Это было круглым и гладким. Втулкин готов был биться об заклад, что вчера «этого» не было. Не было и позавчера, и неделю, и месяц назад. А сегодня было! Круглое и гладкое! Втулкин даже ногой притопнул от удивления, такого круглого и гладкого ему в жизни еще не попадалось. Может быть, Оно чьё-то? Ну, к примеру, кто-то шел и радовался, что вот, мол, у меня что есть, а тут – раз тебе – и потерял.
Потерял. Потерял! На радость ему, Втулкину, потерял! А вдруг спохватится?! Да как пойдет искать. Надо бы прибрать, пока хозяин не объявился. Втулкин поёрзал коленками и оглянулся по сторонам. Боязно как-то. Сейчас он только примерится взять, а тут цоп его за локоток и – пройдемте, гражданин! Или того хуже, по шее сразу, мол, не протягивай ручонки к чужому добру. А очень хочется. Втулкин ещё раз вгляделся. Да, очень круглое и очень гладкое! Хорошая вещь.
В кустах неподалёку кто-то кашлянул. Тихо так кашлянул, подзывающе. Втулкин с готовностью, но слегка нервничая, подошел к кустам, скучившимся по периметру дворового пространства. В кустах со вчера лежал местный пролетариат в лице водопроводчика Гоги. Непонятно, как досталось водопроводчику такое интеллигентное имя. Ведь с самого начала, с рождения уже было видно в нем водопроводчика, а не инженера, например, или врача. Но, шут его знает, о чём думали ошалевшие от прибавления в семействе родители и почему они дали своему водопроводному чаду такое имя.
Гога посмотрел на подошедшего Втулкина припухшим глазом и снова выжидающе кашлянул.
- Хорошая вещь, – сипло начал он, так как Втулкин молчал.
- Ничего себе вещичка, – осторожно согласился Втулкин, прикидывая, во сколько ему теперь обойдется забрать Это.
Гога поднатужился и сфокусировал голубоватый взгляд на переносице Втулкина.
- Вот. Стерегу. – Тон Гоги был деланно-безразличным.
- А…что это? – Втулкин тоже постарался придать голосу равнодушие.
Взгляд Гогиных мутных глаз прибрел пронзительность. Он облокотился на локоть и попытался небрежно закинуть ногу на ногу. Это удалось ему не сразу, но, достигнув, наконец, желаемой позы, Гога укрепился в ней и поманил Втулкина грязным пальцем поближе. Втулкин вступил в кусты и наклонился. Гога источал душную смесь из ароматов водки, чеснока и бочковых огурцов по пятаку за штуку. Ухватив Втулкина за верхнюю пуговицу, Гога притянул его к себе и что-то горячо зашептал ему в ухо. Выслушав, Втулкин побагровел и отпрянул.
- Не может быть!.. – Цена сделки, похоже, возросла.
- Может. – Гога в возросшей цене, похоже, не сомневался. – Как хочешь, могу и передумать. Мне-то что? Лежу себе, отдыхаю… А то ведь приходят, спрашивают…
А «это» лежало и неудержимо манило Втулкина своей гладкостью и круглостью. Отказаться от него было невозможно. Втулкин чувствовал, что теперь он не сможет уже жить как прежде, зная, что такая круглая вещь досталась не ему. Он тоскливо подвыл и, договорившись с Гогой, что больше никому и ни за что, побежал домой.
- Не боись! Не в сберкассе, не обманут, – крикнул ему вслед повеселевший Гога и задремал, восстанавливая организм.

Дома, кряхтя и путаясь от волнения ногами, Втулкин отодвинул диван, вынул кусок половицы и вытащил из тайника толстенькую пачку десятирублевок, завернутую в плакат. Плакат был исполнен на бумаге дрянного качества и такого же содержания. Изображал он крепко обнявшихся колхозников – советского и китайского. Надпись сверху интригующе сообщала: «Хинди – руси! Бхай-бхай!», из-за чего весь тираж был забракован и вывезен на свалку. Автором плаката был сам Втулкин, работающий в типографии, название которой мелким шрифтом было набрано в нижнем углу. Втулкин отделался выговором и в целом был очень доволен, так как даровой бумагой был обеспечен теперь до конца жизни, и детям останется.
Отсчитав тридцать ассигнаций, Втулкин завернул оставшиеся обратно в плакат и, задвинув на место диван, поспешил к Гоге, волнуясь, как бы тот не передумал или ещё чего-нибудь.
Встрепенувшийся от толчка Гога осмыслился взглядом, расплел ноги, и долго, сбиваясь и возвращаясь к началу, пересчитывал десятирублевки.
- Двадцать девять! – скорбно произнес он и отвел глаза в сторону.
- Тридцать! Я считал! – У Втулкина дрогнул голос, и он тяжело задышал. – Пересчитайте!
- Считал уже. Это у тебя тридцать, а у меня – двадцать девять! – Гога сделал скучающее лицо и всем телом показывал, что готов расторгнуть сделку.
Втулкин бросил тоскливый взгляд на уже почти принадлежавшую ему вещь и задышал еще сильнее. Нет, он не может уйти без нее. Такое круглое… Такое гладкое!
- Вот… Возьмите еще вот это… – Пошарив по карманам, он выудил носовой платок, немного медяков, баночку кильки в томатном соусе и надкусанный мятный пряник.
- Эх, народ… Так и норовят честного человека обжулить! – Гога обиженно сгреб всё предложенное и кивнул Втулкину – Забирай, ладно.
Глядя вслед счастливому Втулкину, Гога покачал головой и затолкал добытые десятирублевки в карман штанов. «Эх, продешевил… Ну, да ладно…», – Гога вытащил из куста недопитую «четвертинку», с чувством поглядел на просвет – маловато! – допил и закусил мятным пряником. «Эх, народ…» – повторил он. Прежде чем опрокинуться, пошарил в том же кусте, и во дворе появилась новая вещь. Теперь «это» было длинное и красиво блестело.
Пройти мимо было невозможно.