Мне года четыре, максимум пять. Точно не больше, потому что я помню пижаму, которая на мне – байковую в оранжевых мухоморчиках, выглядывающих из травы какого-то неописуемого синевато-зелёного цвета, а к шести годам я из неё выросла. Была ещё вторая пижама, побольше, там байка была с таким же рисунком, но нормальной расцветки – мухоморы красные, а трава зелёная, но та мне почему-то нравилась значительно меньше. Пижаму шила бабушка. Из нашего клана – наша семья и семья маминого брата – я самая младшая, поэтому практически все сшитые бабушкой вещи (а другие достать непросто: дефицит на дворе) достаются мне после того, как их поносили двоюродные Вова и Наташа, а между ними – ещё мой родной брат Алёша. Сейчас бы сказали, что отсутствие своих личных вещей – это психотравма и вообще – нищета, но тогда мне нравилось, что, во-первых, такой одежды ни у кого больше нет, а во-вторых, я ношу вещи «с историей», но пижама была явно девичья, значит – наташина. Я не помню, какое время года на дворе, но точно не лето, потому что пижама байковая, а так как окна запотевшие – скорее всего, поздняя осень.
Воскресное утро. Я проснулась и бегу на кухню, топая босыми ногами по паркету – ненавижу тапки. Хрущобный коридор, который взрослые ругают за тесноту, для меня пока ещё большой, когда там не горит свет, я себя ощущаю почти как в пещере Али-Бабы...
Мама готовит завтрак. Точно помню гренки (батон режется на кусочки, обмакивается в смесь яиц, молока и сахара и жарится обязательно на сливочном масле; сейчас то ли батоны стали другие, то ли молоко, то ли масло, но такого вкуса у гренок не получается), но, скорее всего, было что-то ещё.
-Давай, я тебе помогу!
Мама ставит передо мной кофемолку. Кофемолка похожа на центрифугу для космонавтов, которую часто показывают по телевизору, только маленькая и почему-то фиолетовая, как творог с черникой, который мама летом взбивала миксером. Вообще-то я её немного побаиваюсь, потому что она очень громко и противно жужжит, но если мама оказала такое доверие, и к тому же она рядом, бояться уже нечего. У нас есть ещё одна кофемолка – ручная, она не жужжит, но зато там надо крутить тугую ручку, но бабушка недавно молола на ней перец, и, сколько ни мыли лезвие, кофе всё равно получается горький (это мама так говорит, конечно же, мне-то варят какао, потому что я ещё маленькая). Я включаю кофемолку – недавно она ломалась, папе пришлось вставлять в кнопку новую пружину, поэтому нажимать теперь надо изо всех сил обоими большими пальцами. Мама учит, как определять, что можно отпускать:
-Прислушайся: если перестало по стеночкам стучать – значит, готово!
До сих пор, кстати, определяю нужный помол кофе именно так. А моя теперешняя кофемолка почти такой же формы, но полностью чёрная.
Кофе варят в алюминиевом кофейнике, который «жив» до сих пор. Для ежедневной утренней чашечки у меня есть медная турка, но когда я варю две – себе и гостю, пользуюсь именно им. Какао детям обычно варят в нём же (обычно мы с братом и родители завтракаем в разное время), но сейчас для какао на второй горелке стоит ковшик с длинной ручкой, в котором нагревается молоко. Этот ковшик очень маленький на вид, но позже я обнаружу, что он, оказывается, поллитровый. Это две полные чашки какао или даже две порции разогреваемого супа – большая и поменьше (тот ковшик давно прохудился, да и суп теперь разогревается в микроволновке, но себе я наливаю именно «поменьше» – полтора половника).
Так как воскресенье, завтракаем мы в комнате – в обычные дни это не допускается, но сегодня мама с папой сами расставляют всё необходимое на двух табуретках. Не могу вспомнить, почему бабушка, которая жила с нами, завтракает отдельно – вероятно, она по ночам мучилась бессонницей, поэтому утром долго спала, но мы всегда оставляем ей гренок, и среди них обязательно горбушечку от батона.