Владислав Пасечник.
Сказка о свет-красе девице Ольге, злом витязе Лютоборе, и Подземном Царе.

Было это во времена, когда на Руси творилась волшба, дымили поганые капища, а в лесах обитали кудесники.
Ехал по черниговской земле витязь. К князю черниговскому в услужение подался – удали да силушке своей исход дать.
Звали его Добролюб, веры он был по рождению поганой, и прежде чем перед князем челом бить, хотел веру приять византийскую, православную, да жениться на дочери крещенного черниговского купца – свет-красе девице Ольге.
Вот едет он по лесам дремучим и дрягвам непролазным, едет силушкой похваляючись, без креста, сильный, как Северный ветер, удалой богатырь. Вот видит – стоит у дороги старый старик, косматый-волосатый глаза в землю смотрят.
- Поклонись – говорит он витязю – поклонись богу этой земли. Поклонись Поземному Царю!
И увидал витязь капище бога подземельного – кумир из черного дуба, а лицо у него железное, зубастое.
- Не поклонюсь, ни тебе не идолу твоему проклятому! – сказал витязь, гневно.
- Да на тебе ж креста нет! – вещал старик – а всяк некрещеный перед мои богом челом бить должен!
Не на шутку разозлился богатырь, меч из ножен вынул, и разрубил идолище, а как разрубил, наружу кровь красная хлынула. А у старика горлом смола черная пошла. Закричал он, прыгнул через пень, и волком серым обернулся.
- Ну подожди, молодец! Доберусь я до тебя! – сказал, и исчез среди деревьев.
Посмеялся над ним молодец, и поехал своей дорогою. Шел холмами, пить захотел, и тут же появился перед ним ключ с водицей студеной. Наклонился было молодец воды испить, а над правым ухом у него, словно гром прогремел:
- Не пей! Се тебе искушение бесовское!
Не стал пить молодец, пошел дальше. Шел полем, захотел есть, стал от голода колоски срывать, жевать. Вот видит – чудо, среди поля стол стоит стол дубовый, а на нем каравай, да крынка молока.
- Что за чудо такое – удивился витязь Добролюб.
Спешился хотел было сесть, да над правым ухом, снова словно гром прогремел:
- Не ешь! Се тебе искушение бесовское!
Не стал есть витязь хлеба, положил только на язык три колоска.
Вот едет дальше. Видит – впереди березонька ветви курчавые раскинула, тень в листве шелестит сладко, томно.
Спешился витязь, коня стреножил, улегся в тень. Над правым ухом снова глас громовой раздается:
- Не спи! Се тебе искушение бесовское!
Человек веры христианской знал бы, что за глас его предупреждает – послушавшись дважды послушался бы его, и в третий раз. Но Добролюб веры был поганой, и про глас ничего не знал: дважды послушался, а на третий не стал.
- Отстань, притомил – сказал он ворочаясь на правый бок, чтобы голос земля приглушила – из-за тебя я весь день не ел и не пил ничего, усох совсем. Дай хоть посплю малость…
И задремал тут же.
А из-за березоньки вышел кудесник. Кудесник тот был не простой смертный, а сам Подземный Царь. Увидел спящего, и обрадовался: коня увел, из груди сердце вынул, и самое имя у богатыря скрал, и стер из памяти. Взамен привел к березе коня медного, в грудь богатырю вложил сердце железное, а имя дал поганое, недоброе – Лютобор.
Проснувшись, забыл богатырь и Ольгу свет-красу, и женитьбу и крещение, и про служение князю, – всякая память из него изошла, и желание. Поклонился он богу с железным лицом, чьи идолы прежде истреблял, собрал с лесов и степей разных недобрых людей, и загудела Земля Черниговская от его лихого разбоя.

А свет-краса девица Ольга, ничего про то не знала ждала жениха, да тихонько слезы проливала у себя в светлице.
Про то, что объявился возле Чернигова разбойник слышала, и страшилась его.
Случилось бывать в тех краях святому страннику. Попросился он на постой в купеческий дом.
Купец странника принял с большим почетом, усадил за стол, да стал слушать его речи. Рассказывал странник о землях, что за морями и пустынями о чудесах, и разных диковинах. Рассказывал и о дурном – о жестокости неправедных правителей, и разном злодействе которым полнится мир.
- Но пуще нехристей заморских, говорил он – разбойник Лютобор, что в ваших землях разгулялся. Лицо и сердце у него железные, конь медный – из ноздрей искры сыплются. Он обозы грабит, деревни жжет, людей крещенных смерти лютой предает. И нет на него управы.
- Уж мы про то знаем – сетует купец – тут ты нам ничего нового не сказал.
- Верно ты говоришь, купче – молвил странник – нечего мне тут вам рассказать. Я другое расскажу – про то что только мне, Божьему человеку ведомо. Про витязя некрещеного, веры поганой, чью душу лиходей-ведьмак погубил…
Побледнела Ольга, услышав эти слова, сердце у нее вздрогнуло.
- Не послушался он гласа благого, соблазнился мороком бесовским, и теперь и имя потерял, и сердце свое и коня. А говорят, ехал в ваш город креститься, свататься, да князю верную службу служить…
- Это мой суженый! – закричала Ольга
- Как же звали твоего любезного? – спросил странник.
- Не помню – смутилась девица – имя из ума выветрилось…
Сказала – и зарыдала, и не было ей с той поры, никакого покоя, и никакой радости.
Видит купец – чахнет день ото дня. На жемчуга и злато не смотрит, все о пропавшем молодце рыдает. Отцу с матерью ни слова не говорит, только нянечке своей доброй на ухо шепчет: «Убегу… как есть убегу…».
Нянечки эти слова рассказали старому купцу. Испугался отец, затревожился – велел светлицу на все замки и засовы запереть, и двух холопов поставил под окном – ловить Ольгу, ежели та захочет сквозь окно утечь.
Сидит Ольга у окна, плачет, судьбу свою проклинает. Тут не веточку рядом присела птица певчая – соловей. Взмолилась ему Ольга:
- Ах соловушка, серебряное горлышко, спой под моим окном, стражу усыпи, меня ослобони…
Слетел соловушка вниз к холопам, спел песню дивную, томную, заснули стражники крепче крепкого.
Вот выбежала из-под стены мышка-норушка, села, и смотрит на заплаканную девицу.
- Ох ты мышка-подружка, серое ушко, собери сестренок своих, да дочек, разгрызите засовы дубовые, за замки железные, чтобы улететь могла я свободно, вольной горлицей…
Мыши собрались, разгрызли засовы и замки, и вышла девица из светлицы.
А старый купец на ложе своем заворочался – неспокойно ему спалось. Посадила тогда Ольга ему в головах соловья, чтобы пением своим навевал он отцу добрые сны.
А сама платья дорогие сбросила, жемчуга сорвала, рогожей прикрылась, сажей лицо вымазала, и до рассвета за Черниговские ворота подалась.
Через посад идет – за ней ребятня босая бежит, на все голоса дразнит:
- Замарашка! Головешка!
А взрослые смотрят и посмеиваются:
- Откуда в нашем конце, в нашей окраине такая побирушка? И не поймешь – молода она или стара, хороша, или крива, одно слово – пугало…
Бежит Ольга, не оглядывается, полем бежит, лесом бежит – уже и ноженьки босые спотыкаются. Бежит, приговаривает:
- Не знать мне сна, не видать отдыху, покуда не сыщу, не исцелю любимого…
Глаза закроет – и видит суженного, – лежит он на камнях без сердца и дыхания, – вздыхает не зная, что дыхание у суженного теперь что звериный рык.
Между тем мимо проезжал сам черный витязь Лютобор – на коне медном, со своей разбойною свитою. Ехал в броне, на лице рожа железная, жуткая, сам как медведь косматый, облику поганого.
Увидал Лютобор замарашку, засмеялся:
- Глядите ратоборцы, какую нам град Чернигов красавицу жалует! Богатый откуп.
Загоготали лиходеи-разбойники, вздумали было замарашку плетьми стегать, да Лютобор не позволил:
- Негоже нам от таких подарков отказываться, други. Отвезем эту головешку в мою твердыню. Будет она углища в моем очаге ворочать – кости мои железные греть. А Черниговских девиц мы еще добудем.
Привязал Лютобор Ольгу к своему седлу, гикнул в сторону Чернигова, и помчалась ватага разбойная, словно бесов стая, сквозь чащи непроходимые, и дрягвы жадные, в холодную пустошь, к каменной твердыне. А той твердыне столько лет, что и не сосчитать – во всех щелях и развалинах гнездится бесовское войско – Подземного царя верные слуги.
Зажила Ольга в той твердыне – уж страху натерпелась! Раз в месяц возвращались с набега разбойнички, пировали разгульно, пели песни браные, да промеж собой драки затевали. Приходил Лютобор, от крови руки умывал, опускался на свой черный престол, да ножищи вытягивал:
- Головешка! Сапоги сыми!
Олюшка сапоги снимает, сама на руки Лютоборовы косится – а они сами собой снова кровью покрываются! Видно столько зла творил этими руками Лютобор, что вовек их не отмыть.
А сам сидит, смотрит на разбойные гуляния, и тешился – сердце у него было железное, и другой радости он не знал.
Ольга с другими служанками разносила еду, и раздувала в очагах огонь, чтобы разбойничкам было веселей пировать. На девицу разбойники не засматривались, потому как под грязью вся красота ее выцвела и потускнела.
Месяц живет Ольга у Лютобора, два живет – стала подмечать странное. Была в твердыне дверь, за которую не пускали никаких слуг. Только Лютобор бывал за ней в полуночный час.
В одну ночь привело девичье любопытство Ольгу к той двери. Заглянула она в щелку и обомлела – сидит Лютобор на черном престоле, а перед ним большой очаг, и в очаге змей черные шевелится, шипит:
- Где мой лихой витязь, с сердцем железным, с именем лютым, на коне медном?
- Здесь я, государь мой, Подземельный царь! – отвечал Лютобор, отнимая от лица железную рожу-личину.
Крик забился у Олюшки в груди! Узнала она лицо суженного своего утраченного.
Змей заполз витязю на плечо, и стал устами своими погаными ему на ухо нашептывать черные свои поручения.
- Так вот что с судьбой-молодцем моим сталось! – прошептала девица – у Подземного Царя он на посылках!
В другую ночь, вперед Лютобора пробралась она за запретную дверь, растопила очаг и стала ждать. Вскоре в очаге зашевелился черный змей.
- Где мой лихой витязь, с сердцем железным, с именем лютым, на коне медном?
Ничего не ответила Олюшка, схватила раскаленную кочергу, прижала Змея к полу, и стала крестным знаменем осенять. Уж бился Подземный Царь словами ядовитыми исходил, однако же ослобониться не мог.
Смотрит девица – а под кочергой не змей уж извивается, а старый старик стонет и плачет:
- Отпусти меня девица, жемчугом-златом тебя осыплю.
Но Ольга и не думала старику волю давать. Еще трижды перекрестила и спросила так:
- Не пущу, покуда не скажешь где спрятал имя суженного моего!
- Скажу, но вовек тебе его не достать: имя богатырское в царстве моем, на дне огненного моря! Отпусти теперь!
- Не пущу, покуда не скажешь где спрятал сердце суженного моего!
- Скажу, но вовек тебе его не достать: сердце богатырское в царстве моем, на вершине самой высокой сосны, в берестяном ларце… Отпусти меня теперь…
Ольга вновь осенила старика крестным знаменем и молвила так:
- Не пущу, покуда не скажешь, где спрятал коня суженного моего!
Отвечал ей подземный царь:
- Скажу, но вовек тебе его не достать: конь богатырский на моих конюшнях, и уж до них тебе за всю жизнь не добраться…
Сказав так, сделался он змеем, вывернулся из кочерги, и зарылся в угли. Ворошила Ольга те угли, ворошила – Подземного царя и след простыл.
В тот же час бежала девица из разбойничьей твердыни. Стала искать по земле путь-дорогу в подземной царство.
Месяц ищет, другой. Вот и год подходит, как она из дому отцовского сбежала. Повстречался ей как-то на дороге путник святой, который прежде в дом купеческий постучался.
К старости он подслеповат стал, потому спросил Ольгу:
- Ты кто? Девица, аль парень? Замарашка в рогоже, с босыми пятками!
- Здравствуй, странный человек. Я – Олюшка, Черниговского купца дочь.
- Олюшка? Что же ты так далеко от отцовского дома делаешь?
- Спасти хочу судьбинушку свою, молодца суженного. Ищу дорогу в Подземное царство.
- Про суженного твоего все знаю, помню. Да только поворачивай, девица, назад, ищи себе другого молодца. Не спасешь ты никого, сама в Подземном царстве сгинешь…
- Спасибо тебе за заботу, да только нет мне пути назад. Научи меня, как Царство подземное найти.
Задумался странник, долго думал, потом так сказал:
- Далеко на севере есть заповедная гора из черного камня. В той горе есть пещера глубокая – там и путь в подземное царство. В царстве том все диковинно, небо черно, как смола, а вместо цветов там камни-самоцветы. С тропы не сворачивай – враз погибнешь, назад не оглядывайся. А как дойдешь до чертогов Подземного Царя, тут я тебе и помогу…
Сказав это, святожитель двинул своей дорогой, а девица пошла на север – искать заповедную гору.
Вот пришла к горе из черного камня,и сыскала в ней пещеру непроглядную. Идет девица по той пещере, спотыкается, а потолки низкие, в плечах ее сгибают. Вот видит Олюшка – впереди выход, а за ним царство невиданное. Небо над ним как смола черно, а вместо цветом – камни самоцветы. Пошла девица по дороге, не сворачивая, назад не оглядываясь.
Долго ли идет, коротко ли, а пришла Олюшка на берег огненного моря. Мимо речка бежит, среди камней бьется, не журчание, не плеск от нее доносится, а причитание и плач. А вода в той речке не простая – соленая.
Как подошла девица к той речке, молвила:
- Откуда ты здесь реченька, откуда ты здесь соленая?
А речка ей отвечала:
- Я речка слез человеческих. В мире наземном мой исток. Все горести, и плачи людские – мои ручейки. Я прежде море огненное гасила, жар глубинный унимала, а теперь завалил меня камнями Подземный царь, волюшки-выхода мне нет.
Стала Олюшка камни тяжелые ворочать да разбрасывать, зашла в воду – стала вода сперва по щиколотку ей, подом до пояса достала, а потом и с головой скрыла. Вод последний камень расшевелила, и хлынула речка в огненное море, погасила, уняла глубинный огонь, имя со дна поднялось, будто озерная лилия – прямо в руки красна девицы.
Смотрит Ольга на свое отражение в воде, – не налюбуется. Слезы смысли с нее и усталость и невзгоды, и стала она краше прежнего. Попрощалась девица с речкой, пошла дальше.
Долго ли идет, коротко ли, видит: впереди сосна растет, да такая высокая, что верхушкой в смоляное небо упирается. На той макушке висит берестяной ларец. «Вот где оно – богатырское сердце» – подумала Олюшка.
А на самой нижней ветке – беличье гнездо висит, из иголок и прутиков свито, а вкруг него бельчата молодые прыгают, тревожатся. Увидали Олюшку, взмолились:
- Девица, девица, наша младшенькая белочка-сестрица из гнезда выпала, на земле трепыхается. А ворон в нее ее уже приметил! Обереги, верни ее к нам, сама она к нам не поднимется!
Олюшка подняла с земле белочку еще слабенькую, подняла, вложила в гнездо. Обрадовались бельчата.
- Чем тебе, – говорят – красна девица, услужить?
- На самом верху висит ларец, принесите мне его.
Первый бельчонок вверх побежал, но и трети сосны не осилил – вернулся запыхавшийся. Второй побежал – на середине ствола силы его оставили, и он назад ни с чем воротился. Вот третий бельчонок наверх полез. Смотрит на него Олюшка и думает «Куда ему? Где двое не смогли, и третий не справится. Хоть бы живым вернулся».
Час ждут бельчонка, два ждут – не видать его. Села Олюшка на землю и заплакала. Тут слышит, кто – то по носу ее щекочет. Глаза отрывает – третий бельчонок у нее на плече резвится. А на земле ларец берестяной лежит, а в нем сердце живое, молодецкое бьется.
Бельчонок погладил хвостиком Олюшины волосы, и засияли косы девичьи, словно солнышко.
Обрадовалась Олюшка, поблагодарила добрых белок, и пошла дальше.
Долго идет девица, а дорога все страшней, все запутаннее. Впереди терем железный, а вокруг забор из человеческих костей. Возле ворот странник святой уже ее дожидается:
- Это терем Подземного Царя. Здесь, в конюшнях царских томится конь твоего молодца. Как войдешь во двор, подземный царь тебе трех коней выведет. Вот тебе мешочек, развернешь его перед лошадьми. Смотри внимательное – те кони, что подойдут к тебе, на самом деле бесы. Стеги их плетью. А тот, что смирно стоять будет – тот любимого твоего товарищ боевой.
Поклонилась девица страннику, постучалась в ворота, а ворота и распахнулись сами собой. Ей навстречу Подземный Царь трех коней вывел – один краше другого. Всяк ржет, копытом бьет.
- Ну – молвил Подземный Царь – где конь жениха твоего?
Девица не растерялась – развязала мешочек6
- Позволь, я коням твоим овса сперва дам.
А в мешочке не овес лежал, а мясо сырое. Два коня тут же вперед подались, губами зашлепали, смотрит девица и дрожит – а у коней-то зубы острые как у волков!
Схватила она плеть, стала бить их по спинам, и била, покуда они прочь не убежали.
А третий конь, как стоял смирно, так и не шелохнулся.
Разозлился Подземный царь, затопал ногами, так, что земля закачалась:
- Разгадала ты мою хитрость, проклятая девка! Забирай коня, да только не сможешь ты молодца спасти, все равно его погублю!
Вскочила Олюшка на коня и помчалась прочь.
Только подъезжает к выходу – а он что норка мышина, не то что на коне, ползком не выбраться. Да тут ей на помощь снова странник пришел. Сотворил он молитву, и рухнули своды подземелья. Вышла Ольга под светлое небо, а странник ей и говорит:
- Прежде чем ехать к суженному твоему, нужно прежнее, поганое имя в православное обратить. Тогда не будет у Подземного Царя над ним никакой власти.
По дороге в Чернигов заночевали они монастыре, игумен имя поганое в православное претворил, и наутро Олюшка поехала дальше.
Быстро воротилась она к Чернигову – смотрит а посад весь сожжен, под стенами побоище великое, и лежит на земле злой богатырь Лютобор с грудью разрубленной, а над ним конь медный мечется, рану зубами терзает, копытами в грудь бьет, – смерть торопит.
Налетел на него живой конь, стал копытами бить, давить, пока вовсе в землю втоптал.
Опустилась Олюшка перед витязем на колени, рожу бесовскую с него сняла, вынула из раны сердце железное, и вложила вместо него сердце живое, человеческое, срезала косу свою золотую, и ею рану перевязала. Вмиг кровь унялась, и задышал молодец.
Вложила Ольга в уста свои имя новое, православное, наклонилась к самому уху суженного, и прошептала:
- Проснись, Николай, раб Божий…
Вспрянул молодец, глаза открыл.
- Долго же я спал, Олюшка – сказал он, потягиваясь – что за чудо – ты здесь Олюшка! Пойдем, что ли к батюшке твоему, свататься?
Сели они на коня, въехали в Чернигов-град. А там праздник великий – избавление от страшной напасти, от Лютобора-богатыря, всадника с лицом железным. Говорили, что князь Черниговский сам зарубил лихого разбойника. Лютоборова ватага по лесам разбежалась, да там и сгинула.
А у купеческого дома горе – год прошел, как у купца пропала любимая дочка. Сидит купец на крыльце, седой совсем, соловья пение слушает, слезы льет. Вот видит – едет ему навстречу добрый молодец на коне, а с ним Олюшка, дочь его любимая.
Шуму было! Когда расцеловались и поплакали, стали свадебку затевать.
Не успели люди княжью победу отпраздновать, как тут новая радость – Николай-молодец, дружинник молодой, на купеческой дочке женится!
А уж свадьба была на весь Чернигов-град! Стол на пиру был горой, вино рекой. Я на том пиру был, мед-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало!