Автобус уже тронулся с места, но N успел проскользнуть в дверцу. Створки тс терском, сомкнулись за его спиной.
Автобус был полон только наполовину, трое пассажиров стояли, повиснув на поручнях. N сел у окна, и уставился на дорожную суету. Автомобили толклись в клубах пыли, убегая вперед, по тротуару быстро шли люди, одинаковые в этой солнечной пыли.
Кондукторша-ракшаска медленно двигалась по салону, постоянно меняя обличья. С теми, кто расплачивался сразу же, она была розовощекой женщиной лет сорока, пышной и здоровой хохотушкой. Им она улыбалась, мужчинам стреляла глазками, женщинам вежливо, почти по-дружески кивала. Дл тех, кто мешкал, а и тех, кто имел при себе проездной билет, она была бледной, и сухой старухой, с холодным, безразличным взглядом. Когда же она подошла к N, вместо лица у нее была плоская чешуйчатая морда.
N передернуло, от ее обличья. Он уже понял, что зря забрался в этот автобус, что здесь его непременно убьют, но что-либо менять было уже поздно.
- Освобождаем переднюю площадку! – крикнула ракшаска в сторону. У N что-то неприятно дрогнуло и похолодело внизу живота. Кондукторша повернулась к нему, выпучив огромные желтые глаза, похожие на две медные плошки, с черной сердцевиной. Солнце отразило на выпуклых линзах свет окон, и они превратились в бесконечную галерею желтых плоскостей, уводящих в темноту.
- Так у вас денег нет? – медленно проговорила она.
- Как же нет… я всегда плачу…
N сунул руку в карман, но тот оказался пуст.
- Вы правы. У меня нет денег – торопливо сказал он – простите, я на следующей выйду.
Но ракшаска не слушала его – она достала из-за пазухи огромную булавку и приколола плечо N к спинке сиденья. Пассажиры зажимали уши, чтобы не слышать его воплей. Ракшаска отвернулась, но N еще слышал ее бормотание:
- Посиди пока здесь, вечером мы с водителем тебя съедим.
N попытался вырваться, но тщетно – проклятая булавка намертво пришила его к месту. Тут он заметил разрывы на дерматиновой обивке, из которых торчали куски поролона. Значит он не первый, кто так глупо попался.
«Какая глупость, безрассудство – нанимать на работу ракшасов – думал N – впрочем, говорят, из них получаются хорошие швейцары. Но эта ракшаска здесь явно не на своем месте». Пассажиры смотрели на него, кто-то с сочувствием, кто-то с веселым злорадством. Плечо горело, но крови было на удивление мало – она только чуть-чуть замарала рубашку. N повернулся к окну, и забылся. Так он проехал несколько остановок. Иногда он приходил в себя, и сквозь зубы выпускал тихий стон, чем-то похожий на гудение выкипающего чайника.
Очнувшись в очередной раз, он обнаружил, что рядом с ним сидит мальчик двенадцати лет.
- Что с тобой случилось? – спросил он тихо, с брезгливым любопытством разглядывая булавку, и бурое пятно на рубахе N.
- У меня нет денег на проезд, и теперь, наверное, меня съедят – просто ответил N.
- Ты же взрослый – пожал плечами мальчик – почему ты позволяешь им так с собой обращаться?
- Мне кажется все по тому, что у меня нет варны – N пошевелился, и тут же сморщился от боли – из раны снова потекла кровь, теперь она протянулось липкой бурой полоской почти до самого пояса.
Он потерял бы сознание, если бы мальчик не ухватил его за руку. Он сделал это не для того чтобы поддержать N, ему просто хотел растормошить его. Однако для N это прикосновение сейчас значило очень много – тем более, что остальные пассажиры смотрели на мальчика с осуждением, и даже с гневом.
Ракшаска суетилась на передней площадке, оттуда доносились ее хриплые выкрики:
- Рассчитываемся, рассчитываемся, граждане! Не задерживаем!
N повернул голову, чтобы смотреть прямо на мальчика. Это причинило ему новые страдания.
- Я, наверное, шудра – сказал он, облизнув пересохшие губы – мною с детства помыкали, никто не воспринимал меня всерьез. Я никогда не отвечал ударом на удар, и всегда сносил любые оскорбления, даже когда не стоило терпеть. Рано или поздно со мной должно было случиться что-нибудь подобное. Чего я ждал, садясь в один автобус с дваждырожденными? Конечно, эта кондукторша сразу учуяла, кто я таков, и не стала со мной церемониться.
- Мне тебя не жалко – сказал мальчик – Ты сам виноват в свой судьбе. В прошлой жизни ты, наверное, много грешил, раз боги дали тебе такую жалкую жизнь. Я не за что не вырасту таким как ты.
- Наверное, ты прав – произнес N устало. Он понял, что с мальчиком говорить бесполезно, что тот никогда не проявит сострадания к шудре. Он уже презирает его, и с годами это презрение в нем только укрепится.
Вскоре он сошел, и N сразу стало легче.
Наступил полдень Третий раз автобус проехал остановку, на которой N должен был выйти. Рашкаска ходила по салону румяная и довольная – пассажиры, боясь, что их постигнет участь N, расплачивались без промедления.
- Отпустите меня… пожалуйста – одними губами прошептал N.
Кондукторша на миг замерла. N осенила смутная надежда на спасение:
- Я целый день уже здесь сижу. Вам не кажется, что я уже достаточно наказан?
– И правда – кивнула ракшаска – Вы, конечно, настрадались – что уж говорить. Но и вы нас поймите – нельзя залезать в автобус, не имея при себе мелочи на проезд. Можете булавку вытащить…
Сказав это, она пошла дальше. N приподнял левую руку, и одним мизинцем коснулся булавки, торчавшей из плеча. Булавка отозвалась горячей болью, и N надолго впал в забытье.
Салон постепенно наполнялся, вскоре на место мальчика подсел усталого вида мужчина с черной щетиной на щеках. У него была большая спортивная сумка, которую пришлось поставить в проходе, – N невольно занял большую часть сиденья. Мужчина бранил его за ненужность, все время надвигаясь, и прижимая к оконному стеклу. Что N мог сказать в ответ? Как он мог извиниться за свое существование перед этим человеком? Можно было сказать: «Поглядите, я же погибаю, вытащите булавку из моего плеча, черствый вы человек». Может быть, этот человек откликнулся бы, опомнился, или хотя бы устыдился своих слов? Однако, N молчал. Странная слабость овладела им. Он прожил еще четыре остановки, и перед самой кончиной впал в беспамятство и бормотал что-то о медных колесницах, и мнимости атмана. Вскоре пассажиры заметили, что голова его неестественно поникла, и мотается из сторон в сторону при каждом повороте автобуса. Ракшаска ощупала и обнюхала тело, отметила, с досадой, что на такой жаре оно до вечера испортится, и на следующей остановке вышвырнула его на тротуар.