-Понимаешь, – Женя отхлебнул пива, – я физически ощущаю, что любовь умерла, её труп валяется посреди коридора, и если я сейчас не уйду, начнёт разлагаться и вонять. И кольцо это дурацкое мне никогда не нравилось, но я носил, не снимая, а теперь – натирает.
Обручальное кольцо у него и в самом деле было некрасивое. Противного самоварного цвета и дутое – свадьба была студенческая, выбирали самое дешёвое, лишь бы по размеру подходило. Даже если он был хорошо одет, а хорошо одеться Женя любил всегда, кольцо сразу делало его похожим на принарядившегося пролетария. На том месте, где много лет было кольцо, и в самом деле розовый след, похожий на не очень давний операционный шрам. Про себя отмечаю, что Женя на сидячей работе стал полнеть, и кольцо, скорее всего, натёрло из-за этого, а не по каким-то мистическим причинам, но вслух этого не говорю. Зачем?
В принципе ответа этот монолог не требовал, но удержаться я не смогла:
-А если ты уйдёшь – труп разлагаться не будет?
Он театрально вздохнул:
-Какая ж ты, мать, зануда. Одно слово – филолог.
«Филолог» – это почти ругательство. Мы познакомились на вступительных экзаменах на журфак, но ему хватило баллов для поступления, а мне нет (хотя английский он списал у меня). В результате у меня красный диплом филфака пединститута, а у Жени – неоконченное высшее. По официальной версии он бросил учёбу, чтоб кормить семью, но я на правах боевой подруги знаю, что дело в не сданном вовремя курсовике. Как и все талантливые люди, Женя очень неорганизован, и работы, на которые другим требовались недели, делал за день, но уже после крайнего срока сдачи. Старый преподаватель, смотревший на это сквозь пальцы, ушёл на пенсию, а новый сразу заявил, что это лучшая работа, виденная им за последние годы, но так как сдано на неделю позже, он её из принципа не зачтёт. Опытные товарищи говорили, что принципиальность этого человека значительно снижается, если принести бутылку коньяка, но тут уже Женя и сам упёрся. Каждый год планирует восстановиться и получить диплом, но, увидев в комиссии знакомую фамилию, разворачивается и уходит.
Некоторое время мы сидим молча: я не знаю, что сказать, и он, видимо, тоже. Пью очень маленькими глотками и жалею, что не курю. С сигаретой в руках человек выглядит, как будто занят важным делом (по-моему, многие ради этого и курят), и пауза в разговоре не такая гнетущая.
Официант нарисовался ровно в тот момент, когда Женя сделал последний глоток.
-Ещё кружку тёмного и для девушки кофе со сливками без сахара и сырные гренки.
Он всегда точно знает, что я буду есть и пить. Это даже смешно, потому что когда-то очень давно я то ли сама придумала, то ли от кого-то услышала про кофейный тест. Выходить замуж можно только за того, кто может запомнить, какой кофе ты любишь. До сих пор его прошёл один Женя, никогда не предлагавший руку и сердце даже в шутку. Все остальные засыпались, когда через полтора месяца близкого знакомства спрашивали, сколько мне ложек сахара. Кретины. Я вообще не ем сладкое. У меня диабет.
Кофе в этом заведении сильно испортился с тех времён, когда мы прогуливали тут пары. Раньше он был едва ли не лучшим в округе, а теперь напоминает отвар половой тряпки.
У Жени вообще тихий голос, а сейчас его слова ещё и заглушаются музыкой, которая тут просто неприлично громкая, но я всё равно откуда-то знаю, что он говорит – может, это уже телепатия? Раньше он думал, что Таня – темпераментная женщина, а теперь, получив по физиономии принесённым в качестве извинения букетом, точно знает, что она просто-напросто истеричка.
Танин характер в последнее время и в самом деле стал портиться, но кому же, как не мне, знать, что и он далеко не ангел. Да и схлопотал, между нами говоря, за дело. И, кстати, мог бы и поблагодарить, что я его надоумила нести жене не дежурные розы, а её любимые астры, а то бы так легко не отделался. Таня употребляет слово «роза» исключительно с эпитетом «протокольная», а Женя, конечно же, забыл бы об этом, если б не я. Сейчас уже и сама почти не верю, но изначально она была моей близкой подругой, а он – добрым приятелем, а сейчас всё наоборот. Я, когда наконец поняла, что это называется не «мы дружим втроём», а «я при них», ужасно обиделась на Таню и решила, что всё это время была ей нужна для того, чтоб на моём фоне выгодно выделяться. На семнадцатом-восемнадцатом дне рождения некоторые дымят сигаретами, хлещут вино из горла и время от времени уединяются парочками в ванной или даже в родительской спальне, если повезет, и никто не сообразит занять её раньше. А другие разве что «Каравай-каравай» не поют и мучительно краснеют, когда (или лучше сказать – если вдруг) кто-то скажет: «А ты красивая»… Я была из вторых, и Танюша на моём фоне смотрелась ещё взрослее, а между совершеннолетием и окончанием института взрослость заменяет и красоту, и бог знает что ещё, хотя и всего этого у неё тоже было с лихвой. А меня везде звали исключительно за компанию с ней, и я мигом становилась этакой младшей сестрой полка. Меня лет до двадцати разве что на каруселях покататься не водили (кстати, я бы даже согласилась, но мальчикам в этом возрасте на каруселях неинтересно) и в любви к Тане в основном признавались мне. С уговором ни за что никому не рассказывать. Если бы однажды она не поссорилась не ко времени со своим кавалером, это могло бы продолжаться до сих пор. Мы тогда втроём собрались в театр (Таня, как всякая филфаковская барышня, на «культурный багаж» клевала не меньше, чем на зелёные глаза с длинными ресницами), а потом у них начались какие-то мексиканские страсти. Они стали по очереди звонить мне – то «скажи ему, чтоб он!», то «скажи ей, чего она!». Осоловев от всего этого, я в первый раз в жизни стукнула кулаком по столу и приняла волевое решение: Эдик (где она только брала кавалеров с выпендрёжными именами – то Эдуард, то Мартин, в лучше случае – Арсений!) отдыхает, а в театр мы идём с моим другом Женей. Оба возмутились – ссорились они не с целью разойтись, а просто от переизбытка энергии, но контрамарку доставала я, поэтому пришлось подчиниться. Через две недели я поймала себя на том, что с тех пор не видела Таню и Женю по отдельности, а через месяц, когда мы всей компашкой заночевали у кого-то в гостях, моё сердце стучало от обиды в висках в ритме скрипящей в соседней комнате кровати. Даже не знаю, на что я больше обиделась – то ли на то, что она мне ничего не рассказала, то ли на то, что мне он за несколько лет знакомства даже намёков никаких не делал…
Женя начинает размышлять, не пора ли ему домой. С одной стороны, чем позже придёт, тем меньше будет общаться с женой. С другой – придёт за полночь – скандал точно обеспечен… Я принимаю решение за него – говорю, что уезжаю, и заказываю такси (ненавижу ездить одна в метро после 22:00; да и до – честно говоря тоже; мне всегда кажется, что все вокруг – вместе и сплотились против меня). Женя расплачивается за обоих – после истории с букетом считает меня практически ангелом-хранителем, а у ангелов кошельков не водится, и выходит вместе со мной на крыльцо ждать машину – обещали синий «Опель», номер 438. Когда машина приезжает, он открывает мне дверь, целует в щёку с наказом позвонить, как доеду, и протягивает водителю крупную купюру, хотя поездка стоит почти вдвое меньше: «Шеф, доверяю тебе сестру, вези аккуратней!».
Как только Женя отходит на три шага, водитель с явным уважением говорит мне: «Серьёзный у вас брат, с таким не пропадёшь! Настоящий мужик!». Я подтверждаю. За столько лет – уже, пожалуй, и брат. А остальное – моё личное дело.