Чаос шмыгнул носом, помотал мордой, сощурился на лужу и отправился завтракать.

…Мясо. Мясо. Вернее, колбаса. Гора сырокопченых обрезков. Где-то у вчерашней лежанки, кажется. Рядом потом случилась ругань с плешивым Намиром на тему его прошлой взъерошенной кэти и того вечера с бочкой кильки у набережной – не зарыл мне костей, старый кош!.. И та смуглая персиянка с декольте позднее... Точно там, у вчерашней лежанки. Далековато…

Кот парой минут разминался у дерева, с удовольствием хрустнув суставами, поймал стрекозу, настроиться на дорогу погулял у Скрипых качель, прислушался, стрельнув глазами на территорию Корейца, и двинул от камня с меткой к Вонючему ручью, уверенно шагая в направлении складских ящиков по меже. Иногда он, срезая символические углы, забредал на территорию, посапывая от независимости и уверенность в собственных силах, но тут же возвращался на раздел: искать встречи до завтрака – плохой тон.

Тоя долго потягивалась, будя саму себя модным кончиком хвоста, пару раз чего-то вчерашнего в задумчивости куснула, и приступила к туалету, с энтузиазмом планируя предстоящий день.

…к Фелии, пора, наконец, начинать выходить, пусть знакомит с тем иностранцем, как его?.. Дел… Бел… Бедл?! Не помню... познакомиться… Днем, во-вторых, смотаться к Корейцу и дать знать, что между нами все. Он какой-то... обязательный. И внимания от него очень... А зовет рысью, но мне не нравится... И куда оттуда?.. Опять в булочную к Сиде? Мрак… Хотя там вечно бешенные тайгеры тусуются, дико!.. Поохотимся в охотку…

День обещал быть событийным и насыщенным впечатлениями. Тоя блеснула зеницами в предвкушении, и принялась с удвоенной энергией втирать крем в грациозно приподнятую длинную заднюю лапку.

В этот момент в перспективе возник Чаос. Брел он автоматически. Кот был зол.

…Потом надо ближе класть! Чтоб не четыре метки по жаре межой топать, а рядом пожрать. Что я Кантарь какой или Маш? Эти марафонят с утра до вечера! Вот-вот и март не в праздник, а все дикуют, оторванцы! Холостяки-принципиалы. А как не зря абиссины говорят: без семьи – собачья жизнь! Кошка – это порядок, уют, уверенность; она никогда не устанет заботиться о себе, то есть мыши будут где-то тут же…

Чаос остановился, ему померещилось присутствие.

…Нет, не голые. Голых и видишь, и слышишь, и чувствуешь за территорию. Голые – шумные, пахучие и не умеют не чувствовать вслух. Такие огромные и такие глупые… Вот сейчас, например, ближайший голый – в большой коробке на стреле высоко, он чем-то занят, но ему очень скучно...

Ощущение присутствия было не вербальным, а, скорее, ментальным, то есть инстинктивным, а своим инстинктам Чаос доверял так, как не доверял разуму. Прежде всего он вернулся на раздел, от которого отклонился на четыре прыжка, сделал обманный круг с восьмеркой и остановился, но медленно. Внимательно оглянулся и, чуть напрягая лапы, постоял минуты полторы, опустив глаза и чувствуя. Было спокойно и тихо. Он вздохнул и продолжил путь, снова плавно погрузившись в раздумья. Предыдущая мысль потерялась не совсем, а лишь потекла в несколько ином направлении.

…С Лавандой было хорошо, она знавала быть кошкой, но домашняя, дура редкая, в подушках... Надо было нас видеть. Вокзальные ржали!.. Чилла вышла потаскухой, хотя, наверное, и я повел себя слишком гибко. Эта... как ее?.. ее даже вспоминать не хочу с ее гнездом над закусочной!.. Вот если бы фигуру Лаванды с темпераментом Чиллы, да в том, пес его, гнезде...

Чаос, довольный, остановился и отстраненно коснулся носом травинки, мотнул головой, коту стало интересно, что ему мешало с Лавандой и чего не доставало Чилле? Или это в нем не так, а?

…Да чего вдруг?! Нормальный зверь, хищник!..

Идти ему надоело. Подыграв слабости, кот уверенно опустился на грунт всем телом и примял мордой траву. Полежал. Сами собой вспомнились братья, сестра, как гоняли по Серому Подвалу орех, и катушку, а еще была гайка, и другая, крупнее, и пахучая рыбой желтая банка… Всё гоняли! Сил быстрее всех прятался, Каян чихал от воды, а кроха-Гадея могла и поколотить. Как было весело, когда Отец принес прибитого воробья! И тот пищал!.. Мать Миела была славная, мягкая и горячая. Отец – большой и суровый…

Думать о них было приятно. Но не сытно. Чаос поднялся, оценил результаты.

…Еще полтерритории по меже, если в обход. Но выбора нет, по голоду меня и ворона склюет – на драку, в случае чего, настроения никакого…

Он обошел ржавую вкопанную трубу, остановился, прикинул взглядом высоту, подобрался, спружинил, оказался на покатой вершине, скрипнув когтями, и пошел дальше, чуть спеша, ни на секунду не забывая, насколько голоден. Мысль опять отошла по касательной, но туда же.

…Отец ходил с шумом, любил поорать. Собак задирал с такими же… Он вообще все делал громко, как хозяин, не гнулся. Тем и пропал… Отец был прочный… И я, небось, когда-нибудь… Быть отцом – это наверняка. Чувствовать новое – богато жить. Широко, с приключением... И приятно до храпа! Отец знатно храпел... Миела был верной Матерью и долгой женой, Отцу нравилась... Себе найду! Молодуху, с мордахой, лучше рыжую… Обожаю рыжых!.. А то, если местная, – легче будет на первых порах... Нежная, умная...

Труба кончилась так внезапно, а мысли были такие приятные, что Чаос осознал себя в процессе падения уже на полпути.

Четверть секунды ушла на оценку расстояния и беглую проверку текстуры поверхности на участке посадки – ничего невозможного, хотя и не ясно до конца, куда падаем. Еще четверть на мобилизацию и группировку мышечной силы. Кот дернулся всем телом, совершая пируэт, и шмякнулся, как по писанному, всеми четырьмя лапами на что-то теплое, мягкое, душистое и верещащее.

Тоя уже собиралась выходить, как вдруг ей на голову свалился какой-то вахлак. В ее жизни бывало всякое. Однажды она едва не замерзла насмерть в огромном холодильнике в Большом Доме голых, еще в городе, куда забралась из чистого любопытства, а за несколько ночей до дождя ранним осенним утром на окраине одна дралась с бандой диких бенгалок со свалки – жуткие тетки… Все бывало, но чтобы вот так, прямо на голову!..

Кошка замерла в одном прыжке от незнакомца, явно опешившего не меньше ее, и вздыбила шерсть, наплевав на свежий макияж – не до церемоний тут.

Чаос был потрясен.

…Во дела?! Откуда она взялась?! Шустрая фифа после намаза. И не здешняя – какой апломб! Точно из этих, из новомодных эксурбанисток, они теперь толпами валят из центра к нам, на периферию… Выправка – пантера. Спинка, стоечка, ушки торчком… Прелесть! И глаза тревожные…

Тоя наконец несколько собралась с мыслями, слегка оправилась от шока и обрела дар речи.
– В чем дело, наглый? – зашипела кошка.
– Голодный. Прости, – примирительно среагировал Чаос.
– Не заслужил... Мое отберешь?

Кот приосанился:
– Воспитан. Я не городской. Ты домашняя?
– Хам! Извиняешься?
– Уже... А шику, что у домашней...

Тоя чуть смутилась, оценила комплимент и открылась, сбавив тон:
– Беглая.

Чаос убрал глаза и сделал шаг навстречу чуть наискось, чтобы не навязываться.

…Вот это чутье! Городская, как знал! Да еще и беглая...

Кошка не шелохнулась в ответ на его движение, даже ухом не повела, но, несмотря на чуть успокоившийся голос, была все еще враждебна и насторожена: смотрела прямо и говорила больше, чем чувствовала.
– Давно тут? – развил Чаос.
– С дождя, – ответила Тоя. – Тяжелый был, ненавижу...
– Сам такой, – подтвердил Чаос. – Я в дождь в Порту был, там тихо, если местных знать... Ты в Порту была?
– Нет. Я Корейца знаю, он говорил, что портовый.
– Ты с Корейцем? – произнес Чаос и напрягся, но не вслух, чтобы не заметила. Ему только очередной драки недоставало! Да за кису. Да еще и с этим придурком...
– Пока да, – сболтнула Тоя и против своей воли почуяла приязнь, убрала глаза, подпуская.

Чаос это уловил и сделал новый короткий шаг навстречу. Кошка явно успокоилась окончательно, раз принялась невнимательно чувствовать. С Корейцем у нее не срослось – еще бы?!
– У меня в Порту братья, – рассказал Чаос. – Сил и Одноглазый Каян. Нормальные парни, слышала?
– Нет, – соврала Тоя. Ей не хотелось пересказывать гадости, которые молол Кореец. Каяна-то уж он точно шарахался, а плел про себя всякие эпические саги... Надо было менять тему:
– Ты куда шел?
– Завтракать, – вспомнил Чаос. – Задумался, вот и оступился... С кем не бывает, – добавил он, сердясь на свою откровенность, но красиво врать этой кэти почему-то не получалось, было в ней что-то располагающее.

Тоя оценила усилия, с которыми ему далась подобная открытость. Стоило его подбодрить. Она сдвинулась, наконец-то, с места, и подошла на полпрыжка, но ничего нового спросить не придумалось, поэтому она вслух почувствовала расположение и спокойствие, одновременно самым нейтральным голосом произнося:
– И о чем же ты так задумался?

Ей невероятно мечталось, чтобы ответ незнакомца был искрометно остроумным. Действительность превзошла все ожидания.

Чаос неожиданно замер, дождался ее взгляда, серьезно посмотрел и, не веря собственному языку, сообщил:
– О тебе. Я думал о тебе.

Перед глазами Тои все немного поплыло от ощущений, которые сознательно и внятно излучал незнакомец: то были радость, заинтересованность, уважение, ласка, доверие, надежда, мощь характера, беззащитность всех этих чувств и еще столько трогательного, приятного, неожиданного и желанного, что она, будучи не в состоянии совладать с телом, медленно прилегла на траву, вытянулась от носа до кончика хвоста и плотно прикрыла глаза, как делала всегда, когда веяло совершеннейшим спокойствием, негой и умиротворением. Кот был сногсшибателен, а такой распахнутой души она никогда не встречала в городе – там бывали умные, хитрые, злые, веселые, разные, но честных она не помнила. Наслаждаясь, где-то на задворках сознания она вдруг испытала страх от того, что он в любое мгновение может прерваться. Сквозь тягучий звон в ушах до нее доносился сосредоточенный голос, удивительно правильно звучавший:

-...осознал, как же я собачьи одинок! Мне не стыдно, мне обидно и горестно... Знаешь, я... хотя… Нет, верно!.. Я молод, силен и находчив. Ты – красива, горда и независима... Короче… Будь моей женщиной.

Пребывая в состоянии инспирированного сумасшествия, кошка не сразу сообразила о чем ей толкуют, а лишь обалдело думала.

…Вот, значит, каково это, когда тебя зовут…

Внезапно она стала его тусклее чувствовать. И он молчал. Тоя начала приходить в себя, приоткрыла глаза, вспомнила его последние слова и вскочила на ноги, потрясенно распахнув пасть.

Чаос помолчал, часто дыша, и, готовый поклясться загривком в том, что говорит то, что нужно, выдохнул:
– Я прошу тебя.

Тоя икнула, захлопнула челюсти и дернула ушами.

Боже, думала она, не сводя глаз с этого нереального кошака, зовущего ее в жены после трех минут визуального контакта. Надо будет Фелии рассказать… И Сиде тоже с Лионой… Попадают девки…
– Ну так как? – нетерпеливо переступил Чаос, буквально дрожа всем телом.
– Что «как»? – не сообразила Тоя, понимая.
– Ты согласна?

И тут до нее во всей полноте дошло то, о чем идет речь. Прямо сейчас она должна решить кому-то принадлежать, подчиняться, рожать детей, зализывать раны, ждать по ночам, ссориться, драться...

На языке вертелось нечто мышиное, как «Я должна подумать…», но Тоя чуяла, что это фальшиво, наиграно и неуместно. С ней происходит чудо. Самое потрясающее волшебство в ее короткой дурацкой кошачьей жизни. Чудесам не говорят «Подождите минутку, я должна взвесить все за и против!» – слишком редко они случаются…

Она сверкнула зрачками, вдруг задрожала в такт с котом, и произнесла:
– Бери.

Чаос кивнул, с трудом веря в происходящее, потом улыбнулся, взглянув на жену, подошел, впитал ее запах, дал впитать свой, коснулся мордой хрупкого плечика, ощутил в ответ недвусмысленный призыв и, интригуя, позвал:
– Идем.
– Куда? – спросила Тоя.

…И правда, куда? Место для «привета» вполне ничего себе... И настроение соответствующее...
– Недалеко, – объяснил Чаос. – Я тут, в полпрыжка всего, целую кучу мяса припрятал… Вернее, колбасы... Перекусим?
– Мясо…

Тоя была сыта, но радостно кивнула, и они пошли рядом, от трубы в сторону длинной тени вдоль забора, наплевав на межу, территорию и даже двух голых, топающих чуть поодаль.
– Тебя как звать? – сощурился Чаос, с каким-то задором сообразив, что все еще не знает ее имени.
– Тоя.
– А меня Чаос, – кивнул он. – Будем знакомы.