Анчутка



Свою общежитскую уборщицу Анюту студентки-гуманитарии всегда называли Анчуткой. Подмена имени произошла так давно, что придумавшие теперь в недосягаемости: Анчутка подрабатывает здесь уже седьмой год. И за это живёт здесь же. Все привыкли.
- Да ладно... – отмахивается рваной резиновой перчаткой Анчутка, – Я в принципе не против. Глазёнки, волосёнки... Чернавка... Чертёнок так чертёнок. Только вот, Анчутка – он, мой. Мальчик вообще-то. Пол не совпадает.
- Вот потому ты только полом и занимаешься. Он – твой. Продолжай! Мой! – хохочут остроумные студентки.
Анчутка улыбается и послушно продолжает мыть. Улыбка у неё скромная, словно прячущаяся, на общение не вызывает. Студентки видят, что соперничество невозможно, но как знать, как знать... Дамы редко недооценивают опасности...
Студенты же относятся к Анчутке не то, чтобы совсем безразлично, но и не сказать, что трепетно. Во всяком случае, вниманием она никогда не была избалована. И вдруг... В день рождения, о котором неизвестно как пронюхали, студенты подарили уборщице тяжёленькую стопку книг, и каждая книга – умнее умного. Павича, например, подарили. На сербском языке. И ещё – разное... Истинно образованному человеку ничей язык чужим не бывает, – учат студентов профессора. Однако Павич достался Анчутке нечитанным – странички ещё слипшиеся. Из подаренных ей книг – единственно нечитанный, что Анчутку теперь особенно возмущает. Это теперь. А сначала-то она как расчувствовалась! Ошалела просто от неожиданности такой. За коньяком сбегала, за деликатесными нарезками колбасы... И потом отрывалась от литературных дискуссий ещё неоднократно. Сначала за водкой. Потом за портвейном...
А получка у Анчутки един раз в месяц, как раз двадцать пятого числа. В декабре – с днём рождения совпадает. Короче, пропилась Анчутка, совсем не будучи пьющей, в один день и до последнего пятиалтынного. /Алтын – трёхкопеечная монета – уже прочно забыт народом, тем более, забыто старинное название. Анчутка же историю обожает – столичный университет в прошлом году окончила, тот, который раньше историко-архивным институтом назывался. Но это Анчуткин секрет, не выходящий пока за скобки. Что за специалист, в самом деле, с вечной тряпкой в руках и пятнадцатью копейками в кармане... Пятачками, притом. Вот когда найдёт Анчутка более подходящую своему образованию работу... Вот тогда.../
Не столько Павич её растрогал, сколько другая серого кирпичного цвета и веса книга, обнаружившая витиеватую, но лаконичную дарственную надпись на шмуцтитуле: «Коллеге Михаилу от автора. 1999 год». Настоящий постсоветский исторический роман. Почище Стендаля. Похлеще Маркеса. О «зоне», разумеется.
- Книжки существуют для того, чтобы их хоть кто-нибудь прочёл, – это твердое Анчуткино убеждение.
Еле вчиталась. Но и вчитавшись – морщилась.
А коллегу этого автора Анчутка знает почти хорошо, уважает и даже несколько побаивается: эдакий сильно исхудавший и вытянувшийся к потолку Берия, громко шаркающий ногами. Умный. Вежливый. Ну, выпить очень захотелось. Ну, поторопился с подарком, недосмотрел, роясь на антресолях... Анчутка сразу же всех простила – такой у неё имидж. Злющая уборщица – явление слишком банальное. А вот образ безропотной Золушки, банальный не менее, для Анчутки подходит... Особенно перед Новым годом. Веком. Тысячелетием... Рождеством Христовым. Крещением Господним... И ещё потерпеть с недельку.
- Доживу до следующей получки – куплю пистолет. Нет, денег не хватит, – раздумывает она беззлобно, – Разве – на игрушечный. А зачем?.. Есть веревки бесплатные. Прямо сейчас. Мыльце тоже дармовое. Пока не кончилось... Никогда моющих средств на весь месяц не хватает, а в этом месяце и докупить не на что... Что за люди эти начальники? На всём экономят...
Пресловутая верёвка Анчуткину мысль не связала. Даже не остановила. Потому что Анчутка решила умереть естественной смертью – от голода. К новогодней ночи она была чуть жива: головокружение, слабость, тошнота, – “мальчики в глазах”, как в старину говаривали. Впрочем, у Анчутки в глазах и мальчики потерялись бы – глазищи стали огромными, чернее прежнего, и круги разноцветные перед ними – во весь мир... Тем не менее, она до предельной праздничности отдраила вверенные ей кухни, туалеты и коридоры и закрыла, наконец-то дочитанный исторический роман о «зоне». К Рождеству одолела ещё две подаренные книжки: «Скорняжный промысел Центральной Африки» и «Виноградарство за Полярным кругом» – научно – популярную литературу шестидесятых годов. Взгляд успокаивался только на картинках. Буквы расплывались. Постоянно хотелось спать. А говорят, что от голода смерть мучительна... Врут.
- Завтра Сочельник... У людей по всей стране пост закончится... – Анчутка привычно вздохнула и отхлебнула кипяточку с вареньем, благоухающим малой и не менее голодной родиной /а варенья, надо сказать, Анчутке хватит на два-три абсолютно безденежных го­да, если с его помощью удастся не помереть/.
Потом она взяла последнюю, полную почти понятного текста книгу и принялась читать рассказ из середины /Анчутка со сборниками всегда так поступает/. Название многоговорящее: «Таjна вечера». Это не тайна какого-то там вечера. Это – «Тайная вечеря».

Жаль, не про Рождество. Но и про Пасху – вряд ли. У Павича всегда своеобразные привязки действительного к мифологическому.
Продекламировав отрывок текста, Анчутка почувствовала, что между нею и рассказом образовалась некая незримая общность, которую нужно обнаружить и обозначить как можно скорее. Может, тогда всё изменится и в Анчуткиной жизни. Павича она любила более как ведуна нежели как литератора, именно поэтому сейчас прочтение иноязычного рассказа приобрело определённое сакральное значение, пока от неё скрытое. Ждать ли хорошего, читая волшебника – Павича, Анчутка тоже не знала. Добрый ли он волшебник? Она решила на всякий случай верить в добро.
Много знакомых слов. Глаза бегут от одного к другому, но проникнуть в смысл не дают промежуточные туманности. Пришлось завести словарик. «Београд jе био окупиран». Белград был оккупирован?.. Почему это – был? Он до сих пор... но... дальше, дальше...
Звуки фантастическими бабочками порхали по комнате, щекоча воображение изузоренными крылышками и оставляя невесомую пудру смысла на самых кончиках Анчуткиных изысканий... Анчутка одновременно и торопила понимание, и смаковала непонятную речь. И то, и другое было ей дорого. И то, и другое было ей необходимо...
Если в ночь перед святым Сочельником обыкновенная русская девушка расколдует незнакомые слова, то всё у вас, братья-сербы, когда-нибудь получится... А она найдет к утру и Христа, и Иуду, как бы Павич ни зашифровывал их местонахождение...
Под утро текст вдруг пошел, словно по маслу: “Однажды вечером перед самым истечением комендантского часа Исайло Сук сидел в корчме на своем обычном месте за овальным столом и ел гершлу с луком”... Что же такое – гершла? Пирог? Или просто яичница?.. Анчутка прислушалась к себе. Слюноотделения не было! И дочитала предложение до конца: «когда с улицы послышались револьверные выстрелы с тремя симметричными промежутками тишины» Так три было выстрела или четыре? Или Анчутка что-то не поняла?.. Если выстрелы – вместо петуха, то обязательно три. «Сильно... – сдержанно похвалила она автора, – Даже я догадалась». И продолжила чтение потенциального Нобелевского лауреата...
Вскоре Анчуткин палец нащупал последнее слово рассказа... Анчутка расстроилась:
- Как всегда... Хотел быть Христом, а поступил, как Иуда.
Она поплакала над неисправимой судьбой главного героя и уснула, не заметив, что самое важное с нею уже произошло: такую необычайную в себе силу, такое торжественное умиротворение и такие слёзы – обильные, не замутнённые никакой обидой – она изведала впервые. Ей снились небеса оживших фресок из рассказа и ангелы над незнакомой землёй... Так не хотелось покидать этот сон, что даже стук в дверь не сразу её разбудил, и, пока она открывала, ещё целое мгновение ступала по облакам.
На пороге стоял «засушенный Берия», и очёчки его странно, как будто виновато поблёскивали.
- Здравствуй, Анюта, – сказал он.
- Здравствуйте, Михаил, – ответила Анчутка.
- Просто Миша, а лучше – Мишка, договорились? Для тебя тут послание на вахте. С утра висит. Ничего, что я принёс? Я вижу, ты никуда не выходишь... похудела... Здорова ли ты?
- Спасибо, да. Почему не выхожу? Я всегда выхожу – порядок наводить. В пять утра. Ой, – спохватилась она, – сегодня я действительно не выходила. Читала сербскую книжку, увлеклась... Спасибо ещё раз вам за подарки. Может, чайку? С вареньем...
- Нет, нет. Благодарю. До первой звезды нельзя. Я бы хотел вечером зайти, если можно. С Рождеством поздравить. Можно?
- Ну конечно.
Анчутка закрыла дверь. В увиденное и услышанное не верилось. Но как же хотелось верить! Что это он сказал: "Анюта"?! "Мишка"?!
Она ещё немного поизучала состояние своей души, а затем прочитала записку. Ничего не поняла.
Перечитала несколько слов, вкривь и вкось нацарапанных на клочке казённой бумаги, и испугалась почти всерьёз: "Я что – читать по-русски разучилась с этим Павичем?!"
И братья-сербы не расшифровали бы то, что сочинила Анютина пожилая товарка, работающая этажом ниже. Но чуть ранее это наверняка удалось сделать Мишке:
"Ань поедь вкасе иституцкой премия"