Худой работал охранником в отделении Пенсионного фонда в райцентре. Родители его жили в деревне Кирпичанке, а сам он снимал номер-полулюкс в поселковой гостинице. Если резервировать номер посуточно, то он стоил бы триста рублей в день, а вот если подписать договор на год, то всего полторы «штуки» в месяц. В полулюксе стояли две железные кровати-сетки, пара тумбочек и умывальник, туалет был общим на этаж. Занавески на окне отсутствовали, открывая вид на центральную площадь поселка Лосиное, где по утрам сияла в рассветных лучах гладкая макушка Ленина. Люксов в гостинице не было.
Мать отдала Худого в школу поздно, поэтому весенний призыв застал его в одиннадцатом классе. Два раза приезжал к нему из поселка военком Гордеев, тайком угощал разведенным спиртом и склонял к военной службе из желания улучшить статистику по району. Призывники в последнее время поголовно страдали от плоскостопия и дистрофии, а один даже объявил себя «петухом», лишь бы откосить от армии. Худой подумал-подумал и согласился – не из расположения к военкому Гордееву и не из патриотических побуждений, а из желания отдалить начало самостоятельной жизни. В армии ему повезло, горячих точек он избежал, отсидев все два года в областном полковом оркестре. За это он благодарил заведующую Кирпичанским клубом Марию Павловну, толстую добродушную женщину, утверждавшую, будто ей известны секреты телепортации. Появлялась она действительно неизвестно откуда в самый неподходящий момент, чтобы усадить Худого за баян с целью вырастить районного активиста.
Из армии он вышел с твердым намерением поступить в институт на менеджера по туризму – ему давно хотелось увидеть мир, а особенно съездить в пустыню Калахари. Однажды в увольнении он зашел подстричься и, ожидая очереди в парикмахерской, увидел по кабельному каналу передачу о сурикатах, длиннотелых африканских зверьках с подвижными головами. Сурикаты женились, плодились, сражались семьями и подолгу грелись под солнцем Калахари, стоя на задних лапках и всматриваясь в марево на горизонте. Они прекрасно ладили с людьми, и, будто домашние кошки, ловили грызунов и змей в огородах. Эти качества и привлекли внимание Худого, болевшего душой за сельскохозяйственные посадки родной деревни. Кроты в последние годы свирепствовали в Кирпичанке, а коты зажрались и обленились так, что народу приходилось постепенно смещать огороды в сторону соседних Нижних Тузов. Дальнейшая политика невмешательства в кротовьи дела грозила Кирпичанке, устоявшей даже в эпоху укрупнения колхозов, потерей собственного лица и слиянию с Тузами. Худой вышел из парикмахерской с твердым намерением привезти парочку сурикатов домой и поселить для начала у себя в огороде, чтобы впоследствии расплодить и спасти деревню от гибели.
Дома планы пришлось скорректировать. Его отец, Алексей Петрович Худой, председатель сельсовета, на склоне лет решил оставить семью и ушел к продавщице магазина «Розалина», где продавались спички, соль, конфеты на развес и другие жизненно необходимые вещи. Отцовская пассия Алена была сдобной хохотушкой лет тридцати, пахнущей жареным цыпленком и парфюмом «Кисс ми» – его кирпичанские мужики дарили самым желанным женщинам деревни. Алена приняла Худого в отсутствие отца, при этом нечаянно показала колени, повела оголенным плечом и даже ненароком прижалась к его руке, после чего Худому стало неловко и он перестал ходить в новый дом родителя.
Мать Худого, Тамара Ильинична Худая, жившая последние пятнадцать лет после распада колхоза ежедневным трудом в огороде и просмотром вечерней программы Первого канала, восприняла поступок супруга в апокалиптическом масштабе.
- Ванятка, мне ж теперь ни сесть, ни встать! Отец твой – гад, чтоб у него там все отсохло, – причитала она, сморкаясь в лоскут старой простыни, и тут же вскрикивала, срываясь с места и ловко подкидывая большим пальцем ноги галошу на пороге: – Господи, за что? Куры навоз на огуречной грядке разгребают, а я тут с тобой разговариваю!
В целом Тамара Ильинична справлялась с катастрофой вполне достойно – при встрече с Аленой переходила на другую сторону улицы и распространяла слухи, будто спички в магазине «Розалина» подмокшие, а соль – несоленая, но слышать об отъезде сына за пределы родного района категорически отказывалась. Сам Худой понимал, что матери нужна поддержка, и поэтому устроился на свободное место охранника в поселке Лосиное в двадцати километрах от Кирпичанки с возможностью приезжать домой каждые выходные. Сроку он дал себе год – за это время можно было подкопить денег на учебу, да и мать пришла бы в себя.
Напарником Худого в Пенсионном был дядя Петя, знаменитость на локальном уровне. По району пошел слух, будто в лесу поселилось чудовище, а дядя Петя, с его собственных слов, якобы сумел от него убежать. Не все ему, правда, верили – он регулярно злоупотреблял и мог принять за чудище любую корягу.
- Иду я, Ванюша, по тропинке, – рассказывал дядя Петя в сто первый раз, нарезая сало для закуски и кряхтя от предвкушения, – и будто бы баба передо мной со спины – ничего такая, в сарафане с цветами. Как вдруг разверзается земля под ней, а она сама – ну метров десять высотой! Я ружье с рюкзаком бросил и тикать… Твое здоровье!
Худой поднял рюмку, пригубил и, пока дядя Петя кряхтел да закусывал, привычным жестом плеснул водку в мусорное ведро. Он не хотел пить на рабочем месте, потому что боялся увольнения, а тогда его надежды поступить в институт станут совсем зыбкими, сурикатов он домой не привезет и никогда не избавит от мышей свою деревню.
- Не, ну ты посмотри какая краля! – дядя Петя вытянул сухонькую шею в окно. – Была б ты лет на тридцать постарше!
«Краля» в темно-красном платье в белый горох замедлила шаг и остановилась, прищурившись в теплом вечернем свете. Лицо ее вдруг потемнело, уголки губ и щеки поехали вниз, фигура поползла вширь.
- Так пойдет? – крикнула она.
- Уж лучше как было! – хохотнул в ответ дядя Петя.
Худой зажмурился, тряхнул головой и приоткрыл один глаз. Девушка удалялась, вышагивая тонкими ножками в сандалиях, надетых поверх белых носков. Короткие кудри подпрыгивали и вспыхивали от каждого ее шага, и вся она была словно на пружинах.
- Не местная, – отметил дядя Петя. – Местных мы всех знаем.
- Местные сандалии на носки не носят, – Худой был настроен скептически.
- Тебе виднее. Я-то все повыше смотрю, – дядя Петя отвинтил крышечку бутылки, придвинул стопки. – Ну что, за дам?
- Не. Самогон у тебя, дядь Петь... сшибает.
- Дело твое.
После третьей дядя Петя откинулся на спинке и захрапел. Худой отволок его вместе со стулом в каморку, на случай, если вдруг начальство нагрянет.
Тем временем девушка в носках и сандалиях проплыла мимо окон Пенсионного фонда в обратном направлении. Губы ее были чуть изогнуты в улыбке, на глаза падала спиральная прядь. Следом за ней на полусогнутых ногах, выкидывая коленца, шел Миха Коновалов, и это так поразило Худого, что он немедленно взлетел – одной ногой на цветочный бак с двухметровым фикусом, другой на батарею, и боком протиснул голову в горизонтальную форточку.
Во-первых, он никогда не видел Коновалова, идущего пешком. Миха в Лосином был лимитой из Нижних Тузов, где жили каракозы – что это значило, Худой не ведал, но питал к ним давнюю неприязнь: на районных конкурсах баянистов они были его извечными соперниками за третье место. Каракозам ходить на своих двоих было западло – до сих пор Коновалов передвигался исключительно на мотоцикле «Урал» с люлькой, выкрашенной под леопарда. Год назад, когда в райцентре появилась сотовая связь, Миха подрабатывал на промоушене «Билайна», помогая красить электростолбы в желто-черную полоску, и остатки краски пустил на тюнинг мотоцикла.
Во-вторых, Миха за бабами не ходил – это они мечтали попасть в леопардовую люльку Коновалова, при любой возможности стреляя в его сторону глазами, и Худой поэтому слегка ему завидовал.
- Каракоз съел навоз! – непроизвольно вырвалось из Худого, да так надрывно, что дядя Петя заворочался в подвале.
В горле у Худого пересохло, но отступать было некуда. Девица в носках скрылась за углом дома творчества «Веселые лосята», а Коновалов медленно развернулся и, прошипев: «Ах ты тварь кирпичанская, подожди у меня», исчез за углом вслед за ней. Худой вздохнул с облегчением.
Ночь прошла без происшествий. Растолкав дядю Петю под утро и передав пост сменщикам, Худой зашел в номер, выгреб из шкафа банное полотенце и быстрым шагом направился к озеру отсыпаться. Лето в этом году случилось безрадостным, вот уже месяц не было и дня без дождя, а позавчера установилось тепло, и Худому не хотелось терять ни одной солнечной минуты.
Поселок зашевелился, коровы после утренней дойки мычали на все лады, спеша выйти в свет, за ними из ворот одна за другой выползали сонные хозяйки с прутиками в руках. Худой свернул с их основного маршрута, выйдя на тропинку в небольшом сосняке, раскинул полотенце в тени березы на берегу озера и, сонно подрагивая, стащил кроссовки, штаны и футболку. Ни один комар, ни одна муха не нарушали раннего июльского покоя. Он вошел в чистую, легкую утреннюю воду и скользнул по ней, вытянувшись во всю длину. Проплыв сотню метров, Худой вернулся на берег и рухнул на полотенце абсолютно счастливый.
Очнулся он от того, что кто-то теребил его за палец ноги. Худой взбрыкнул и подскочил на полотенце. Рядом сидела вчерашняя девушка, без платья в горох, без носков и сандалий. На ней был моряцкий купальник в бело-синюю полоску, сама на была тонкая и в солнечном свету казалась полупрозрачной.
- Эх ты, чуть не прибил меня… Пойдем, посмотри, как я купаюсь!
Она схватила Худого за большую ладонь и потащила к воде. Ему стало неловко за свои длинные белые ноги, покрытые редкими темными волосками, и старые выцветшие трусы. Он упирался на каждый шаг и оглядывался, будто ища подходящую ямку, чтобы провалиться сквозь землю.
- Как зовут тебя, Иван? – она внезапно отпустила Худого, и тот, потеряв равновесие, грохнулся на траву. – Ой… Ничего не сломал?
- Нормально.
- Ну пойдем купаться. А меня зовут Молли.
- Молли-Шмолли…
- Ладно, наврала. Марина я, – она втащила его на мостик, обернулась, сморщив нос, и прыгнула в воду, взбив большой букет искрящихся брызг.
Он облокотился на перила. В воде мелькала то белая пятка Молли, то тонкий локоток, то серебряная чешуя и гладкий плавник. Худой поднял голову – солнце стояло в зените, в затылке шумело.
На берег набежали ребятишки, побросали велосипеды и, с воплями избавляясь от одежды, один за другим начали сигать с мостика в воду. Молли поднялась по лесенке, стуча зубами, волосы ее скрутились в мелкий серпантин, а ноги никак не хотели разгибаться в коленях.
- Ну и цуцик, – Худой кинул ей полотенце, и, еще раз оценив собственные лодыжки, поспешно влез в штаны.
Он улегся в тени, думая продолжить дремоту, но спать расхотелось – вместо этого хотелось просто лежать, закинув ногу на ногу, смотреть на отрастающие кисти березы и на голубые лоскутки между темно-зелеными листьями. Краем глаза Худой наблюдал за Молли, которая стояла на берегу неподвижно и прямо, как сурикат, вытянув тонкую шею и растопырив острые лопатки. Дети визжали, плескались и кидались комьями песка. И пусть бы эти минуты длились вечно.
Худой вытащил из кармана мобильник, посмотрел на время, неохотно поднялся.
- Я с тобой! – оживилась Молли и поскакала за ним на одной ноге, пытаясь попасть в нужное отверстие шорт.
По дороге она непрерывно болтала. В Лосином жила ее бабушка, Молли каждый год приезжала к ней отдыхать. Также она сообщила, что может предвидеть будущее и умеет колдовать. Худой, всю дорогу молча смотревший под ноги, вдруг так обрадовался ее непосредственности и живому воображению, что разом выложил все свои планы поехать в Калахари и спасти деревню от кротов. Молли захлопала в ладоши – оказывается, она знала всех сурикатов из документального сериала по именам и давно мечтала увидеить их своими глазами. Она немедленно напросилась в поездку, обещая готовить Худому еду и стирать одежду.
Они все замедляли шаг, стараясь растянуть время совместного пути; навстречу возвращались с работы люди, проезжали уазики и грузовики, проковыляла одна лошадь с телегой. Позади послышался нарастающий стрекот, и уже через минуту дорогу им перегородила леопардовая люлька Коновалова. Миха выключил мотор, соскочил с седла и, выгнув спину, заорал – к удивлению Худого, на Молли:
- Ты чего возле этого козла крутишься? Я тебя спрашиваю!
Молли наклонила голову набок и плавно взлетела вверх – метра на три. Худой от неожиданности присел у обочины и, ощутив тошноту, сблевал в канаву. Коновалов запрыгал на месте, сыпля проклятиями и пытаясь схватить девушку за сандалию. Молли переводила взгляд с собственных носков на Миху, с Михи на Худого, и снова на носки.
Спас ситуацию военком Гордеев, проходивший мимо дома творчества «Веселые лосята». При виде Коновалова зрачки Гордеева сузились и вспыхнули красным огнем. Он тут же изменил направление движения и с ускорением двинул в сторону Михи шагами Терминатора, отталкиваясь от воздуха локтями. Коновалов, не служивший в армии, быстро оценил ситуацию и мигом вернулся в седло мотоцикла. Мотор завелся не с первого раза, заставив Миху понервничать, после чего он дал газу, оставив за собой голубое облачко. Военком пробежал несколько метров, пытаясь схватить леопардовую люльку, но не успел. Красный огонь в его глазах потух, и он спокойно зашагал дальше, насвистывая романс «Я встретил вас и все былое». Худой крикнул ему «спасибо», но тот ничего не ответил, исчезнув за углом дома творчества «Веселые лосята». Молли, еще несколько секунд висевшая в воздухе, поболтала ногами и плавно опустилась на землю.
- Как у тебя получился этот фокус? – Худого все еще немного подташнивало, поэтому он старался держаться поближе к канаве.
- Это ерунда – месяц-другой тренировки, – она обняла его за руку и прижалась щекой к плечу. – Лучше скажи, кто этот человек и почему он так напугал Коновалова? Вот он действительно сделал невозможное.
- Это наш военком, – Худой извлек руку из объятий Молли и сам обнял ее за плечи. – И скорее всего, он не человек – по крайней мере я подозреваю в нем робота. У него голове есть встроенная программа, из-за которой он перестает замечать тех, кто отслужил в армии. Видит только уклонистов, как через фильтр. Заметила, что он со мной не поздоровался? А ведь лично ко мне домой приезжал со спиртом. Слушай, можешь меня научить летать?
- Не летать, а приподниматься над землей. На самом деле, довольно бесполезный навык. Ну повисела бы я полчаса, устала бы, спустилась – тут бы и получила.
- Ничего подобного, очень даже полезный – за шишками лазать, к примеру, или яблоки собирать, – размечтался Худой. – Ворота опять-таки покрасить...
- Ладно, научу, если поближе познакомимся, – Молли погладила его пальцы. – Можно зайти к тебе? Не хочется мне встретить сейчас Коновалова.
- А что у вас с ним?
Она замялась, повертела головой, увидела в палисаднике одного из домов старую детскую коляску, приспособленную под куриное гнездо, и рассмеялась. Коляска была вся в пуху вперемежку с куриными какашками.
- И все-таки... – Худой ущипнул ее за ухо.
Молли, все так же вертя головой, обронила:
- У нас с ним – моя женская глупость. Была. Но сейчас уже нет.
В полулюксе было сумрачно – Худой со вчерашнего дня не снял простыню с окна. Он включил настольную лампу и развесил на веревке полотенце и трусы. Молли поцеловала его в спину и потащила к железной кровати-сетке. Худой прижал ее к себе и рассказал все-все-все – о конкурсах баянистов, о каракозах, о службе в армии, об отце и продавщице Алене, о дяде Пете, и уснул, уткнувшись носом в ее тонкую гладкую шею.
Проснулся он от содроганий мобильника. Молли в комнате не было. Звонил матерившийся дядя Петя – оказывается Худой опоздал на смену. Дядя Петя не мог пить в одиночестве и вопил в трубку: «Я ж не алкаш тебе, с зеркалом чокаться не буду!» Худой быстро оделся и выскочил на улицу. Ленин указывал золотистой рукой на закат, в окнах поселковой администрации горело малиновое пламя.
На дяди Петином столе уже стояли две полные рюмки, рядом лежал нарезанный хлеб и полпалки колбасы. Худой нарушил обычный порядок и выпил первую, а за ней и вторую, и третью рюмки до дна. Дядя Петя был в восторге.
С улицы послышалось тарахтенье и крики, за которыми последовал враждебный стук в дверь.
- Открывай, скотина кирпичанская!
Худой с дядей Петей переглянулись и оба прыснули.
- Каракоз съел навоз! – выпалил Худой и засмеялся так, что упал со стула. Дверь не выдержала напора, в холл ввалился Коновалов с корешами.
- Мочи тварей, пацаны!
Худой тут же получил удар в живот и перегнулся пополам, задыхаясь от смеха. Дядя Петя валялся по полу, подставляя бока под удары и беззвучно хохотал, показывая золотые зубы.
- Снимаем ключи со старика, – распорядился Коновалов. – Где тут у них касса?
После недолгих поисков он отпер дверь с решеткой, поковырялся в сейфовом замке – денег в кассе оказалось немного, всего шесть тысяч. Миха с матюками рассовал их по карманам, бросил ключи на пол, пнул напоследок Худого под дыхло и увел всю компанию, оставив избитых на полу.
Худой отдышался, поднял дядю Петю и усадил на стул, налив рюмку водки. Миху надо было искать по горячим следам, поскольку шести тысяч для возврата в кассу у Худого не было. Он запер дядю Петю и побежал по темной улице, прислушиваясь к далеким звукам мотоцикла. Полчаса он бегал по поселку, но ни Коновалова, ни корешей не нашел. Он остановился на перекрестке и, проведя в раздумье несколько минут, направился в сторону озера, где сегодня познакомился с Молли.
Сквозь деревья виднелся желтый электрический свет, с берега доносились раздраженные голоса – кто-то спорил у самой воды. Подойдя поближе, Худой опознал леопардовую люльку, вокруг которой бегала Молли, а за ней Коновалов. Худой бросился к ним.
Коновалов приблизился к Молли – она упала. Он на секунду появился в свете фар с вытаращенными глазами, сжимая в руке большой гаечный ключ, тут же кинулся в другую сторону, вскочил в седло и пронесся мимо Худого, страшно газуя и едва не сбив его люлькой.
Худой подбежал к Молли, посветил ей в лицо мобильником – она вздохнула и прикрыла глаза. Он вызвал скорую, сбросил рубашку и обмотал вокруг ее головы.
Коновалов с тех пор пропал. По району через некоторое время пошли слухи, будто на закате вокруг Лосиного носится по окружной дороге мотоцикл с леопардовой люлькой, вокруг которого колышется марево. Военком Гордеев каждый вечер выходит на прогулку и всматривается в дорожную даль, не замечая случайных прохожих, в надежде найти Коновалова и улучшить призывную статистику. Молли отвезли в областную больницу, где вот уже год она лежит, не приходя в сознание. Худой поступил в институт и каждый день приходит к ней в палату, чтобы пересказать новые серии документального фильма о сурикатах. Он дремлет, она подходит к нему неслышно и целует в спину. Летать он пока так и не научился.