МЫ ИДЕМ НА ДЕЛО

Сегодня эта жирная скотина поднялась ни свет ни заря. Хряк. Мой отец.
- Пашкет! Вставай, нечисть. Сегодня мы идем на дело.
Пинком под зад. Вода из ковшика сегодня не полилась. Потому что вскочил раньше.
Сорвалось веселье.
- Что?
- Идем сегодня.
- И что?
- Давай заначку.
- Нет у меня никакой заначки.
- Ты не ври мне. Пензию мы не всю истратили.
- Не всю? А кто вырвал кубышку? А? Забыл как ты ее вырвал из рук у меня?
- Я?
- А кто, Пушкин, что ли?
- Не помню.
- Еще бы. Так нажрался потом…еще б ты помнил.
- Сынок, ты меня не обманываешь?
- Катись ты, папа…
- Хорошо. Сегодня идем. Надо одолжить.
- Я опять?
- Меня заметят!
- А меня посадят!
- Но ты же воин света…джедайское отродье…а? И ты – не сможешь?
- Знаешь, на что надавить…
- Иди, иди…собирайся…

Улица грязная, такая слякоть, еще и снег идет. Следы сразу превращаются в чавкающее
болото.
- Махмуд! Дождись…
Махмуд кивает. Он скупает краденое, подонок. У нас, честных воров. Он знает, что мы сегодня идем. Он понял.
Воняет рынок, и торговка рыбой воняет мусоропроводом.
Вот карманчик ее, близко.
- Почем окунь?
- Это камбала.
- Это??
- А шо?...
- А я думал – окунь…
Рука у нее там, в кармане. Это плохо.
- А вот и бритоголовые…
- Где?
- Да вон же, у ворот, сейчас начнется.
- Да где ты их видищь?
- Воон! Руку протяните прямо.
- Ну?
- Вот я вам ее разверну немного. Видите теперь?
- Ёпсель…надо сматываться…Ванька! Иди постой за меня! Тут опять эти…

Тихо. Спокойно. Не бежать. Калитка. Тротуар. Сейчас она заорет. Вот. Орет.
Пашкет сделал несколько шагов с ускорением, вписался в толпу и пошел уже спокойно.
Как визжит!...

Отец сказал. Отдадим ей. Потом. Возможно даже – на том свете, если не успеем на этом.
Как это вкусно – соевая колбаса!
Появилась лапша, пиво, бутылочка осетинского счастья, карта района…
Скатерть-самобранка.
Пошел, украл, застелил и ешь-пей.

- Открываем совещание.
- За успех.
- Да. За удачу Робин Гуда.
- Жирных возьмем сонными.
- Точно!
- А ты заметил? Они все время жрут.
Это папаша сказал, захлебываясь горячей лапшой.
- Жрут. В каждом окне. Только и делают. 3-4 раза в день. И больше даже.
- Ага, потом их возят на лечение. От ожирения. Ты понял? Какой наклад государству?
Олигарх столько не стырит у народа, как эти…жратуны эти…
- Давай еще за успех!
- За дело! Мафия бессмертна.
Опрокинули, закусили. Хорошо. Стало намного лучше.
- Значь так. На подъезд – не более 50 секунд.
- Есть, команданте!
- Выше третьего – не забегать.
- Яволь, майн фюрер!
- Вот карта, все номера стоят, со стрелками. Тебе все понятно?
- Как божий день.
- Я на стреме, как всегда, с сумкой. Понятно, да?
- Обижаешь, пахан.
- И я тебя прошу, сынок. Грязные лампочки не бери. Махмуд за них ничего не даст.
- Да я всегда только чистые вывинчиваю.
- Ой не ври.
- Да, пап!
- Ой, не ври мне!
- Ну, ладно, ладно…подумаешь одна на сто.
- Так вот, и одной – не надо. Время только терять. Понимаешь? Заскочил, вывинтил,
сдал на базу. Ферштейн?
- Эйнштейн, папа. Вы у меня никакой не ферштейн, а самый что ни на есть гений воровского дела.
- То-то, лабух. Учись у отца.

Сон перед выходом на большую дорогу. Чтобы руки не дрожали.
Это традиция уже. Нельзя нарушать. Удачи не будет.

Будильник подпрыгнул. Кот орет. Он ненавидит будильник.
Сумерки. Сумерки богов. И жирных жратунов. Время крутить лампочки.

- Батя!
- А?
- Проснись.
- Да я не сплю. Думаю.
- Я тоже тут подумал.
- О чем?
- У меня заявление, отец.
- Какое еще заявление? Куда, мля?!
Пахан аж подскочил.
- Да никуда. Тебе заявление. Я больше на 30-ти процентах не работаю.
- Ах ты…
Аж задохнулся родитель.
- Сынок…ты не прав.
- А ты прав, да? Одна только нещадная эксплуатация, а платишь – как малому. Половину. Все. Баста.
- Так на мне же семейные расходы.
- Какие, в зад, расходы!? Ты что мне тут лапшу вешаешь, а? Ты что, коммуналку платишь? Ну, ты, папа и индюк!
- Я индюк? Да у меня, может, женщина есть!
- У тебя!
- Да.
- Врешь. И это не семейные расходы. Это другая статья.
- Сынок. Никогда при мне не говори это слово.
- Половина.
- Нет.
- Тогда одалживать будешь сам.
- Это жестоко.
- Жестоко: эксплуатировать детей.
- Нет.
- Да.
- Ладно. Со следующего раза.
- С этого.
- Нет.
- С этого, или пойдешь крутить сам.
- Ладно. Ты вырос, сынок. Хорошо. Половина, так половина.

* * *

Вышли. Похожи на коробейников. Две сумки. Начинаем по схеме.

Ноги сами бегут, руки винтят. Спорится дело. Жирные, их называют «жильцы»,
даже не замечают ничего, пропускают, ждут у дверей, чтобы дверь не закрылась.
- Спасибо! Благодарю вас.

Сумка полнится. Махмуд ждет. Он допоздна сегодня. Сегодня мы придем за своим.
«Жильцы» (ну что за слово такое!) медленно погружаются во тьму. Казна богатеет.

Ноги – то гудят, руки ломит. Работа. Осталось 2-3 подъезда пройти, чтобы заполнить вторую сумку.
- Пашкет! Иди покурим.
- Нет. Надо доделать.
- Ну, хрен с тобой. А я курну.
Замерз батяня груши-то околачивать. Холодное это дело: быть на стреме.

- Ой, бабушка, стойте! Не закрывайте дверь!
Старушка остановилась и глянула. Пропустила в подъезд. А что за глаза у нее…
Необыкновенные какие-то. Будто светятся. Будто видят насквозь.
Пашкет оторопел и встал.

Бабуся медленно пошла по ступенькам на второй этаж.
Пашкет стоял и глядел на лампочку. Чистая.
Бабуся стала у двере й и роется в кармане. Ключ ищет.
Тут с Пашкетом случилось нечто автоматическое. Он протянул руку и вывернул лампочку.

- Ой! – Сказала в темноте старушка. – Это ты, что ли, свет выключил?
- Я не выключил. Я вывернул.
- А зачем?
- Ворую. Продаю потом. Жить-то надо.
- А…
Старушка замолчала, обдумывая слова.

- Так ты, вот что…ты вверни мне обратно-то, а то, ведь, я ключ не воткну в дверь никак.

Пашкет ввернул.
От яркого света пошли ослепительные блики и старушка все никак не могла попасть ключом в скважину.
Пашкет поднялся наверх, взял из ее руки ключ, вставил и повернул два раза.
Дверь открылась.

- Вот. Готово. Проходите.
- Спасибо.
- А вы меня не боитесь?
- Нет.
- А вы сколько раз в день едите?
- Да когда как…что за вопрос у тебя…то один раз поем, а то два. Больше не тянет.
- Тогда мне вас бояться нечего.

Старушка улыбнулась и Пашкет понял, что она не очень-то уяснила себе его слова.

- Потому что вы меня понимаете… правда?
- Да…
Бабуся, кажется, хорошо делала вид, что не боится, и вот только на этих словах она вдруг
поняла, что Пашкет не придуряется, говорит как есть, и что жизнь его заставляет воровать, а не злоба.

- Заходи…
Она открыла перед ним дверь.
- Я?
- Ну да, ты. И я – тоже.

Они зашли в прихожую, и это оказалась маленькая церковь.
Так старушка устроила себе свое жилище.
Она подошла к алтарю и зажгла спичками несколько свечей.

Пашкет обомлел.
Лики святых, Богородица и сам Христос смотрели на него строго и так ясно, так легко стало ему, что захотелось пойти и ввернуть назад все лампочки.
- Ага, а жить на что?
Сказал ему тут же голос разума.

Но Пашкет его не слышал.
Он разглядывал иконы, старинные, в золоченых рамах, настоящие реликвии.
Его внимание остановилось на Богородице и он увидел внизу, справа «1803».
- Такая старая?
Он показал старушке на икону.
Старушка кивнула.

- Я тебе подарю другую. Эта – семейная ценность.

Пашкет все глядел и глядел в глаза Богородице.
- Надо же…как красиво…А вы мне подарите – эту?
Он показал на небольшую иконку, позади всех, взял ее руками. Она оказалась очень тяжелой. Такой, что рука провалилась вниз, когда он слишком легко стронул ее с места.
Золото…

Старушка кашлянула нервно и сказала: – Нет.

Тут с Пашкетом приключилась истерика.
С ним такое бывало иногда, ведь родители пили, и бивали его, и орали, все было.
Оттого и психика его иногда выдавала такие фортеля, что он и сам не ведал – что с ним происходит.
Глаза его опустились вниз и он, не помня себя, заговорил быстро-быстро:

- Ага раз значит как себе так золото да старину а как чужому так на тебе боже что нам не гоже хороши жирняки мало мы вам лампочек повыкручивали надо еще вас самих выкрутить с этой жизни насобирали себе по помойкам вот пойду да и возьму с собой эту золотую и ту еще старую тоже возьму а тебя прихлопну старую ведьму да папаша мой поможет мне он тут рядом и ножик у него есть и мешок на голову…

Пашкет продолжал свой нескончаемый речитатив, не видя ни себя, не старушки, а только плывя в тяжелом облаке, раскачиваясь и не поднимая глаз.

Старушка сходила на кухню за молотком и встала позади него.

И вдруг все кончилось!
Отпустила его напасть, бесы его устали и ушли.
Он очнулся, хотел привстать и улыбнуться старушке.

Удар молотком пришелся ровно в сочление височных костей, раздробил их и выплеснул
наружу мозг. Пашкет упал.

Он жил еще несколько секунд, слыша как стрекочет на стене телефон,
это старушка набирает номер, а еще глухой голос отца в подъезде:
- Пашка! Ты где там? Павлуша…