Жил-был в стародавние времена в самурайской Японии один человек.
Большой любитель харакири. Звали его Ротозяку-сан.
И звали так потому, что дед его был ротозяку, отец – ротозяку и сыну в
наследство должность и имя перешли.

Должность у него непыльная была, прямо скажем.
Заключалась его работа в том, что пока харакирящийся делает себе харакири,
а кайсяку отрубает ему голову (чтоб не мучился) – ротозяку должен смотреть
прямо в рот харакирящегося не мигая, а заодно и за кайсяку приглядывать –
чтоб не накайсячил.

Сексуальной жизнью ротозяку не маялся. Оттого, что харакири случаются не по графику,
ночь-полночь, утро раннее, ни свет, ни заря – а всё тут: беги ротозяку, делай свое дело.
Прерывать же любовное действие считалось в Японии потерей лица, и за это мордотеряние
наказание-то было одно, все то же, любимое всеми: харакири.
Так что лучше было и не начинать.

Уж сколько голов повисло на плечах, сколько животов вспорото было – и не сосчитать,
а ни разу ротозяку не мигнул на дежурстве. Мигать было строго запрещено. Под страхом
все того же.

Вот, собрались в доме провинившегося самурая, (сёгуна мудаком обозвал, красавец!)
кайсяку, ротозяку и сам незадачливый самурай-матершинник.

Вышел самурай на помост, сел в позу и стал медитировать.
А кайсяку и ротозяку сплясали ему что-то похожее на брейк и хлопнули друг другу
в протянутые ладошки: хой! дескать… можно начинать.

Самурай взял чернильницу и стал выдумывать хайку.

- Ухожу…ибо в этой обители бед…
- Эй! Уважяемый самурай-джан! Это уже было! – поправил его кайсяку.
- Ага, – сказал самурай, – Понял, не дурак.

- На Васильевский… остров… я приду умирать…
- Ты, шо…сдурел? – поинтересовался ротозяку.
- И это было?
- Да было, конечно!
- Отт, незадача… Ну ладно, щас…

- Я один, все тонет в фарисействе…
- Нее, приятель… – напару возмутились кайсяку и ротозяку, – Ты, давай-ка, брателла,
подготовься как следует, а мы потом придем.
- Ага! – возмутился самурай, – Братья-молдаване! Стоять! За все уплочено!

- Ну, так, рожай быстрее, своими словами, как можешь, от души жегани, мля!

Самурай насупился и стал сочинять уже не по-детски.

- Жизнь – говно…Сёгун – мудак…
…А если есть порох – то дай огня…
Вот так.

- Круто! – сказал кайсяку. – Меня прет.
- По-моему, это тоже где-то было, задумался ротозяку.
- Та ну, брось, не было…
- Это «вот так» я где-то слышал.
- Та не свисти, на унитазе ты это слышал. Сам от себя.
- Ну, чё? Зачет? – поинтересовался харакирящийся.
- Зачет, зачет! – поспешил заверить кайсяку. – Приступаем.

Все было как всегда.
Весело вспорол живот самурай, ротозяку уставился ему в рот, а кайсяку медленно
считал до двадцати одного, но что-то мешало исполнять свои обязанности надлежащим образом.
Ротозяку мучительно вспоминал, морщил лоб…
…восемнадцать – сказал кайсяку…
…девятнадцать …
- Цой! – вдруг пробило ротозяку яркой молнией.
И он мигнул!
…двадцать… – сосчитал кайсяку.
- Мигнул! – заорал самурай.
…Очко! – выкрикнул кайсяку и снес аккуратно голову самураю.

- Не очко меня сгубило, а к одиннадцати – туз… – как всегда, пошутил свою шутку ротозяку.
- А чё он там вякнул на счет «двадцать»? – поинтересовался кайсяку.
Ротозяку пожал плечами.
- Прощайте, братцы…что-то в этом духе...

- Не ври, свинья. – Сказала висящая на плечах голова самурая. – Ты мигнул.

- Опаньки! – обрадовался кайсяку. – У нас двойня!

- Кому веришь, брат? – заплакал ротозяку.
- Глеб Горбовский тебе брат! Давай, пиши хайку.
- А ротозяку нет!
- Как это нет. А ты?
- А как я сам себе в рот смотреть буду, умник?
- А я тебе зеркальце дам. Не переживай.

Ротозяку сник. Взял нервно кисть и написал:
- Идите вы все в задницу!

- Зачет! – похвалил кайсяку и харакири состоялось.