[pic:plach.jpg]




Плач по тореро
(Мёртвый тореро, Эдуард Мане,
1864, Вашингтон, Нац. худ. галерея)


Как упал он, прошло мгновенье,
а казалось, лежит здесь вечность.
О,песок окропившая млечность,
память кровная в круге забвенья!

О, янтарная кровь арены,
пропитавшая желчь изумрудов,
что хранятся в песчаных грудах
желтоглазой дикой гиеной!

На песок, просеянный на арену
из песчаных часов его жизни,
кровь сочится из рваной вены,
как вино в театральной тризне.

И, как к глиняной винной чаше,
сладость винную смерти отдавшей,
крошка хлебная,с края приставшая,
слитком света, песчинкой ставшая.

Алым светом песчаной мантильи
след росистый впитают песчинки
с лепестка оторвавшейся бандерильи,
смертоносной стальной тычинки.

Лишь мгновение длится вечность
сна цветочного
бабочки чуткой,
по ладони песчаного перламутра
рассыпающей быстротечность.

О, бессмертная бабочка смерти!
На ладони песчаного бриза
чутким флюгером крыльев каприза
плещет веер твоей круговерти,

чёрный веер с траурною каймой,
орошённой песчаной росою,
как кровавою полосою,
оттенён жёлтым светом и тьмой.

О, игрушка в жестоком веселье!
Ты затянут воронкой песчаной
в круг арены, на дно ущелья,
и оставлен недвижный и бездыханный,
брошен куколкой деревянной...

Желтолицая маска арены
лик царицы тьмы прикрывает
и морщины следов расправляет
под солёной волною песчаной пены.

Холодна твоя грудь, раскалённая солнцем,
как надгробные плиты могильных курганов,
как в колодезном мраке соборных органов
отражённое эхо песочного донца.

Ты оплакан соборным органом,
облачённый в траурные одежды,
кажется, чуть подсмеивался над балаганом,
что разыгрывают невежды...

Только мать тебе было жалко:
чуть она помешалась с горя,
брила сына со старою приживалкой,
имя детское шёпотом вторя,

и боялась всё время щёку порезать,
и смотрела на суточную щетину,
как в песок, черневший на дне плотины,
и чернела в бесслёзной, скорбной аскезе,

и сжималось сердце зимнею полыньёй,
и глаза потемнели, как в погребе лёд,
и поминочной хлопотнёй
начиналось начало скорбных хлопот...

И в безропотности утрат,
и в привычности жертвенного венца
продолжался танец счастливчика и удальца,
продолжался корриды ад:

круг арены
ракушечною пружиной
миражом взвихряет гончарный бред:
опрокидывая поминальный тост,
поднимался тореро в полный рост
перед зрителем, как пред
повёрнутой на бок картиной...

14.04.97.