Убийца. Часть 2. / bviendbvi
03.12.2009 10:03:00
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Отбывал я в «другую жизнь» по железной дороге. Можно бы самолетом до областного центра, а потом электричкой, но я вез с собой слишком много железа: «Беррету» с глушителем, Володьки Рыжего ТТ, финку с рос¬кошной ручкой. Никаких намерений пускать это оружие в дело у меня даже намеков не было. Но я любил эти «игрушки». Да и память! Цели у меня были совершенно мирные: осваивать производство и серьезно заняться своим образованием. В беседах с Иркиными приятелями я почувство¬вал изрядную свою слабину в этих вопросах. И твердо намеревался этот разрыв сократить. Конечно, у москвичей тут огромные преимущества. Одни театры чего стоят! Но книги! С Иркиной помощью я раздобыл пару десятков, как она сказала, знаковых. Стоило это прилично, но...
Моя бабушка тоже оказалась куда бодрей, чем я себе представлял. Поклялась, что если почувствует себя плохо, сообщит немедленно. Из трех попутчиков в поезде, двое все время где–то ошивались, а пожилой дядька, седой и усатый, пил в одиночестве. Когда к вечеру он допился, а я дочитался «до чертиков», мы разговорились. Я выслушал довольно забавную историю. Сначала я был допрошен с пристрасти¬ем вплоть до партийной принадлежности. В числе вопросов фигурировал и следующий: «Ты как думаешь, коммунизм построим?» Откровенничать на столь непростые, а главное, опасные вопросы с малознакомым человеком, мне естественно не хотелось, а посему не без сдержанного пафоса я ответил: «Построим! Куда денемся? Если по истории положено, то беспременно построим!» Он представился зав. отдела снабжения какого–то завода. Пил по его словам «от огорчения», да дома и не разгуляешься! «Жена у меня уж больно строга по этой части». Вкратце суть коллизии состояла в следующем: некие фондовые мате¬риалы перестали поступать на завод. План под угрозой срыва. «Мои прохиндеи» (как я понял, его помощники) говорят, что это масштаб начальства. Обычно по таким делам ездил зам, но он заболел, бед¬няга. «Пришлось вот самому!» Министр его не принял, а зам. сказал, что ежели зафондированно, то непременно придет. Но ведь нету! Тут включились помощники. Первый расход наличкой в спецконтору, которая определяет стратегию, т.е. кому и сколько надо дать. Далее опре¬деляют через кого или каким образом. По их раскладу в данном кон¬кретном случае нужно было повести в ресторан дочку зама, купить ей шубку (подробные характеристики прилагаются) и, наконец, указания, где такую шубу достать. Поразительно (для меня), что такая контора вообще существует, хотя доступ туда только для особо проверенных. «Я не верил до последнего, но вот все сделали и везем с собой»
Старина выпил и предложил мне.
- Я бы еще засомневался, но тогда зачем же мне директор наличку выделил? Так как ты думаешь, построим?.
Откровенно говоря, такая наивность не вязалась с должнос¬тью, но потом «прохиндеи» мне все разъяснили. Деду через пару меся¬цев на пенсию, а всю работу за него уже давно делает его зам., ко¬торый все ходы – выходы отлично знает. Вот такая характеристика эпохи. Что тут скажешь? Ни убавить, ни прибавить...
______
Станция, на которой я сошел, ничем от других не отличалась. Урал. Конец сентября, мелкий снежок и все в черно–белых тонах. Со своими двумя чемоданами и рюкзаком, набитым в основном книгами, отправил¬ся на единственном в городе троллейбусе в заводоуправление. Я, по¬нятное дело, почетного караула не ожидал, но было как–то одиноко. Зато в отделе кадров я был вознагражден с лихвой. Владимир Константинович не только ускорил все мои москов¬ские дела, но и сюда звонок успел организовать. Теперь лишь я понял его наставление: «Только лично к начальнику отдела кадров!» Пустынно. Принял сразу. Оглядел меня одобрительно. По внешнему виду – бывший военный. Я тоже еще в форме. Разговор состоялся в тональности родства военных душ. Кое-что расспросил про Афган. Листая мои бумаги, заметил: «К тому же еще командир взвода спецназа! И диплом с отличием! Пойдете к Раздольцеву в 43-ий. Сначала технологом, а там глянем». Подавая мне руку, добавил: "На партийный учет не забудьте стать. А по всем хозяйственным вопросам к Нине Никитичне». Нажал кнопку, и тут же появилась пожилая женщина в пуховом платке.
- Вот это Сергей Николаевич. Прибыл к нам по направлению, молодой специалист. Устройте, как договаривались, у Никитичны.
И обращаясь ко мне, добавил:
- Далековато, но зато просторно будет. Платите – как договоритесь, а завод доплатит.
Звонок из Москвы обеспечил меня и машиной. Ехали довольно долго по поселку со странным названием «Старый Чуртан». Дома деревянные, од¬но–двухэтажные, почерневшие от времени. Шофер объяснил, что есть еще и «Новый Чуртан», застроенный пятиэтажками, но это в другой стороне. Может быть, там и есть что–то городское, но здесь – деревня. Повернули в какой–то переулок и остановились у стандартного двух¬этажного дома. Через калитку подошли к крыльцу и постучали. Дверь открыли сразу, будто ждали. Мы вошли. Шофер сказал: «Алка, при¬нимай постояльца. С Никитичной договорено,» – и тут же вышел. Мы оста¬лись одни. Тут надо собраться с мыслями. Дело даже не в том, что стоявшая передо мной девушка – тоненькая, высокая, белокурая была на мой вкус чудо как хороша. В конце концов, видел я и красивее, но что–то в ней было светлое, милое, искреннее. Голос, которым она произнесла: «А мы Вас уже ждем», был мелодичен и завораживающе прекра¬сен. Помню, подумал: «Это надо же!» Мы стояли и разглядывали друг дру¬га. Она была одета в черное платье в мелкий белый горошек. Волосы до плеч, маленькие сережки. Если, говоря про Ирину, я отметил, что никакой искры между нами не проскочило, то здесь все было как раз наоборот. Первой очнулась она.
– Пойдемте, покажу Вашу комнату.
Она открыла соседнюю дверь и пропус¬тила меня с вещами.
– Бабушка приболела. Отдохнете с дороги – пожалуйте к ней наверх.
Я оглянулся. Довольно большая комната в три окна. Стол, стулья. Не то тахта, не то топчан. Письменный столик и полки с книгами, простенький платяной шкаф. Кое-как разместил вещи. Книги не все поместились. Часть уложил стопкой прямо на письменном столе. Зачем–то включил и выключил настольную лампу. Какая-то ошарашенность не покидала меня. Довольно бессмысленно я повторял про себя: «Вот это да!» Не стал снимать свой камуфляж, который после демобилиза¬ции использовал при переездах, как спортивный и вышел на кухню. Вот только ботинки сменил на кроссовки. Алла сидела в большой прихожей кухне и словно ждала меня. Прежде чем идти наверх, попытался хоть что-нибудь выяснить. Узнал, что бабушке скоро 80, что она образован¬ная, училась еще в пансионе для дворянских девиц. Дедушка давно умер, а сын сидит в тюрьме за убийство, и сидеть ему еще семь лет. Бабуш-ка строгая, сейчас болеет, а так все сама делает и даже на пианино, бывает, играет.
– А вы где учитесь?
– Я в 10 классе. Хочу в техникум поступать при заводе. Есть еще стар¬шая сестра, замужем. Живет с мужем в центре. А она больше с бабушкой. Дома тесновато, а здесь просторно и никто заниматься не мешает.
Говорит неторопливо с чуть заметным местным акцентом. Большие серые глаза. Иногда с лукавинкой. Я жду, что что–то она скажет не так, сделает не так и разрушится очарование первого впечатления, но ничего подобного не происходит. Чуть наклонив голову, она ждет очередных в вопросов. Тону в этом море обаяния. Чтобы как–то вернуться к обыденности, спрашиваю: «Это что, у вас все такие красивые?» Слегка сму-тилась и тут же встала.
– Ну, пойдемте к бабушке.
Доминирующее впечатление от бабушки – старость. Моей бабусе примерно столько же, но как–то все по-другому. На стене фотография чернобровой красавицы в косах. Заметив мой взгляд, сказала. «Да, да. Я. Была молодость, а теперь и старости почти не осталось. Какими судьбами к нам?» Ее речь, как, впрочем, и вся обстановка, являли некую смесь интеллигентности с совершенно народной простотой. Трудно было представить ее за пианино. Не то, что мою бабушку. Книг в комнате почти не было. Сама же она полулежала в кресле. Рядом на низеньком столике толщенная черная библия, какие–то пузырьки с лекарствами. Выслушав мой краткий доклад, заметила только, что, наверное, я к ним надолго. Про себя сказала, что почти всю жизнь проработала на заво¬де.
- Обживайтесь! А там подумаем, как Вас устроить с питанием. Приез¬жим у нас трудно. В магазинах пусто. Одни консервы да макароны. И то не всегда. В столовых – дрянь. Только вот в заводской еще ничего. Мы за всем в город ездим. Вот она и ездит. – Старуха кивнула на внучку.
- Теперь с Вами, может, будет ездить. Оно мне спокойней будет, а то шпа¬ны развелось до невозможности. А она у меня нынче самое дорогое на свете.
Так поселился я в этом просторном доме, взяв на себя часть мужских обязанностей. Постепенно Ирина Никитична все чаще подымалась. Утром кормила нас с Алкой. Потом мы разбегались: я на завод, она в школу. С оплатой тоже утрясли, хотя вся моя зарплата уходила на пита¬ние и квартиру. Занят я был до упора. Начальник цеха – весьма пожи¬лой и деловой, долго выспрашивал. Составил нечто вроде плана и дал неделю на ознакомление с производством. Дома тоже работал, возясь с чертежами и тех. картами. Зашел в партком и стал на учет. Категорически просил мне поручений не давать пока не войду в курс дела. Вняли. Через неделю Никанорыч устроил обход цеха и учинил мне са¬мый настоящий, экзамен. Сделал ряд весьма дельных замечаний и дал еще неделю на ознакомление. Теперь я к тому же ежедневно должен бы присутствовать на планерках.
АЛЛА
Аллу я видел мельком только утром и вечером. Почти не разговаривали, но само присутствие ее мне было приятно. Иногда пытался ей помочь по хозяйству, но это она пресекала. На мне была чистка снега во дворе и поездка с ней в город за продуктами, которая пока что еще не состоялась. Как-то она зашла что–то спросить. Один раз решали задачи по физике, и я убедился, что разбирается она в этих делах не очень, – но старательна беспредельно. Впрочем, мои объяснения поняла. Дней через десять явились с визитом ее родители. Я было спрятался к себе, но был зван Ириной Никитичной к чаю. Родители ее мне не пон¬равились. Отец–человек напыщенный и, по–моему, пустой. Работал бух¬галтером в каком–то цехе. Мать тоже счетный работник. Я помалкивал, отец спросил про войну, но я пожал плечами. Кровь, смерть, горы. Что тут рассказывать. Живой остался и, слава богу. «Од¬нако медаль за храбрость имеется "– заметила вдруг бабушка, проявляя непонятную мне осведомленность.
– А вот Вы сказали «Слава Богу!» – в Бога, стало быть, веруете? – Это спросила ее мать, но по напряженному молчанию я понял, что воп¬рос этот важен для всех.
– Бабушка моя немного верует, а я нет.
Мне было интересна Алкина ре¬акция, но она промолчала.
– А Библию то Вы читали?– Это спросила бабушка и не без насмешливости в голосе.
– Читал и не раз. И не только Библию.
– И не убедила она Вас?
–Почему же? Это смотря в чем. В том, что никакого бога нет, так убе¬дила.
Тут вступила Алла.
– Ну, чего это вы навалились на человека?
– И вправду, – поддержала ее мать. – Вот у нас Алексей Иванович тоже не верующий, а мы с мамой веруем. Так ведь не запрещается же!
– А Вы, Алла, как к богу относитесь? – Я подумал, что ответ для меня не так уж важен. Мне просто хотелось с ней пообщаться.
– Нет никакого бога, но если кто честно верит, так пусть. Бог ведь только хорошее заповедовал! А то у нас вроде и веруют, а ведут се¬бя совсем не по–христиански.
Слышать это было очень приятно. Впрочем, подозреваю, что приятен мне был бы любой её ответ.
– Мала еще людей судить. – Сурово одернула ее бабка.
Мы вот хотим про¬сить Вас, Сергей Николаевич, сопроводить нашу Аллу завтра на базар в город. Глядь, и себе что купите. Вам и из одежонки кой чего бы надо, а то зима надвигается, а она у нас сурова. Вставать только рано.
– Конечно, – говорю. Посмотрел на Аллу,– разбудишь меня, когда надо. Так я впервые сказал ей "ты».
Утром, когда она меня будила, мне ужасно захотелось ее обнять. Она видно тоже что-то такое почувствовала. Перед выходом устроила мне смотр. Перевязала шарф и велела надеть еще один свитер. Я стоял перед ней и блаженствовал от ее прикосновений и чувствовал себя весьма нео¬бычно. Алла сказала, что мне нужно купить валенки и что–то меховое верхнее.
В переполненной электричке мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Было холодно. Ноги стыли, но как было хорошо! Потом долго бродили по базару. Накупили много всего и даже сверх заказанного. Благо, Пуш¬кин выручал. Купили и валенки, и роскошную Аляску. На нашем вокзале я взял машину, так что к дому подъехали с шиком. Бабушка покупки одобрила и познакомила меня с неким Валерианом Никаноровичем, – сидевшим у нее в гостях. Я вспомнил нашего Архиерея. Но на этот раз знакомство развития не имело. Посидев немного для приличия, я ушел к своим книгам. К вечеру постучала Алла. Виду я не подал, но обрадовался очень. Алла сказала:
- Мы с девочками идем в кино, а Вы, пожалуйста, прислушивайтесь. Может бабушке будет что нужно!
Она стояла в проеме двери. Лицо ее казалось мне необычайно милым, и я вдруг «брякнул":
- Куда приятней было бы мне сходить с тобой в кино!"
Она слегка покраснела.
- В другой раз.
Встав, я подошел к ней вплотную, и взял за руки. Она слабо ответила на пожатие и сказала:
- Надо бежать! Девчонки ждут!
– Ну, беги, конечно.
Я тоже вышел во двор. Покидал снег и вернулся домой.
– Сергей! – раздалось сверху. – Ты бы зашел!
Она лежала на кровати поверх покрывала, и по всему видно было, что ей нехорошо.
– Ты ж военный, – сказала она с насмешкой, – все должен уметь делать! Укол мне сделаешь?
Быстренько поставил на газ кипятить шприц. Взял у нее ампулы омнапона. Когда его дают, я уже знал. Сделав укол и посидев немножко, хотел уйти, но она, вся еще в не прошедшей боли показала рукой, чтобы я остался.
– Хорошо колешь! Что, не впервой? – Я неопределенно пожал плечами
– С тобой говорить можно. Ты смерть повидал. Вот письмо тебе пришло. Прочитай.
Письмо было от Резо, и его вскрывали. Впрочем, я сделал вид, что не заметил. Половина письма была заполнена благодарностями и комплиментами. Была даже приписка от матери со всякими словами, которые про себя и читать то жутко неловко. Пока я читал, боль видно от¬пустила ее. Глядя мне в глаза, она заговорила:
– Когда старый делаешься, всякие желания пропадать начинают, а какие наоборот. Тут ведь вот какая история получается – влюбилась в тебя моя Алка! – Она замолчала, пытаясь видимо уловить мою реакцию.
– Умру я скоро и больше всего счастья ей хочу. Ты уж тут четвертый месяц живешь, и родился тоже не вчера. Вижу, и она тебе нравится! Девка она – чистое золото. Даже не пойму, как у таких пустых людей такое золото народиться может! Если люба она тебе – женись на ней. На всю жизнь счастья хватит! Я ошеломленно молчал. Потом взял себя в руки и сказал:
– Правда Ваша. Чудно, как хороша. Красавица, но ведь молода еще? Ведь де¬сять раз еще все перемениться может!
– Нет, она не такой породы. Потом семья, дети. А, главное, от тебя зави¬сеть будет. Но ты мужик основательный, а то б я такие разговоры с то¬бой не разводила. Вот и Никанорыч то ж говорит. Он-то в людях разбирается, не нам грешным чета!
Мысль жениться на Аллочке была, что и говорить, сладостна. Она ка¬залась мне не просто красивой, моего типа женщиной, но было в ней что-то глубокое, основательное. Вот только возраст! Мне двадцать ше¬стой, а ей то всего 17! Разница внушительная, что ни говори! Впрочем, древние греки полагали оптимальной разницу в 7 лет!
– А я, – продолжала Ирина Никитична, – дом на Вас отпишу, приданое спра¬влю. Кое-что, знаешь, еще осталось со времен оных. Муж мой полковни¬ком был, светлая память душе его – хороший был человек. Замордовали по лагерям до смерти. А я в чернорабочих сколько лет промаялась. Порадовался бы дед, на внучку глядя–то!
Помолчав, продолжила:
- Ты мне да – нет, не говори. Как дело пойдет, я сама увижу. А теперь иди, сынок. Посплю я.
КОНФЛИКТЫ
С работы я обыкновенно шел пешком. Променад себе устраивал и заодно что-нибудь продумывал. Чем ближе к дому, к окраине, тем все больше менялся характер дороги. Вблизи завода и нескольких десятков камен¬ных пятиэтажек все было расчищено и люди ходили по тротуарам. Ближе к окраинам дорога стягивалась в тропинку между двумя стенками снега, достигавшим порой двухметровой высоты. Какие–то каньоны, в которых в шубах расходились с трудом. Мороз. На месте не застоишься! И чувствительность носа полезно из¬редка проверять. Последний поворот налево и... на перекрестке двух ка¬ньонов четверо парней. Один крупный впереди и трое полукругом сзади. Присмотрелся – пацаны. Но дорогу перекрыли и пришлось остановиться. Стал. Кто такие? Алкины ухажеры? Возможна драка? Спрашиваю миролюбиво:
– Что надо, ребята? – А глазами уже автоматически прикидываю ситуацию. Стоящий впереди нарочито грубовато ответил:
– Разговор есть! Короче, Алку трогать не моги, и квартиру что б сменил, а не то плохо будет!
– А что, бить будете?
Еще один продвинулся вперед и, нехорошо усмехаясь, обронил:
– 0бязательно!
Все. Вопрос прояснился. Их четверо. Сопляки, конечно, – но четверо и видать ребята бывалые. Думать в таких случаях не рекомендуется, и действовать нужно по возможности быстро. Дернувшись к правому, я сильно ударил улыбчивого ногой в живот. Был он в короткой меховой куртке, так что, несмотря на толстые брюки, получил сполна. Правый, выдернув руки из карманов, нанес мне сильный удар правой ру¬кой, в которой было что–то зажато. Чуть уклонившись, я отработанным приемом кинул его через плечо. Он взвыл и воткнулся в снег. Без перерыва кинулся на оставшихся. Они уже были немного деморализованы и дальнейшие подробности малоинтересны. В итоге – один бежал, а трое лежали. Но я их недооценил. Особенно первого. Оклемавшись, он, с провисшей правой, кинулся на меня снова. Резко отбив его левую, я снова отправил его в сугроб с отметиной под правым глазом. Тут же я вынужден был снова уложить и улыбчивого, в руке которого блеснула финка. За это он получил дополнительно, а финку я спрятал в карман. Успокоились.
– Ну, – говорю, – вроде побеседовали. Конечно, вчетвером на одного – это, ма¬лость, подловато, да еще с ножом. Не будь вы малолетки, я б вам за ножичек выдал – мало бы не показалось. А Алка и вправду девка мировая, только вопросы эти не так решаются. Уж больно по-пацански. Отдышавшийся от удара в живот, уже без улыбки спросил:
– Это верно, что вы десантник?
– Хуже, – говорю, – я десантный спецназ. У меня с вами главная проблема была, чтобы чего-нибудь вам не поломать. А финарь на память возьму. Алке покажу.
– Отдай финку!
Я пристально глянул на него и раздумчиво сказал:
– А не сволочь ли тебя в ментовку? Проваливайте. И чтоб в последний раз. Не то руки-ноги переломаю.
Дома меня встретила Аллочка и по каким–то признакам сразу все поняла. Впрочем, он слегка зацепил меня левой, вскользь. Какие–то следы там остались. Она чем–то смазала, а я, будучи в расстроенных чувствах, поцело¬вал ей руку.
– Я их как–то даже понимаю. Да за такую девушку!
– Все то Вы шутите! А это совсем не смешно. Вовку этого вся школа боится. У него брат из блатных. Три года отсидел. С ним никто связываться не хочет
– Так что по твоему мне было делать? Я ведь их не задевал!
Она промолчала. Потом сказала:
– Он мне проходу не дает, а я его терпеть не могу.
На следующий день на работе всем уже все было известно. Приятели и просто работяги из моего цеха подначивали, но вполне дружески и даже с оттенком уважительности. Несколько человек, правда, заметили, что как бы дело не имело продолжения. Хвалили меня, что в милицию не по¬жаловался. Милиция тут уважением не пользовалась. Мой сменщик Леха – здоровенный парень, заканчивающий при заводе техникум, во время пересменки вкратце разъяснил мне милицейскую ситуацию в городке. Начальник городского отдела – майор, взяточник, повязанный со всей шпаной. Вокруг города осталось множество мелких шахт, где еще до революции добывали золотоносный кварц. Шахты брошены за нерентабельностью. Народишко, однако, продолжает в них ковыряться. Брали по мелочи, но и то деньги! Сдавали кварц местному жулью, которое вроде бы имело где–то свой кустарный цех. Майору, говорят, платили отступного, и он их не трогал. Кроме того, воротилы этого подпольного бизнеса следили, чтобы шпана не расходилась. Неприятности были им ни к чему. Деньги они вроде бы гребли немалые. Говорят также, что золото им тайком носили и старатели в обход государственных приемных пунктов...
Писали и в область, и даже в Москву, но сдвигов никаких. Его заместитель, капитан, был мужик нормальный, но сделать ничего не мог. Кто–то из областного уп¬равления майора крепко поддерживал. А шпана в последнее время сильно распустилась. Если кого и задерживали, то в лучшем случае «начис¬тят рыло» и отпустят назавтра, а дел не заводят, чтобы показатели себе не портить. Леша, которому я помогал писать все контрольные, был, понятное дело, ко мне сильно расположен. Мои неприятности в том, что побитый мной Алкин ухажер – брат местного авторитета и чуть ли не правая рука самого Евсеича, который всей этой золотоносной конторой заправляет. Так что история моя вполне может иметь продолжение.
– Ты без финяры не ходи. Ежели нету, так я тебе самолично выточу. И вс¬тупай в нашу народную дружину. Особого толку от нее нету, но за сво¬их заступаемся.
В общем, популярность моя росла. Сейчас бы сказали рейтинг. К тому же я запустил немецкий станок, с которым местные асы возились уже давно и совершенно безрезультатно. Выручило знание английского. Мой начальник похвалился на планерке, и директор "отстегнул» мне аж целый оклад! Но самое удивительное произошло три дня спустя. Меня вызвали на парт. бюро и назначили… начальником народной дружины. Радость не так, чтобы уж очень большая. Конечно, обязанности мои больше организационного плана, но раз в неделю надо было дежурить по городу. Плюс все вечера и праздники. Вечера отдыха, я имею в виду. И, учитывая сложившуюся обстановку, надо было радоваться. К тому же Леша был моим заместителем. В общем, деваться некуда. Организовал кружок самбо для своих ребят. Некоторые из них относились к делу довольно серьезно.
Дома мои отношения с Аллой начали плавно перерастать в семейные. Как–то после работы я сел поесть – кормить меня она очень любила. Поев, встал со стола, а она начала убирать посуду. Не помню, как уж оно там получилось, но бабушкин зов застал нас, как писали в старинных романах, в объятиях друг друга. С тех пор, пользуясь от¬сутствием свидетелей, я обнимал и целовал ее без всякого удержу. Как–то между поцелуями я спросил.
– Выйдешь за меня замуж? – она залилась краской и молча смотрела на меня. Слегка отстранившись и продолжая держать ее за руки, я сказал:
– Алла, я люблю тебя и прошу... хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я прошу те¬бя выйти за меня замуж.
– Мне еще восемнадцати нет! – Она смущенно улыбнулась.
– Ну, что делать? Подождем. А, может, попросим как-нибудь...
Держась за руки, мы стояли и молчали. Наконец, опустив голову, она сказала:
– Я выйду за тебя замуж и буду тебе верной женой.
Все эти слова вряд ли были оптимальными с литературной точки зрения, но они были предельно искренни и достаточно точно отражали наше внутреннее состояние. После этого мы долго стояли, крепко прижавшись друг к дру¬гу, пока не раздался бабкин голос и стук ее палки. Когда старуха спус-тилась с лестницы, мы чинно сидели за столом.
– Ирина Никитична, мы с Аллой хотим пожениться, но ей нет еще восемнад¬цати! Что Вы посоветуете?
– Любовь Вам да совет!
Потом, усевшись за столом, добавила.
- Валериан Никифорович Вас обвенчает, а потом уже в ЗАГС, когда время подойдет. С родителями я переговорю – кивнула она Алле.
– Если на работе узнают, меня попрут со всех должностей.
– Ничего-то они не узнают, а так должно быть.
Стало тихо. Я вопросительно смотрел на Аллу. Она сидела строгая и прямая. Скулы ее пылали. Поняв мой невысказанный вопрос, она сказала:
– Я как ты.
– Ирина Никитична, откровенно скажу, мы соглашаемся из уважения к Вам. Для нас нынешних церковь со своим богом – не авторитет, но коли для Вас это важно, и Вы так хотите, то пусть так и будет.
– Сходишь к Валериану. Пусть зайдет вечерком, ежели не занятой. – Это Алке.
– А родители?– спросил я.
– Это моя забота – был мне ответ.
– На стороне говори – замуж выходишь. И ты тоже.
Помолчав, добавила.
– За то, что уважили – спасибо. Не забуду. Изо всего рода Алексеевых вы – главная надежда.
Этим вечером в клубе проходил очередной вечер отдыха, а попросту сказать танцы. Вроде все обеспечено, но лучше было сходить са¬мому посмотреть. Путь мой проходил мимо кафе, в котором кофе отродясь не было, зато пиво и водка всегда. В крайнем случае, распива¬ли свою. Тот еще был гадюшник! 3ашел я туда за сигаретами и глянуть на обстановку. Обычный галдеж, дым табачный и никаких эксцессов. В углу расположились две фигуры, не обратить внимание на которые было невозможно. Один – русоголовый красавец со шрамами на лице. Всем известный Валька-Красавчик. Рослый малый лет тридцати. Знакомя нас с обстановкой, капитан Володя характеризовал его кратко: «Подонок. Пять лет за уличное ограбление. Мало дали.» Рядом с ним – Ванька Квадрат. Прозвище не зряшное. Ростом куда пониже Вальки, но в плечах и впрямь квад¬рат. Силищи, говорят, невероятной. Тоже сколько–то сидел, но не упомню… Меня они проводили взглядами, меньше всего выражавшими симпатию.
На танцах все было нормально, т.е. почти все были в подпитии, но никаких эксцессов. Мои ребята на месте плюс два милиционера. Можно было отправляться домой. Мысли мои были естественно вокруг предстоящей женитьбы. Алка мне ка-залась девушкой необыкновенной. Так ведь всем кажется! Наводил справки, где только мог. Везде хвалят. Что она очень принципиальная – это я уже и сам заметил. Очень развито чувство долга. Суровая Никитична не зря любит. Мать ее заметно побаивается. Мне доверяет безоглядно. Даже немного страшновато не соответствовать. Такой человек рядом как–то приподымает и даже облагораживает. Нет, она действительно человек необычный. Это объективно. В этот момент точно железные клещи сомк¬нулись на мне, нейтрализовав обе руки. Прежде чем я успел что–то предпринять, ствол ТТ уперся мне в лицо. Так. Персоналии понятны – спереди Красавчик, сзади Квадрат. Но главное – ствол. Жду.
– Тебе, сука, было сказано – отвали от Алки, смени квартиру. Дружиной командуешь, так вообразил? Да мы на твою дружину..... Последнее тебе предупреждение. Гляди! 3ароем–до весны пролежишь!
Почему он держал пистолет в левой руке, я понял, когда получил пра¬вой в лицо. Одновременно Квадрат приподнял меня и с силой швырнул в снег. Я упал и слегка оглушенный продолжал лежать.
– Все понял, паскуда? Больше предупреждений не будет.
Я продолжал лежать, помня про ствол. Голова потихоньку прояснялась. Левый глаз за¬плывал. Я сел и приложил к лицу снег. Удар был, как боксерской перчаткой.
– Ага, оклемался!
Они стояли метрах в полутора от меня. Ствол он уже спрятал. Что сказать – мороз изрядный. Оценив обстановку, я по¬нял, что ничего не успею сделать. Квадрат что–то сказал. Валька отве¬тил громко:
– Пусть посидит. Оклемается – домой доползет.
Еще немного пос¬тояли и пошли. Я тут же сдернул перчатку и сунул руку за пазуху. Как только они скрылись за поворотом, вскочил и двинулся за ними. Дул сильный ветер и услышать меня они не могли. Выглянув за поворот, увидел, что они повернули за следующий. Высота снежной стенки резко понижалась, и мне пришлось пригнуться. Мыслительная часть мозга от¬ключилась у меня полностью. Подойдя к следующему, как я знал, пос¬леднему повороту, я вдруг услышал их голоса. Они были в двух–трех метрах от меня и о чем–то спорили. Выхватив пистолет, я шагнул за поворот. До Квадрата был метр. Первую пулю получил он и резко согнулся. Красавчик стряхнул в снег перчатку и сунул руку в карман. Но это было безнадежно. Одну в правое плечо, вторую Квадрату, который начал распрямляться, в голову и третью Красавчику в лоб. Вообще–то было темновато, и свет далеких фонарей еле доходил до нас, но на белом фо¬не все было четко. Я втащил их наверх, прилагая все свои силёнки. Особенно тяжелым был Квадрат. У Вальки взял пистолет и бумажник. У Квадра¬та бумажника не было, но была большая пачка денег. Оставил их в небольшом углублении, куда я их затолкал, присыпал снегом и спрыгнул на пешеходную тропинку. Никого. Ветер, снежок, тихо. До дома было совсем недалеко.
Когда я пришел, левый глаз заплыл совершенно. Алла меня не встретила и, раздевшись, я пошел к Никитичне наверх. Внимательно посмотрела на меня.
– 0бидели невесту-то твою.
– Это как же?
– Да, по всякому.
Я сел в кресло и выложил ей на кровать пистолет и бумажник.
–Убил?
–Убил.
– Никто не видел?
– Вроде нет.
– Куда дел то?
– В снегу закопал.
– Молчи. И Алке не говори. Дело такое...
Позвала Аллу. Глаза распухшие. У меня сердце сжалось.
– Кто обижал–то?
– Валька и Квадрат.
– Эти больше, не будут. Но никому ни слова.
– Смотри! Не то мужа лишишься. Молчи, и знать ты ничего не знаешь, и не трогал тебя никто. Все поняла? Такая наша жизнь. Иди вот мужа полечи.
Через два дня нас повенчали. Присутствовали только родители да бабкина подруга Зинаида. Еще молодая. Лет пятидесяти. Позвонил я бабушке. Ей я звонил каждую неделю и ежемесячно деньги высылал. На другой день после свадьбы Никитична с суровым видом вручила мне мешочек, в котором лежали какие–то женские золотые украшения, усыпанный бриллиантами крест, изумрудное ожерелье и 28 золотых царских десяток.
– Вот малая толика, всё, что осталось от достояния Алексеевых. С золотом ты осторожней. Не дай бог, проведают! Алку сильно не балуй. Твои деньги понимаю с войны. Как золото в бумажки перевести научу. Через месяц Никитич произвел меня в свои заместители, а через два мы с Аллочкой расписались по звонку из нашего парткома в связи с беременностью. О двух пристреленных мной бандитах никто не вспоминал. Жизнь пошла равномерно, без каких либо заметных отклонений. Раз в две недели приходили с официальным визитом родители. Постоянно приходила Зинаида, снабжая бабушку новостями. Раз в неделю Валериан Никифорович, с которым мы очень подружились. Человек мягкий и необычайно дели¬катный, он был изрядно начитан не только в церковной литературе. Служил сторожем на какой–то базе, а зимой там же истопником. Валериан Никифорович неплохо играл в шахматы, и порой мы сражались до¬поздна. Но чаще всего беседовали на всевозможные богословские темы. Беседовал я с ним с большим удовольствием. Мне даже не так уж важно было о чем конкретно. Для меня это была не просто некая разминка ума, но и пребывание в сфере высокой эрудиции и порой изящной в своей тонкости аргументации. Подкупала и откровенность. На некоторые мои вопросы он ответить не мог, но не выкручивался, не унижался туманным многословием, а откровенно признавался, что тут еще и сам не разобрался, но был абсолютно убежден, что на все вопросы есть в библии и высказываниях отцов церкви ясные ответы. Утверждал, что, как и в естественных науках, в богословии тоже идут многолетние изыскания и поиск истинных толкований «темных мест"'. В беседах с ним о боге, потустороннем мире как–то не было места атеистическому юмору и уж тем более насмешкам. К моему изумлению он принимал как вполне возможное ошибки в тексте "Священных книг», обвиняя во всем переводчиков и ранних толкователей. Его вера основывалась не столько на букве писаний, сколько на чувстве, на каком–то неведомом мне озарении. Поколебать мои атеистические убеждения он не мог, но я проник¬ся сознанием, что не так все просто, как в книжках Ярославского или в дежурных лекциях по атеизму. Он же развеял мои представления о преимущественно социальной, политизированной функции религии. Когда я понял, что передо мной не простой ночной сторож–самоучка, то по¬чувствовал себя куда раскованней и уже не стеснялся, по крайней мере, пытаться ставить его в тупик разными, как мне казалось, каверзными вопросами. Впрочем, его искренность меня обезоруживала.
Отбывал я в «другую жизнь» по железной дороге. Можно бы самолетом до областного центра, а потом электричкой, но я вез с собой слишком много железа: «Беррету» с глушителем, Володьки Рыжего ТТ, финку с рос¬кошной ручкой. Никаких намерений пускать это оружие в дело у меня даже намеков не было. Но я любил эти «игрушки». Да и память! Цели у меня были совершенно мирные: осваивать производство и серьезно заняться своим образованием. В беседах с Иркиными приятелями я почувство¬вал изрядную свою слабину в этих вопросах. И твердо намеревался этот разрыв сократить. Конечно, у москвичей тут огромные преимущества. Одни театры чего стоят! Но книги! С Иркиной помощью я раздобыл пару десятков, как она сказала, знаковых. Стоило это прилично, но...
Моя бабушка тоже оказалась куда бодрей, чем я себе представлял. Поклялась, что если почувствует себя плохо, сообщит немедленно. Из трех попутчиков в поезде, двое все время где–то ошивались, а пожилой дядька, седой и усатый, пил в одиночестве. Когда к вечеру он допился, а я дочитался «до чертиков», мы разговорились. Я выслушал довольно забавную историю. Сначала я был допрошен с пристрасти¬ем вплоть до партийной принадлежности. В числе вопросов фигурировал и следующий: «Ты как думаешь, коммунизм построим?» Откровенничать на столь непростые, а главное, опасные вопросы с малознакомым человеком, мне естественно не хотелось, а посему не без сдержанного пафоса я ответил: «Построим! Куда денемся? Если по истории положено, то беспременно построим!» Он представился зав. отдела снабжения какого–то завода. Пил по его словам «от огорчения», да дома и не разгуляешься! «Жена у меня уж больно строга по этой части». Вкратце суть коллизии состояла в следующем: некие фондовые мате¬риалы перестали поступать на завод. План под угрозой срыва. «Мои прохиндеи» (как я понял, его помощники) говорят, что это масштаб начальства. Обычно по таким делам ездил зам, но он заболел, бед¬няга. «Пришлось вот самому!» Министр его не принял, а зам. сказал, что ежели зафондированно, то непременно придет. Но ведь нету! Тут включились помощники. Первый расход наличкой в спецконтору, которая определяет стратегию, т.е. кому и сколько надо дать. Далее опре¬деляют через кого или каким образом. По их раскладу в данном кон¬кретном случае нужно было повести в ресторан дочку зама, купить ей шубку (подробные характеристики прилагаются) и, наконец, указания, где такую шубу достать. Поразительно (для меня), что такая контора вообще существует, хотя доступ туда только для особо проверенных. «Я не верил до последнего, но вот все сделали и везем с собой»
Старина выпил и предложил мне.
- Я бы еще засомневался, но тогда зачем же мне директор наличку выделил? Так как ты думаешь, построим?.
Откровенно говоря, такая наивность не вязалась с должнос¬тью, но потом «прохиндеи» мне все разъяснили. Деду через пару меся¬цев на пенсию, а всю работу за него уже давно делает его зам., ко¬торый все ходы – выходы отлично знает. Вот такая характеристика эпохи. Что тут скажешь? Ни убавить, ни прибавить...
______
Станция, на которой я сошел, ничем от других не отличалась. Урал. Конец сентября, мелкий снежок и все в черно–белых тонах. Со своими двумя чемоданами и рюкзаком, набитым в основном книгами, отправил¬ся на единственном в городе троллейбусе в заводоуправление. Я, по¬нятное дело, почетного караула не ожидал, но было как–то одиноко. Зато в отделе кадров я был вознагражден с лихвой. Владимир Константинович не только ускорил все мои москов¬ские дела, но и сюда звонок успел организовать. Теперь лишь я понял его наставление: «Только лично к начальнику отдела кадров!» Пустынно. Принял сразу. Оглядел меня одобрительно. По внешнему виду – бывший военный. Я тоже еще в форме. Разговор состоялся в тональности родства военных душ. Кое-что расспросил про Афган. Листая мои бумаги, заметил: «К тому же еще командир взвода спецназа! И диплом с отличием! Пойдете к Раздольцеву в 43-ий. Сначала технологом, а там глянем». Подавая мне руку, добавил: "На партийный учет не забудьте стать. А по всем хозяйственным вопросам к Нине Никитичне». Нажал кнопку, и тут же появилась пожилая женщина в пуховом платке.
- Вот это Сергей Николаевич. Прибыл к нам по направлению, молодой специалист. Устройте, как договаривались, у Никитичны.
И обращаясь ко мне, добавил:
- Далековато, но зато просторно будет. Платите – как договоритесь, а завод доплатит.
Звонок из Москвы обеспечил меня и машиной. Ехали довольно долго по поселку со странным названием «Старый Чуртан». Дома деревянные, од¬но–двухэтажные, почерневшие от времени. Шофер объяснил, что есть еще и «Новый Чуртан», застроенный пятиэтажками, но это в другой стороне. Может быть, там и есть что–то городское, но здесь – деревня. Повернули в какой–то переулок и остановились у стандартного двух¬этажного дома. Через калитку подошли к крыльцу и постучали. Дверь открыли сразу, будто ждали. Мы вошли. Шофер сказал: «Алка, при¬нимай постояльца. С Никитичной договорено,» – и тут же вышел. Мы оста¬лись одни. Тут надо собраться с мыслями. Дело даже не в том, что стоявшая передо мной девушка – тоненькая, высокая, белокурая была на мой вкус чудо как хороша. В конце концов, видел я и красивее, но что–то в ней было светлое, милое, искреннее. Голос, которым она произнесла: «А мы Вас уже ждем», был мелодичен и завораживающе прекра¬сен. Помню, подумал: «Это надо же!» Мы стояли и разглядывали друг дру¬га. Она была одета в черное платье в мелкий белый горошек. Волосы до плеч, маленькие сережки. Если, говоря про Ирину, я отметил, что никакой искры между нами не проскочило, то здесь все было как раз наоборот. Первой очнулась она.
– Пойдемте, покажу Вашу комнату.
Она открыла соседнюю дверь и пропус¬тила меня с вещами.
– Бабушка приболела. Отдохнете с дороги – пожалуйте к ней наверх.
Я оглянулся. Довольно большая комната в три окна. Стол, стулья. Не то тахта, не то топчан. Письменный столик и полки с книгами, простенький платяной шкаф. Кое-как разместил вещи. Книги не все поместились. Часть уложил стопкой прямо на письменном столе. Зачем–то включил и выключил настольную лампу. Какая-то ошарашенность не покидала меня. Довольно бессмысленно я повторял про себя: «Вот это да!» Не стал снимать свой камуфляж, который после демобилиза¬ции использовал при переездах, как спортивный и вышел на кухню. Вот только ботинки сменил на кроссовки. Алла сидела в большой прихожей кухне и словно ждала меня. Прежде чем идти наверх, попытался хоть что-нибудь выяснить. Узнал, что бабушке скоро 80, что она образован¬ная, училась еще в пансионе для дворянских девиц. Дедушка давно умер, а сын сидит в тюрьме за убийство, и сидеть ему еще семь лет. Бабуш-ка строгая, сейчас болеет, а так все сама делает и даже на пианино, бывает, играет.
– А вы где учитесь?
– Я в 10 классе. Хочу в техникум поступать при заводе. Есть еще стар¬шая сестра, замужем. Живет с мужем в центре. А она больше с бабушкой. Дома тесновато, а здесь просторно и никто заниматься не мешает.
Говорит неторопливо с чуть заметным местным акцентом. Большие серые глаза. Иногда с лукавинкой. Я жду, что что–то она скажет не так, сделает не так и разрушится очарование первого впечатления, но ничего подобного не происходит. Чуть наклонив голову, она ждет очередных в вопросов. Тону в этом море обаяния. Чтобы как–то вернуться к обыденности, спрашиваю: «Это что, у вас все такие красивые?» Слегка сму-тилась и тут же встала.
– Ну, пойдемте к бабушке.
Доминирующее впечатление от бабушки – старость. Моей бабусе примерно столько же, но как–то все по-другому. На стене фотография чернобровой красавицы в косах. Заметив мой взгляд, сказала. «Да, да. Я. Была молодость, а теперь и старости почти не осталось. Какими судьбами к нам?» Ее речь, как, впрочем, и вся обстановка, являли некую смесь интеллигентности с совершенно народной простотой. Трудно было представить ее за пианино. Не то, что мою бабушку. Книг в комнате почти не было. Сама же она полулежала в кресле. Рядом на низеньком столике толщенная черная библия, какие–то пузырьки с лекарствами. Выслушав мой краткий доклад, заметила только, что, наверное, я к ним надолго. Про себя сказала, что почти всю жизнь проработала на заво¬де.
- Обживайтесь! А там подумаем, как Вас устроить с питанием. Приез¬жим у нас трудно. В магазинах пусто. Одни консервы да макароны. И то не всегда. В столовых – дрянь. Только вот в заводской еще ничего. Мы за всем в город ездим. Вот она и ездит. – Старуха кивнула на внучку.
- Теперь с Вами, может, будет ездить. Оно мне спокойней будет, а то шпа¬ны развелось до невозможности. А она у меня нынче самое дорогое на свете.
Так поселился я в этом просторном доме, взяв на себя часть мужских обязанностей. Постепенно Ирина Никитична все чаще подымалась. Утром кормила нас с Алкой. Потом мы разбегались: я на завод, она в школу. С оплатой тоже утрясли, хотя вся моя зарплата уходила на пита¬ние и квартиру. Занят я был до упора. Начальник цеха – весьма пожи¬лой и деловой, долго выспрашивал. Составил нечто вроде плана и дал неделю на ознакомление с производством. Дома тоже работал, возясь с чертежами и тех. картами. Зашел в партком и стал на учет. Категорически просил мне поручений не давать пока не войду в курс дела. Вняли. Через неделю Никанорыч устроил обход цеха и учинил мне са¬мый настоящий, экзамен. Сделал ряд весьма дельных замечаний и дал еще неделю на ознакомление. Теперь я к тому же ежедневно должен бы присутствовать на планерках.
АЛЛА
Аллу я видел мельком только утром и вечером. Почти не разговаривали, но само присутствие ее мне было приятно. Иногда пытался ей помочь по хозяйству, но это она пресекала. На мне была чистка снега во дворе и поездка с ней в город за продуктами, которая пока что еще не состоялась. Как-то она зашла что–то спросить. Один раз решали задачи по физике, и я убедился, что разбирается она в этих делах не очень, – но старательна беспредельно. Впрочем, мои объяснения поняла. Дней через десять явились с визитом ее родители. Я было спрятался к себе, но был зван Ириной Никитичной к чаю. Родители ее мне не пон¬равились. Отец–человек напыщенный и, по–моему, пустой. Работал бух¬галтером в каком–то цехе. Мать тоже счетный работник. Я помалкивал, отец спросил про войну, но я пожал плечами. Кровь, смерть, горы. Что тут рассказывать. Живой остался и, слава богу. «Од¬нако медаль за храбрость имеется "– заметила вдруг бабушка, проявляя непонятную мне осведомленность.
– А вот Вы сказали «Слава Богу!» – в Бога, стало быть, веруете? – Это спросила ее мать, но по напряженному молчанию я понял, что воп¬рос этот важен для всех.
– Бабушка моя немного верует, а я нет.
Мне было интересна Алкина ре¬акция, но она промолчала.
– А Библию то Вы читали?– Это спросила бабушка и не без насмешливости в голосе.
– Читал и не раз. И не только Библию.
– И не убедила она Вас?
–Почему же? Это смотря в чем. В том, что никакого бога нет, так убе¬дила.
Тут вступила Алла.
– Ну, чего это вы навалились на человека?
– И вправду, – поддержала ее мать. – Вот у нас Алексей Иванович тоже не верующий, а мы с мамой веруем. Так ведь не запрещается же!
– А Вы, Алла, как к богу относитесь? – Я подумал, что ответ для меня не так уж важен. Мне просто хотелось с ней пообщаться.
– Нет никакого бога, но если кто честно верит, так пусть. Бог ведь только хорошее заповедовал! А то у нас вроде и веруют, а ведут се¬бя совсем не по–христиански.
Слышать это было очень приятно. Впрочем, подозреваю, что приятен мне был бы любой её ответ.
– Мала еще людей судить. – Сурово одернула ее бабка.
Мы вот хотим про¬сить Вас, Сергей Николаевич, сопроводить нашу Аллу завтра на базар в город. Глядь, и себе что купите. Вам и из одежонки кой чего бы надо, а то зима надвигается, а она у нас сурова. Вставать только рано.
– Конечно, – говорю. Посмотрел на Аллу,– разбудишь меня, когда надо. Так я впервые сказал ей "ты».
Утром, когда она меня будила, мне ужасно захотелось ее обнять. Она видно тоже что-то такое почувствовала. Перед выходом устроила мне смотр. Перевязала шарф и велела надеть еще один свитер. Я стоял перед ней и блаженствовал от ее прикосновений и чувствовал себя весьма нео¬бычно. Алла сказала, что мне нужно купить валенки и что–то меховое верхнее.
В переполненной электричке мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Было холодно. Ноги стыли, но как было хорошо! Потом долго бродили по базару. Накупили много всего и даже сверх заказанного. Благо, Пуш¬кин выручал. Купили и валенки, и роскошную Аляску. На нашем вокзале я взял машину, так что к дому подъехали с шиком. Бабушка покупки одобрила и познакомила меня с неким Валерианом Никаноровичем, – сидевшим у нее в гостях. Я вспомнил нашего Архиерея. Но на этот раз знакомство развития не имело. Посидев немного для приличия, я ушел к своим книгам. К вечеру постучала Алла. Виду я не подал, но обрадовался очень. Алла сказала:
- Мы с девочками идем в кино, а Вы, пожалуйста, прислушивайтесь. Может бабушке будет что нужно!
Она стояла в проеме двери. Лицо ее казалось мне необычайно милым, и я вдруг «брякнул":
- Куда приятней было бы мне сходить с тобой в кино!"
Она слегка покраснела.
- В другой раз.
Встав, я подошел к ней вплотную, и взял за руки. Она слабо ответила на пожатие и сказала:
- Надо бежать! Девчонки ждут!
– Ну, беги, конечно.
Я тоже вышел во двор. Покидал снег и вернулся домой.
– Сергей! – раздалось сверху. – Ты бы зашел!
Она лежала на кровати поверх покрывала, и по всему видно было, что ей нехорошо.
– Ты ж военный, – сказала она с насмешкой, – все должен уметь делать! Укол мне сделаешь?
Быстренько поставил на газ кипятить шприц. Взял у нее ампулы омнапона. Когда его дают, я уже знал. Сделав укол и посидев немножко, хотел уйти, но она, вся еще в не прошедшей боли показала рукой, чтобы я остался.
– Хорошо колешь! Что, не впервой? – Я неопределенно пожал плечами
– С тобой говорить можно. Ты смерть повидал. Вот письмо тебе пришло. Прочитай.
Письмо было от Резо, и его вскрывали. Впрочем, я сделал вид, что не заметил. Половина письма была заполнена благодарностями и комплиментами. Была даже приписка от матери со всякими словами, которые про себя и читать то жутко неловко. Пока я читал, боль видно от¬пустила ее. Глядя мне в глаза, она заговорила:
– Когда старый делаешься, всякие желания пропадать начинают, а какие наоборот. Тут ведь вот какая история получается – влюбилась в тебя моя Алка! – Она замолчала, пытаясь видимо уловить мою реакцию.
– Умру я скоро и больше всего счастья ей хочу. Ты уж тут четвертый месяц живешь, и родился тоже не вчера. Вижу, и она тебе нравится! Девка она – чистое золото. Даже не пойму, как у таких пустых людей такое золото народиться может! Если люба она тебе – женись на ней. На всю жизнь счастья хватит! Я ошеломленно молчал. Потом взял себя в руки и сказал:
– Правда Ваша. Чудно, как хороша. Красавица, но ведь молода еще? Ведь де¬сять раз еще все перемениться может!
– Нет, она не такой породы. Потом семья, дети. А, главное, от тебя зави¬сеть будет. Но ты мужик основательный, а то б я такие разговоры с то¬бой не разводила. Вот и Никанорыч то ж говорит. Он-то в людях разбирается, не нам грешным чета!
Мысль жениться на Аллочке была, что и говорить, сладостна. Она ка¬залась мне не просто красивой, моего типа женщиной, но было в ней что-то глубокое, основательное. Вот только возраст! Мне двадцать ше¬стой, а ей то всего 17! Разница внушительная, что ни говори! Впрочем, древние греки полагали оптимальной разницу в 7 лет!
– А я, – продолжала Ирина Никитична, – дом на Вас отпишу, приданое спра¬влю. Кое-что, знаешь, еще осталось со времен оных. Муж мой полковни¬ком был, светлая память душе его – хороший был человек. Замордовали по лагерям до смерти. А я в чернорабочих сколько лет промаялась. Порадовался бы дед, на внучку глядя–то!
Помолчав, продолжила:
- Ты мне да – нет, не говори. Как дело пойдет, я сама увижу. А теперь иди, сынок. Посплю я.
КОНФЛИКТЫ
С работы я обыкновенно шел пешком. Променад себе устраивал и заодно что-нибудь продумывал. Чем ближе к дому, к окраине, тем все больше менялся характер дороги. Вблизи завода и нескольких десятков камен¬ных пятиэтажек все было расчищено и люди ходили по тротуарам. Ближе к окраинам дорога стягивалась в тропинку между двумя стенками снега, достигавшим порой двухметровой высоты. Какие–то каньоны, в которых в шубах расходились с трудом. Мороз. На месте не застоишься! И чувствительность носа полезно из¬редка проверять. Последний поворот налево и... на перекрестке двух ка¬ньонов четверо парней. Один крупный впереди и трое полукругом сзади. Присмотрелся – пацаны. Но дорогу перекрыли и пришлось остановиться. Стал. Кто такие? Алкины ухажеры? Возможна драка? Спрашиваю миролюбиво:
– Что надо, ребята? – А глазами уже автоматически прикидываю ситуацию. Стоящий впереди нарочито грубовато ответил:
– Разговор есть! Короче, Алку трогать не моги, и квартиру что б сменил, а не то плохо будет!
– А что, бить будете?
Еще один продвинулся вперед и, нехорошо усмехаясь, обронил:
– 0бязательно!
Все. Вопрос прояснился. Их четверо. Сопляки, конечно, – но четверо и видать ребята бывалые. Думать в таких случаях не рекомендуется, и действовать нужно по возможности быстро. Дернувшись к правому, я сильно ударил улыбчивого ногой в живот. Был он в короткой меховой куртке, так что, несмотря на толстые брюки, получил сполна. Правый, выдернув руки из карманов, нанес мне сильный удар правой ру¬кой, в которой было что–то зажато. Чуть уклонившись, я отработанным приемом кинул его через плечо. Он взвыл и воткнулся в снег. Без перерыва кинулся на оставшихся. Они уже были немного деморализованы и дальнейшие подробности малоинтересны. В итоге – один бежал, а трое лежали. Но я их недооценил. Особенно первого. Оклемавшись, он, с провисшей правой, кинулся на меня снова. Резко отбив его левую, я снова отправил его в сугроб с отметиной под правым глазом. Тут же я вынужден был снова уложить и улыбчивого, в руке которого блеснула финка. За это он получил дополнительно, а финку я спрятал в карман. Успокоились.
– Ну, – говорю, – вроде побеседовали. Конечно, вчетвером на одного – это, ма¬лость, подловато, да еще с ножом. Не будь вы малолетки, я б вам за ножичек выдал – мало бы не показалось. А Алка и вправду девка мировая, только вопросы эти не так решаются. Уж больно по-пацански. Отдышавшийся от удара в живот, уже без улыбки спросил:
– Это верно, что вы десантник?
– Хуже, – говорю, – я десантный спецназ. У меня с вами главная проблема была, чтобы чего-нибудь вам не поломать. А финарь на память возьму. Алке покажу.
– Отдай финку!
Я пристально глянул на него и раздумчиво сказал:
– А не сволочь ли тебя в ментовку? Проваливайте. И чтоб в последний раз. Не то руки-ноги переломаю.
Дома меня встретила Аллочка и по каким–то признакам сразу все поняла. Впрочем, он слегка зацепил меня левой, вскользь. Какие–то следы там остались. Она чем–то смазала, а я, будучи в расстроенных чувствах, поцело¬вал ей руку.
– Я их как–то даже понимаю. Да за такую девушку!
– Все то Вы шутите! А это совсем не смешно. Вовку этого вся школа боится. У него брат из блатных. Три года отсидел. С ним никто связываться не хочет
– Так что по твоему мне было делать? Я ведь их не задевал!
Она промолчала. Потом сказала:
– Он мне проходу не дает, а я его терпеть не могу.
На следующий день на работе всем уже все было известно. Приятели и просто работяги из моего цеха подначивали, но вполне дружески и даже с оттенком уважительности. Несколько человек, правда, заметили, что как бы дело не имело продолжения. Хвалили меня, что в милицию не по¬жаловался. Милиция тут уважением не пользовалась. Мой сменщик Леха – здоровенный парень, заканчивающий при заводе техникум, во время пересменки вкратце разъяснил мне милицейскую ситуацию в городке. Начальник городского отдела – майор, взяточник, повязанный со всей шпаной. Вокруг города осталось множество мелких шахт, где еще до революции добывали золотоносный кварц. Шахты брошены за нерентабельностью. Народишко, однако, продолжает в них ковыряться. Брали по мелочи, но и то деньги! Сдавали кварц местному жулью, которое вроде бы имело где–то свой кустарный цех. Майору, говорят, платили отступного, и он их не трогал. Кроме того, воротилы этого подпольного бизнеса следили, чтобы шпана не расходилась. Неприятности были им ни к чему. Деньги они вроде бы гребли немалые. Говорят также, что золото им тайком носили и старатели в обход государственных приемных пунктов...
Писали и в область, и даже в Москву, но сдвигов никаких. Его заместитель, капитан, был мужик нормальный, но сделать ничего не мог. Кто–то из областного уп¬равления майора крепко поддерживал. А шпана в последнее время сильно распустилась. Если кого и задерживали, то в лучшем случае «начис¬тят рыло» и отпустят назавтра, а дел не заводят, чтобы показатели себе не портить. Леша, которому я помогал писать все контрольные, был, понятное дело, ко мне сильно расположен. Мои неприятности в том, что побитый мной Алкин ухажер – брат местного авторитета и чуть ли не правая рука самого Евсеича, который всей этой золотоносной конторой заправляет. Так что история моя вполне может иметь продолжение.
– Ты без финяры не ходи. Ежели нету, так я тебе самолично выточу. И вс¬тупай в нашу народную дружину. Особого толку от нее нету, но за сво¬их заступаемся.
В общем, популярность моя росла. Сейчас бы сказали рейтинг. К тому же я запустил немецкий станок, с которым местные асы возились уже давно и совершенно безрезультатно. Выручило знание английского. Мой начальник похвалился на планерке, и директор "отстегнул» мне аж целый оклад! Но самое удивительное произошло три дня спустя. Меня вызвали на парт. бюро и назначили… начальником народной дружины. Радость не так, чтобы уж очень большая. Конечно, обязанности мои больше организационного плана, но раз в неделю надо было дежурить по городу. Плюс все вечера и праздники. Вечера отдыха, я имею в виду. И, учитывая сложившуюся обстановку, надо было радоваться. К тому же Леша был моим заместителем. В общем, деваться некуда. Организовал кружок самбо для своих ребят. Некоторые из них относились к делу довольно серьезно.
Дома мои отношения с Аллой начали плавно перерастать в семейные. Как–то после работы я сел поесть – кормить меня она очень любила. Поев, встал со стола, а она начала убирать посуду. Не помню, как уж оно там получилось, но бабушкин зов застал нас, как писали в старинных романах, в объятиях друг друга. С тех пор, пользуясь от¬сутствием свидетелей, я обнимал и целовал ее без всякого удержу. Как–то между поцелуями я спросил.
– Выйдешь за меня замуж? – она залилась краской и молча смотрела на меня. Слегка отстранившись и продолжая держать ее за руки, я сказал:
– Алла, я люблю тебя и прошу... хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я прошу те¬бя выйти за меня замуж.
– Мне еще восемнадцати нет! – Она смущенно улыбнулась.
– Ну, что делать? Подождем. А, может, попросим как-нибудь...
Держась за руки, мы стояли и молчали. Наконец, опустив голову, она сказала:
– Я выйду за тебя замуж и буду тебе верной женой.
Все эти слова вряд ли были оптимальными с литературной точки зрения, но они были предельно искренни и достаточно точно отражали наше внутреннее состояние. После этого мы долго стояли, крепко прижавшись друг к дру¬гу, пока не раздался бабкин голос и стук ее палки. Когда старуха спус-тилась с лестницы, мы чинно сидели за столом.
– Ирина Никитична, мы с Аллой хотим пожениться, но ей нет еще восемнад¬цати! Что Вы посоветуете?
– Любовь Вам да совет!
Потом, усевшись за столом, добавила.
- Валериан Никифорович Вас обвенчает, а потом уже в ЗАГС, когда время подойдет. С родителями я переговорю – кивнула она Алле.
– Если на работе узнают, меня попрут со всех должностей.
– Ничего-то они не узнают, а так должно быть.
Стало тихо. Я вопросительно смотрел на Аллу. Она сидела строгая и прямая. Скулы ее пылали. Поняв мой невысказанный вопрос, она сказала:
– Я как ты.
– Ирина Никитична, откровенно скажу, мы соглашаемся из уважения к Вам. Для нас нынешних церковь со своим богом – не авторитет, но коли для Вас это важно, и Вы так хотите, то пусть так и будет.
– Сходишь к Валериану. Пусть зайдет вечерком, ежели не занятой. – Это Алке.
– А родители?– спросил я.
– Это моя забота – был мне ответ.
– На стороне говори – замуж выходишь. И ты тоже.
Помолчав, добавила.
– За то, что уважили – спасибо. Не забуду. Изо всего рода Алексеевых вы – главная надежда.
Этим вечером в клубе проходил очередной вечер отдыха, а попросту сказать танцы. Вроде все обеспечено, но лучше было сходить са¬мому посмотреть. Путь мой проходил мимо кафе, в котором кофе отродясь не было, зато пиво и водка всегда. В крайнем случае, распива¬ли свою. Тот еще был гадюшник! 3ашел я туда за сигаретами и глянуть на обстановку. Обычный галдеж, дым табачный и никаких эксцессов. В углу расположились две фигуры, не обратить внимание на которые было невозможно. Один – русоголовый красавец со шрамами на лице. Всем известный Валька-Красавчик. Рослый малый лет тридцати. Знакомя нас с обстановкой, капитан Володя характеризовал его кратко: «Подонок. Пять лет за уличное ограбление. Мало дали.» Рядом с ним – Ванька Квадрат. Прозвище не зряшное. Ростом куда пониже Вальки, но в плечах и впрямь квад¬рат. Силищи, говорят, невероятной. Тоже сколько–то сидел, но не упомню… Меня они проводили взглядами, меньше всего выражавшими симпатию.
На танцах все было нормально, т.е. почти все были в подпитии, но никаких эксцессов. Мои ребята на месте плюс два милиционера. Можно было отправляться домой. Мысли мои были естественно вокруг предстоящей женитьбы. Алка мне ка-залась девушкой необыкновенной. Так ведь всем кажется! Наводил справки, где только мог. Везде хвалят. Что она очень принципиальная – это я уже и сам заметил. Очень развито чувство долга. Суровая Никитична не зря любит. Мать ее заметно побаивается. Мне доверяет безоглядно. Даже немного страшновато не соответствовать. Такой человек рядом как–то приподымает и даже облагораживает. Нет, она действительно человек необычный. Это объективно. В этот момент точно железные клещи сомк¬нулись на мне, нейтрализовав обе руки. Прежде чем я успел что–то предпринять, ствол ТТ уперся мне в лицо. Так. Персоналии понятны – спереди Красавчик, сзади Квадрат. Но главное – ствол. Жду.
– Тебе, сука, было сказано – отвали от Алки, смени квартиру. Дружиной командуешь, так вообразил? Да мы на твою дружину..... Последнее тебе предупреждение. Гляди! 3ароем–до весны пролежишь!
Почему он держал пистолет в левой руке, я понял, когда получил пра¬вой в лицо. Одновременно Квадрат приподнял меня и с силой швырнул в снег. Я упал и слегка оглушенный продолжал лежать.
– Все понял, паскуда? Больше предупреждений не будет.
Я продолжал лежать, помня про ствол. Голова потихоньку прояснялась. Левый глаз за¬плывал. Я сел и приложил к лицу снег. Удар был, как боксерской перчаткой.
– Ага, оклемался!
Они стояли метрах в полутора от меня. Ствол он уже спрятал. Что сказать – мороз изрядный. Оценив обстановку, я по¬нял, что ничего не успею сделать. Квадрат что–то сказал. Валька отве¬тил громко:
– Пусть посидит. Оклемается – домой доползет.
Еще немного пос¬тояли и пошли. Я тут же сдернул перчатку и сунул руку за пазуху. Как только они скрылись за поворотом, вскочил и двинулся за ними. Дул сильный ветер и услышать меня они не могли. Выглянув за поворот, увидел, что они повернули за следующий. Высота снежной стенки резко понижалась, и мне пришлось пригнуться. Мыслительная часть мозга от¬ключилась у меня полностью. Подойдя к следующему, как я знал, пос¬леднему повороту, я вдруг услышал их голоса. Они были в двух–трех метрах от меня и о чем–то спорили. Выхватив пистолет, я шагнул за поворот. До Квадрата был метр. Первую пулю получил он и резко согнулся. Красавчик стряхнул в снег перчатку и сунул руку в карман. Но это было безнадежно. Одну в правое плечо, вторую Квадрату, который начал распрямляться, в голову и третью Красавчику в лоб. Вообще–то было темновато, и свет далеких фонарей еле доходил до нас, но на белом фо¬не все было четко. Я втащил их наверх, прилагая все свои силёнки. Особенно тяжелым был Квадрат. У Вальки взял пистолет и бумажник. У Квадра¬та бумажника не было, но была большая пачка денег. Оставил их в небольшом углублении, куда я их затолкал, присыпал снегом и спрыгнул на пешеходную тропинку. Никого. Ветер, снежок, тихо. До дома было совсем недалеко.
Когда я пришел, левый глаз заплыл совершенно. Алла меня не встретила и, раздевшись, я пошел к Никитичне наверх. Внимательно посмотрела на меня.
– 0бидели невесту-то твою.
– Это как же?
– Да, по всякому.
Я сел в кресло и выложил ей на кровать пистолет и бумажник.
–Убил?
–Убил.
– Никто не видел?
– Вроде нет.
– Куда дел то?
– В снегу закопал.
– Молчи. И Алке не говори. Дело такое...
Позвала Аллу. Глаза распухшие. У меня сердце сжалось.
– Кто обижал–то?
– Валька и Квадрат.
– Эти больше, не будут. Но никому ни слова.
– Смотри! Не то мужа лишишься. Молчи, и знать ты ничего не знаешь, и не трогал тебя никто. Все поняла? Такая наша жизнь. Иди вот мужа полечи.
Через два дня нас повенчали. Присутствовали только родители да бабкина подруга Зинаида. Еще молодая. Лет пятидесяти. Позвонил я бабушке. Ей я звонил каждую неделю и ежемесячно деньги высылал. На другой день после свадьбы Никитична с суровым видом вручила мне мешочек, в котором лежали какие–то женские золотые украшения, усыпанный бриллиантами крест, изумрудное ожерелье и 28 золотых царских десяток.
– Вот малая толика, всё, что осталось от достояния Алексеевых. С золотом ты осторожней. Не дай бог, проведают! Алку сильно не балуй. Твои деньги понимаю с войны. Как золото в бумажки перевести научу. Через месяц Никитич произвел меня в свои заместители, а через два мы с Аллочкой расписались по звонку из нашего парткома в связи с беременностью. О двух пристреленных мной бандитах никто не вспоминал. Жизнь пошла равномерно, без каких либо заметных отклонений. Раз в две недели приходили с официальным визитом родители. Постоянно приходила Зинаида, снабжая бабушку новостями. Раз в неделю Валериан Никифорович, с которым мы очень подружились. Человек мягкий и необычайно дели¬катный, он был изрядно начитан не только в церковной литературе. Служил сторожем на какой–то базе, а зимой там же истопником. Валериан Никифорович неплохо играл в шахматы, и порой мы сражались до¬поздна. Но чаще всего беседовали на всевозможные богословские темы. Беседовал я с ним с большим удовольствием. Мне даже не так уж важно было о чем конкретно. Для меня это была не просто некая разминка ума, но и пребывание в сфере высокой эрудиции и порой изящной в своей тонкости аргументации. Подкупала и откровенность. На некоторые мои вопросы он ответить не мог, но не выкручивался, не унижался туманным многословием, а откровенно признавался, что тут еще и сам не разобрался, но был абсолютно убежден, что на все вопросы есть в библии и высказываниях отцов церкви ясные ответы. Утверждал, что, как и в естественных науках, в богословии тоже идут многолетние изыскания и поиск истинных толкований «темных мест"'. В беседах с ним о боге, потустороннем мире как–то не было места атеистическому юмору и уж тем более насмешкам. К моему изумлению он принимал как вполне возможное ошибки в тексте "Священных книг», обвиняя во всем переводчиков и ранних толкователей. Его вера основывалась не столько на букве писаний, сколько на чувстве, на каком–то неведомом мне озарении. Поколебать мои атеистические убеждения он не мог, но я проник¬ся сознанием, что не так все просто, как в книжках Ярославского или в дежурных лекциях по атеизму. Он же развеял мои представления о преимущественно социальной, политизированной функции религии. Когда я понял, что передо мной не простой ночной сторож–самоучка, то по¬чувствовал себя куда раскованней и уже не стеснялся, по крайней мере, пытаться ставить его в тупик разными, как мне казалось, каверзными вопросами. Впрочем, его искренность меня обезоруживала.
Как–то я предло¬жил ему для иллюстрации милосердия Божия сходить в детскую больницу. Смущенно улыбнувшись, он сказал, что много думал над этим, да и вооб¬ще, существующие теодицеи его лично не удовлетворяют. Но веры его это не колебало. С ней он жил и ее наиболее благородным заветам старался неизменно следовать. Авторитетом среди женского населения он пользовался колоссальным, всегда готовый прийти на помощь и поделиться последним. Бывало, и я снабжал его некими суммами. Обычно он обра¬щался не непосредственно ко мне, а через Аллу. Но как–то я предложил ему обходиться без посредников и он это принял. Церковь, в которой он состоял, была не обычная, не официальная, но мне это было как–то несущественно. Против власти он никогда не высказывался, а деньги тратил на оказание посильной помощи престарелым своим почитательницам, преданным ему и видевшим в нем представителя бога на земле в отличие от церковников церкви официальной, которая после Петра I всегда была лишь одним из департаментов властей предержащих. Такой человек на тогдашнем людском фоне смотрелся очень необычно. Я чувствовал, что мое общение с Никифоровичем жене моей очень прия¬тно. Обычно во время наших бесед она находилась где–то рядом, хотя никогда не вмешивалась. Может быть отчасти потому, что я много вре¬мени проводил вне дома, а так, как говорится, все мое со мной. Ей явно импонировала та глубокая почтительность, с которой я к нему всегда относился, что с моей стороны было данью его искренности и какой–то просветленности. Училась Алла теперь в вечерней школе, а днем сидела с бабушкой, дела которой становились все хуже. Изредка мы ходили в гости. Иногда к ее родителям, что мне удовольствия не доставляло. По-моему и моей жене тоже. Порой она мне это даже в той или иной форме высказывала. Иногда она о чем-то расспрашивала меня, и мы подолгу говорили с ней о самом разном. Иногда читали вечера напро¬лет. Или читал я, а она возилась с какими–то хозяйственными делами.
Мне не нужно было от моей жены ни эрудиции, ни каких–то производственных успехов, хотя она, умница, совсем не плохо разбиралась в про¬читанном, напоминая мне своими критическими замечаниями мою бабуш¬ку. Иногда слушали популярную классическую музыку. В общем, в нашем состоянии было что–то идиллическое. Впрочем, возникали и споры. Как–то жена заметила, что я никогда не рассказываю про войну. И действительно! В войне столько грубого, дикого и кровавого. И там оно воспринимается как–то естественно и даже как необходимость. А вот понять эту необходимость в мирной и благоустроенной жизни очень не просто. Еще трудней объяснить ту деформацию души, которая порой происходит в человеке. Ведь, к примеру, не имей я афганского опыта, вряд ли бы застрелил этих бандитов. Да еще сохранял бы душевное спокойствие. Это было как–то не по Достоевскому. Но потом я поду¬мал, что можно же рассказывать о войне без всяческих жутких подроб¬ностей! И я рассказал о штурме одной высотки, в котором принимал участие. Зря, конечно.
Дело было в том, что «духи» втащили на эту высотку, представлявшую собой фрагмент горного хребта, пушчонку и постреливали по нашим по¬зициям и даже по городишку, который мы прикрывали. Развернули диви¬зию, защищая фланги; выделили штурмовой полк, а он, в свою очередь, разведроту, которая сформировала разведгруппу.
Мы и двинулись вверх. И хотя авиаразведка доложила, что никого там не замечено, но у нас был свой опыт, а посему двигались мы очень осторожно. Подпустили они нас довольно близко, потом обрушили интенсивный огонь. Вертушки и артиллерия нас как–то прикрыли, и мы, чертыхаясь и теряя людей, отступили а, правильнее сказать, скатились вниз.
Обойти их из–за гор было сложно, а поэтому после солидной артобработки нас снова подняли. Все повторилось, и мы снова откатились, потеряв еще сколько–то людей. Снова заработали пушки, но толку было мало. Как только мы поднимались, нас укладывали пулеметами. Потом на помощь артиллерии снова прилетели вертушки и поддерживали нас огнем по мере нашего продвижения к вершине. Это было действенно. Огонь сверху прекратился, и мы наконец ворвались на высотку. Все было перепахано, но людей там не было.
В низинке мы обнаружили полтора десятка свежих могил. Даже пушку они утащили с собой. Я залез в одну из пещерок, из которой вели огонь. Прямое попадание 152 мм снаряда. Двоих, что там были, размазало по стенкам. Мы оставили на верху заслон и ушли. В общем–то результаты были мизерные. Вот такой эпизод. Боевой, с убитыми и ранеными. Конечно, неприятно, когда в тебя стреляют и пули крошат вокруг тебя камень, когда падают твои люди! И как преподнести гражданскому человеку весь этот кошмар, в сущности, обыденный на войне? Да и вообще, говорить о смерти людей в будничных тонах как–то и неловко. Я поэтому неприятные под-робности опускаю обычно.
– Почему ты о войне рассказываешь всегда так.
– Как это "так"?
– Ну, с насмешечкой и только плохое.
Я молчал. Это называется только плохое! Помолчав, вдруг выдал:
– «Война священна только за свободу! Когда ж она лишь честолюбья плод– кто ж бойнею ее не назовет!»
– Это кто?– она спросила, не отрываясь от шитья.
– Это Джон Гордон Байрон.
– Значит, ты считаешь, что эта война несправедливая?
– Это еще мягко сказано.
– Но почему? Ведь у нас социализм, а у них феодализм, и мы хотели, чтобы они тоже жили лучше. Что же тут плохого? К тому же они сами нас туда позвали!
– Наберись терпения, раз уж задаешь такие вопросы. Кто нас позвал? Ведь не народ, а горсточка руководителей. Разве за Тараки стоял народ? Нет, конечно. Это был верхушечный, переворот. Марксизм говорит о социализме, как о следующем естественном этапе, следующем по¬сле капитализма. А там еще феодализм и даже кое-где родовой строй. Ты хочешь народу устроить лучшую жизнь, а его, народ спросили? Может он и не хочет! Так что, загонять в социализм палками? Да это политически безгра¬мотно! Просто захотели прибрать к рукам еще одну страну из соображений, может быть чисто стратегических, а встретили всенародное сопротивление, Как я понимаю, это позорная война. Вроде Вьетнамской.
– Но ты же воевал храбро!
– Потому, что я был солдат и должен был выполнять приказы. К тому же – это я тут тебе все объясняю так складно. Не сразу же все понимаешь. А когда в тебя стреляют, так не до рассуждений. Стреляешь в ответ. Не убьешь его, он убьет тебя.
– Ну, как же получается? – она даже шитье отложила. – Ты понимаешь, а правительство, генералы и еще множество людей- все не понимают? Ну, не может же быть, чтобы ты был умней их всех!
– Да я вовсе не умней всех! Точно так же думает большинство военных и еще множество людей. Но только, кто интересуется их мнением? Решают вопрос всего несколько человек, и они ошиблись.
Разговор становился напряженно-неприятным. Для меня во всяком случае. Вот она мощь централизованной пропаганды!
БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ