Пятница

Утро

Солнце стояло прямо над жерлом краснокирпичной трубы, взметнувшейся посреди обширной россыпи угольных кагатов. Стояло оно или неторопливо и весело продвигалось к своему зениту – пронаблюдать не было никакой возможности, сперва требовалось вооружить глаза. Ясно, что двигалось – это закон природы, – и, может быть, даже двигалось весело, а у Петровны из-за этого на душе дикие кошки царапались. Ничего хорошего солнечное продвижение ей сегодня не сулило. Светило, конечно же, ни при чём. Труба виновата. Как дурной вестник, которому Петровна, будучи самодержавною царицей, непременно отрубила бы голову. Обычно она с минуту наблюдала ход солнца безо всякого прищура, а потом моложаво постукивала туфельками по бетонке через широкое солончаковое поле, торопясь к заводской котельной на своё ненавистное рабочее место. Значит, пока – тьфу-тьфу! – пока там всё в порядке. Труба дымит. Солнца почти не видно. Но столь безмятежные будни выпадали всё реже и реже. В описываемый нами день солнце сияло как никогда нагло, обещая жестокий зной и не менее знойную жестокость при выяснении отношений между Петровной и её подчинёнными. Впрочем, для Петровны каждый, даже самый благополучный рабочий день был равен подвигу. Напрасно она перешла в цех пароснабжения на недавно учрежденную специально для надзора за алкашами должность сменного мастера... Сидела бы в своём газовом хозяйстве ещё парочку лет, как последние двадцать, сортируя различные бумажонки. И получала бы всю оставшуюся от работы жизнь соответственно. Здесь, в котельной, можно обеспечить себе полновесную пенсию, но Петровна чувствует, как она быстро сокращается – её будущая свободная от работы жизнь. Никогда не догадаешься, где найти, не потеряв.
Неужели так уж надо ей привыкать к этим чёртовым железным лестницам, чересчур крутым для нормального шага: синяки, поди, до смерти не рассосутся на бедных голенях... С такими вот мыслями, потирая ушибленную ногу и шипя от боли, Петровна вползла в свою кандейку, чтобы принять смену у постоянно зевающей девятнадцатилетней Риты, которую родной техникум определил в преисподнюю сразу после окончания учёбы. Рита проще и спокойнее относилась к почти ежедневным ЧП на производстве, и вообще она у нас девушка простая и спокойная, с подчинёнными, например, никогда не искала взаимопонимания: к чему искать то, чего на свете не существует... За взорванный котёл и случившиеся жертвы этой аварии ("Ох, типун вам на язык, Петровна, не взорвалось же ещё!) скамейка подсудимых ей, как Петровне, по ночам, видимо, не снилась.
- Сюда бы, Петровна, тот законопослушный и трезвый штат, к которому вы привыкли, – повторила, расписываясь в журнале, Рита, – было бы иначе. Ну кто же сюда пойдёт, кроме пьяных рецидивистов, порядочные и трезвенники здесь мрут. То стреляются, то вешаются, – сами знаете. Или уж пьют, как все. Я вниз больше двух раз в смену не спускаюсь, честное слово.
- Вот-вот, то-то и оно... – вздохнула Петровна, – молодо-зелено, о пожилых никакой заботы... Теперь по милости твоих алкашей я должна своих уговаривать. Забрасыватель-то встал! Кочегары точно упрутся, а «эти» вдвоём не справятся, на топчане скоро дырки пролежат... А кочегарам – что?.. Простаивать на руку, второй цех под боком, уже, поди, спиртиком угощаются. И премия опять накрылась.
- Ну, зачем так? Наладят, наверное, вы с ними умеете... – утешила Петровну Рита и распрощалась.
- Что с девчонки взять?.. Вернёмся к нашим баранам, – сказала себе Петровна, накинула брезентовую куртку поверх свежестиранной (надолго собаке блин!) спецодежды и поковыляла вниз, припадая на вновь ушибленную ногу.
- Где «эти»? – предварительно поздоровавшись, спросила она у рабочих, сидевших по зековской привычке на корточках у стены раздевалки и азартно что-то обсуждавших, – Бросьте химичить! Уволю без выходного пособия, попробуйте только! – построжилась, сразу поняв, о чём речь.
- Да ты что, Петровна! – прикинулся оскорблённым кочегар Витёк, по прозвищу Гоша, – во даёт! Мы ни сном, ни духом...
- Знаю я про вас всё, – не сдала позиций Петровна.
- А вот на спор – не знаешь! Давай на спор, Петровна, разбивай, ребята! на литр спорим! Что, испугалась?.. Ага! Испугалась, скажи!
- Хочешь, новость скажу? – спросила в ответ Петровна.
- Это что забрасыватель ё... ну, встал? – захихикал Гоша, – Без тебя знаем.
- Нет, – подмигнула она, – другая новость, куда интереснее.
- Значит, правда? – Витёк скис, а остальные напряжённо замерли: намедни поползли слухи, что в Рубцовске ЛТП открылся – новьё, и кандидатуры, будто бы, наверху уже обсуждаются.
- Да бросьте вы. – Петровна оценила настороженность рабочих и поторопилась объяснить:- Что я вам – изверг? И вообще, как можно планировать поставки в ЛТП?
- Это как только – так сразу! – подначил приободрившийся Витёк.
- Конечно, а ты как хотел, – охотно согласилась Петровна. – Вот у тебя, например, комплект нарушений практически полон. Ещё немного, ещё чуть-чуть... А новость такова: второй цех со следующего квартала лишается даже «наркомовской» пайки. Продукцию со спирта снимают, будут уксусом промывать. Так что ничего вам не дадут сегодня, им теперь для себя запасать надо.
Народ ахнул.
- А говоришь – не изверг! – чуть не плача, первым заверещал Витёк. – Надсмотрщица ты и есть! Радуешься, да? Радуешься чужой беде? Ничего себе, новости с самого утра, скажи! Тогда, мужики, план меняется. Слушай сюда... – но договорить ему Петровна не дала.
- Вот теперь давай спорить, как предлагал, – Петровна схватила Гошу за руку. – На литр.
- А давай! – на Гошу всегда благотворно действовали экстремальные ситуации. – Давай! Разбивай, ребята! На литр! Так ты чего про нас подумала?
- Что вы гонца снаряжаете.
- Ха! – затанцевал он. – Вот и не угадала! Скажите, мужики!
Мужики пожали плечами и начало ухмыляться.
- Мы тут как раз спорили, – Витёк достал свою легендарную рогатку, – попаду я с пятнадцати шагов в манометр или не попаду. Вот с Колькой поспорили. Коля, скажи!
Петровна похолодела. Это была рогатка не из тех, которыми балуются младшие школьники. Эту рогатку отец двух старших школьников, то бишь Витёк, он же Гоша, сварил из металла, оснастил мощной резиной и стрелял шариками от подшипников. Метко стрелял. Вороньи гнёзда, густо темневшие на огромных тополях, в одночасье исчезли по всей территории. Один выстрел – и гнезда нет, только воронята неоперившиеся кувыркаются в разные стороны... Птенцы сами перемёрли, а мамаш Витек на лету сшибать приловчился: из ружья так не получится – всмятку. «Да ладно, Петровна, – оправдывался он, не признавая за собой садистских наклонностей, – я, может, санитар! Ворона же вредитель – за лапку два патрона дают, скажи! Триста лет живёт – куда столько?»
И вот этой-то рогаткой да по малюсенькому беззащитному прибору! Скорее всего, не выстрелит, версия только что родилась, но слово сказано, все слышали. Кто теперь за него, заводного да дурного поручится? Поддаст (а не бывало, чтоб не нашли), подначат – и готово, котёл из строя вышел. Даже в страшном сне такого Петровна допустить не могла.
- Я тоже думаю – не попадёшь, Николай прав. Вот я – попаду. А ты – нет.
- Ты, Петровна? Ты – попадёшь? – заржал Витёк. – Пошли, попробуем.
Похоже, Петровна окончательно спятила. Довели. Не манометр, так ещё что-нибудь в аппаратуре повредит. Её пытались таким образом отговорить. Но не слишком настойчиво. Тоже упёртая, сроду не уступит, и – какое ни на есть, а начальство. Редко выпадает случай посадить начальство в лужу. Кто посмеет лишить народ зрелищного удовольствия?
Весь коллектив собрался, все шесть человек. И «эти» повыныривали: глазёнки масленые – начифирились уже.
При свидетелях были трижды отмерены пятнадцать шагов, и, наконец, суета кончилась. Петровна послушно встала на указанное место, получила в руки оружие, снаряд и при всеобщем изумлении спрятала рогатку за пояс под куртку, а шарик от подшипника в карман. Развернулась и пошла, прихрамывая, к лестнице, ведущей наверх.
- Ты куда?! – заорал отец семейства. – Рогатку-то отдай!
- С родителями придешь, – обернулась, смеясь, Петровна.
Остановилась, дала улечься хохоту, и попросила уже всерьёз:
- Ребятки, а забрасыватель-то... Гоша, а? Я знаю, что ты никому свою рогатку не доверяешь, но я ведь стрелять не буду. Отдам, хоть весь фарфор на столбах перебей. Отдам, только забрасыватель сначала сделайте.
- Мужики, не поддавайтесь стерве! – Витёк от злости пнул топчан. – Пусть «эти» и ремонтируют – до зимы отдохнём. А рогатку я себе другую сварю! Вот прям щас!
Он похватал принадлежности для сварки, хранившиеся за топчаном, и попытался убежать. Его остановили.
- Хорош выкомаривать, – посоветовал Коля, – ты пошутил, и она тоже посмеялась.
Ссориться с Гошей никто не хотел, больно нужный он человек в коллективе, одни водоводы на грядки чего стоят, да если бы только это. Мастеровит – не отнимешь, и безотказен, и бескорыстен. А главное, отходчив довольно-таки. Просто не привык проигрывать, с одной Петровной у него постоянно коса на камень. И если бы друган Коля не заступался, Витёк давно устроил бы ей красивую жизнь.
- Она от тебя много чего терпит, – справедливо заметил Коля, – вот теперь твоя очередь.
С Колей не поспоришь – себе дороже, Гоша это всегда понимал. На что все остальные молча рассчитывали.
Через полтора часа транспортёр забрасывателя вовсю визжал, и постепенно загудела, засвистала, затарахтела вся остальная подуставшая рать технического оснащения.


Все ещё утро – обстановка для экскурса


Завод и посёлок при заводе по-настоящему взрастила война, хотя старожилы клянутся, что сама Екатерина Великая никакой соли, кроме здешней, на столе не держала. Соль не то кончилась, не то добыча потеряла рентабельность, но особо радивые в экономии немки за солью в магазин не ходили, научась вываривать природную. И хозяйственного мыла не покупали, однако бельишко вывешивали во дворах пятиэтажек, словно хвастаясь – ослепительное невыносимо... По особенным рецептам, строго для себя приготовлялись, якобы, ими уникальные стиральные порошки в «ширпотребе», – так болтали между собой бабёнки на лавочках у подъездов. Петровна объясняла проще: немки стирают правильнее...
«Ширпотреб» или громко наименовавшийся цех новых производств находился на территории «старого» завода. В нескольких километрах западнее построились все остальные цеха, и построились они значительно позже, хотя тоже давно, и с тех ещё пор зовутся «новым» заводом. Завод, тем не менее, один – химические реактивы выпускает.
Между «новыми» и «старым» цехами и за их спиной расположился покинутый рудник, единственное в стране и, может быть, в мире месторождение соды открытое – на поверхности, значит, – и богатейшее. По периметру рудника до сих пор торчат поседевшие от времени и природных особенностей, полуразвалившиеся наблюдательные вышки охраны, и, если направиться через огромное высохшее озеро к лесу по грибы, босиком лучше не ходить: повсюду проржавевшие проволочные колючки. Впрочем, наивернейший способ обработки царапин здесь же и находится: нужно искупать болячку в первой попавшейся луже – мигом обеззаразит, как от «мёртвой» воды зарастет. «Живой», даже просто пресной воды ни в одной лужице нет, все окаймлены белым кружевным налётом по краям, хрупким и едким. А для питья пробурены артезианские скважины. Одна из них, сорвав запоры, высоченным фонтаном била, пока натекло озеро, скрывшее фонтан. Не то, конечно, озеро, которое подарило населённому пункту название. В то, подарившее, кинешь камень – и побегут волны цвета спелой малины. Тоже достопримечательность, единственная в мире. Даже «Клуб кинопутешественников» почтил вниманием. Или «Очевидное-невероятное», – Петровна забыла, потому что сама не стала смотреть. Зачем? Ежедневно перед глазами... И это ещё не всё. Говорили, что сам Заболоцкий был сюда сослан. Драгоценная, который написал, моя женщина. В отместку ему за нелюбовь к пишущим сестрам Петровна хотела бы возразить: Малиновое Озеро – как раз такой посёлок, где должно быть хорошо и привольно поэтической мысли... Но если вдруг поэт трудился на бывшей содоломке, где зимой и летом сорок градусов (соответственно минус и плюс), да по колено в перенасыщенном рассоле многочисленных элементов таблицы Менделеева, – то мстить было бы подло. Смолчала бы Петровна. Она знала многих, пусть никаких стихов не писавших, но о военной содоломке рассказывавших красочно...
А завод расцветал благодаря ссыльным. Здесь поселили немцев с Поволжья, из Крыма, потом настоящих германских, достаточно понаехало людей и других национальностей, но приблизительно две трети населения посёлка составили немцы. Вот и в смене у Петровны такой же расклад. За топчаном в слесарке – парень из Днепродзержинска, с полным филологическим образованием, хохол. Отсидел «химию» в «крейсере» («крейсер» – это длиннющий барак спецкомендатуры, выстроенный на засыпанном угольным шлаком солончаковом болоте), а на родину решил не торопиться: в общаге с водочкой отдохнуть, в слесарке – с чифирём. Ни разу не удалось Петровне подвигнуть его на общее, но выходящее за пределы профессиональных обязанностей дело: он бережно хранил приобретённые в ВУЗе навыки общения и чисто национальную хитрость. Правда, стенгазету один раз выпустил к годовщине Великого Октября. Газета называлась «А паразиты – никогда!», и хорошо, что посещающему цех начальству не до стенной прессы: сюда приходят только при ликвидации наиболее страшных ЧП, и то не каждый раз. Калачом не заманишь. Свои рабочие тоже вряд ли прочитали – среди них не водились любители чтения. Зато мастеров разговорного жанра – не переслушать. Причём, Богдан-то, филолог, меньше, чем остальные. В то, что он, иногда разговорившись, вещал, вникала одна Петровна – местами, другие слушать отказывались. В шахматы Богдан играл, как Ботвинник. Но и здесь не имел приоритета и не старался его добиться. Сменная компания предпочитала домино и карты, обчищая Богдана хоть в преферанс, хоть в «дурака». То же с музыкой происходило. Бодя прилично играл на гитаре, но песни знал всё какие-то заунывные. А уж гитаристу в смене у Петровны любому бы тесно стало. Сам Коля у неё кочегарил. Немец, знавший великое множество музыки всех времён и народов. Любой инструмент – в руках. С еле хрипящего радиоприёмника классические пьесы снимал, неоконченные фрагменты доигрывая. На рояле мог «Этюды» Рахманинова. На баяне «Карусель» как вчистил – профессионалу не догнать. И всё – на слух, не зная ни одной ноты. Вот бы кому международные конкурсы – рисковый нрав применить. А получился воришка. Криминальный талант. Раз семь сидел. Случались и взлёты: был Коля заведующим сельским клубом где-то в Казахстане, но обратно в родную котельную скатился. Возвратился на круги своя... Да, воришка. Да, горький пьяница. Но добрый. Но весёлый. И он Петровне нравился, если в котельной вообще возможно испытывать к кому-то симпатию. На Колю сердиться бы надо. Знала Петровна прекрасно, что он – главный заводила, он – неиссякаемый выдумщик, и большую часть ЧП Коля спроектировал, Коля же и воплотил. Вся смена к Коле, как к музыке потянулась: спиртиком разжились и – хором, горлышки сполоснув... Предупреждение Петровне – пора, мол, икру метать. Стоило ей в кандейку подняться – пиши пропало. Потому и поднималась Петровна к себе только дважды – принять смену и сдать. Вспоминала Риту, которая дважды оттуда спускалась за показаниями приборов для журнала, а у Риты в смене публика ещё хлеще, пожалуй. Вспоминала Риту Петровна, но шлялась кряду двенадцать часов по железным лестницам, проверяя каждый закоулок, стараясь держать в поле зрения всех шестерых, вроде пастушьей собаки... И всё равно, всегда находился способ обойти бдительность мастера, спеть хором, зачастую допевшись до полного онемения... Короче, валидол Петровне перестал помогать в первую же ночь на этой должности. Наутро начальник цеха – казах, кстати, но похитрее того хохла будет – посоветовал ей отнестись к работе творчески, и она послушалась, хотя лично ей легче от этого не стало, и трезвости рабочих ничуть не прибавилось. Страх буквально подавлял её. Днём, даже после трёх бессонных в котельной ночей подряд, спать она не приучилась – организм сопротивлялся, а если удавалось сломить его сопротивление, ей неминуемо снился взрыв. Взрыв, которого пока не было, но который мог случиться многократно в течение самой спокойной, можно сказать, образцово-показательной смены.
А ночами... Ночами Петровне постоянно снилось небо. Безоблачное. В клеточку.



Полдень


Опять не уследила Петровна. Пересидела в кандейке со своими размышлениями, заполняя журнал.
Колю избивали на площадке у бункеров. Кочегары пытались его отстоять, но ничего не получалось. Второй цех чуть не весь прибежал. В ярости.
- Мы его, как доброго, угостили, – сказали они прихромавшей Петровне, остановившись для этого передохнуть. – Три пайки выжрал, сволочь...
- Сколько?! – присвистнула Петровна.
- Сколько, сколько... Сто пятьдесят чистого спирта! И остальной спирт спёр, весь цех без пайки оставил!
- Стоп, стоп! – остановила новый порыв народного гнева Петровна, – Разберемся. Степаныч, ты уверен, что спирт Николай украл?
- А кто?! Кто ещё сумеет? Все же смотрели.
Коля сплюнул кровь, приложил руку к сердцу и проникновенно сказал:
- Не слушай их, Петровна! Врут всё. Ты ж меня знаешь, я своих ни в жизнь не обижал. Свинья я, что ли? Меня угостили, а я у них же остальное воровать буду?! Не верь, напраслина это... И как бы я украл? Там двадцать человек в сорок глаз смотрят. Вот кто из них изловчился, хотел бы я знать, из-за кого меня бьёте? Мужики, вы не обижайтесь, конечно, но свой кто-то у вас завёлся. Как вор, чувствую. Да, я вор! Но у своих не брал! – закончил он гордо.
- Ага, не брал! – засмеялись рабочие, – А кто у матери родной всю заначку спёр?
- У матери?! Николай, неужели?! – притворно ужаснулась Петровна.
- Да, было... – понурился Коля, но тут же вскинул голову. – Но не у матери, не у матери! У отчима – разницу чувствуешь?
- И как же ты посмел? – решила выиграть время Петровна,
А посмел он изобретательно. Мать Колина и отчим приторговывали подпольно водкой, спиртом и самогон гнали поточным методом – тоже на продажу. Но милиция, неоднократно обыскивая, ничего не находила. Видимо, за помощь в конспирации бизнеса Коле маловато наливали родители. Знал он про их заначку, вот как взять – не знал. Мать всё-таки. Но удумал. Мешочек с деньгами вырыл из-под летней кухни, деньги – в карман, а полиэтилен салом намазал, обратно прикопал и спустил волкодава с цепи. Пару рублей в огород кинул. Тем бы и успокоились родители: собака разрыла и растаскала заначку. Бог дал, бог взял. Да тут Коля вдруг шиковать начал. Жене Шурочке (золотая, право, женщина!) часы подарил – золото к золоту! Поил бесчисленных друзей коньяками, давал в долг без счёта и отдачи. Словом, засветился Коля. Пришлось вернуть малые остатки отчимовой заначки – мать попросила. Вернул, не запираясь. Сознался, но не повинился, судя по всему.
Выиграть время у Петровны не получилось.
- Он, гад, потом тебе расскажет! – прорычал кривоногий, приземистый аппаратчик, – А пока мы из него наши пайки вытряхнем!
- Стоп! – заголосила Петровна. – Разберемся. Может, правда, кто-то из своих украл?
- Какой там из своих?! Раз он с собой просил дать, а мы не дали, он что – смотреть будет? Утрётся? Спёр, конечно, вот им, чтоб захлебнулись. Чего наглеть? Пусть приходят – угостим на месте.
- Так, – грозно напустилась на врага Петровна, – интересно это у вас получается! А откуда вы берёте спирт для угощения всех приходящих? Уж не воруете ли, случаем?!
- Ты что, Петровна, вчера родилась? – рассердился Степаныч, но игру принял. – Пусть вернёт пайки. Целая двухлитровая банка была, чуток неполная – сам же и отпил. Если вернёт – всё забыто. Мировую пить будем.
- Я вам попью! – возмутилась Петровна.
- Да ты сам подумай, – опять заволновался Коля, хлопая себя по худым бокам, – ну как бы я ушел с этой твоей банкой? Всё ж видно! В штаны я её, что ли? Своего девать некуда. – Над пантомимой заржали. – Ну, правда, куда я её?
- А вон ваш начальничек бежит! – обрадовалась Петровна, – Владимир Николаевич, идите-ка сюда! Сейчас спросим, почему у вас спирт на угощение остаётся.
- Он те объяснит, – хмуро пообещали рабочие, но начали быстро покидать место разборок. – А тебе ещё припомним! – последнее обещание относилось к Коле и прозвучало уже издалека.
- Да мужики, да вы чего, да не брал я! – кричал им вслед Коля, но уже более радостно, чем убедительно.
- Так, – снова грозно произнесла Петровна, – все в сборе. Кто на котлах?
- Ой-ёй, взорвутся котлы твои, прям щас. – Гоша подпрыгивал от нетерпения, – Там этот смотрит. Костя.
- Этот – скреперист, а не кочегар. И в случае чего на скамеечку ты сядешь, а не он, и я с тобой рядом сяду по твоей милости.
- Да ладно тебе, Петровна, чего разоралась, скажи! Пошли, пошли. Уже идём.
- Так идите, идите.
- Идём, идём.
Картинка выписалась престранная: суровая негритянка четверых чёрных страусов выпасает. Разве что хворостины не хватало на этих страусов, двигающихся вприпрыжку...
- Коля, зачем тебе был нужен ещё спирт, а? Ведь и так напоили – вот-вот свалишься!
- Петровна, я не себе же хотел. У нас сегодня вроде как день рождения.
- Чей день рождения? Твой?
- Да нет. Вот Отто ровно год, как откинулся. Надо отметить, чтоб нары не скучали.
- Заскучают они с вами, как же. Вот Отто пусть сам бы и крал.
- Да не брал я, Петровна, сколько можно повторять. Ну, хотел, если честно, не получилось.
- Хватит врать, – поморщилась Петровна, – у тебя да не получится. Куда бы он без твоей помощи делся.
- Вот тебе крест, Петровна, не брал!
- Ну, не крал, так не крал. Быстро – на котлы. И чтоб ни ногой от них никуда больше!
- Ишь ты, разошлась, не остановишь, – завёлся сиять Гоша. – Ей бы кнутяру в руки, скажи! – и по обыкновению начал торги: – По нужде-то хоть можно?
- Знаю я ваши нужды.
- Не, Петровна, – продолжил нытьё Витёк, – так нечестно, Колян виноват, а мы – терпи. У меня вообще котёл на профилактике стоит. Хоть по одному выпускай, как в тюряге.
- Сейчас горшок принесу...- посулила Петровна, но сжалилась, – Ладно, иди ты, Гоша, первый. Пять минут, А потом профилактикой и занимайся.
- Есть, гражданка начальник! – Гоша кометой вылетел за дверь, длинноватая расстёгнутая куртка хвостом мелькнула.
Петровна подумала и пошла следом.
- Что, не добежал? – спросила она, увидев Гошу на небольшой круглой клумбочке с цинниями.
- Не добежал, Петровна, – скривился Витек, – шла бы ты подальше.
- Что ж ты, как кобель, местечко себе вынюхиваешь? Все цветы погубишь.
- Ну, вредная, скажи! Не мешай, Петровна, уйди от греха.
Гоша лихорадочно ощупывал каждую группу высоких растений, всё более злясь. Исследовав клумбу на сто рядов, он, наконец, поднялся и с гикающим матом помчался обратно в котельную.
- Не нашёл, – поняла Петровна и уселась у входа, держа клумбу на прицеле.
Через мгновение из дверей выскочил Коля, придерживая глаз, и тоже сиганул к клумбе. В глубину не полез, как Гоша, а, присев на корточки, осторожно раздвинул мохнатые, мясистые стебли в безошибочно определенном месте. Посмотрел и выпрямился.
- Иди сюда, хмырёнок, – ласково поманил он Гошу пальчиком. – Иди, иди. Сейчас я тебя на оба моргала накажу.
Гоша подошёл. Оба наклонились.
- Смотри. Вот она стояла. След видишь, не слепой? – всё ещё ласково спросил Коля, но вдруг схватил Витька за шиворот. – Куда банку дел, сука?
Петровна хохотала, лёжа на лавочке:
- Ой, не могу! Вор у вора украл!
И дохохоталась. Над лавочкой нависли тени.
- Петровна, отдай «грязь» по-хорошему.
Время её достаточно научило, поэтому нашлась она быстро:
- Вот смена кончится – поговорим. Ни минутой раньше.
Колю, однако, обмануть было трудно.
- Врёшь ведь, Петровна? Ведь не брала?
- Точно, не брала, – изучая Петровну сверху вниз, согласился Гоша. – Сроду не возьмёт, скажи! Если б нашла – вылила бы. И эту баночку на том же месте оставила. С анализами. Пошли искать.
- Чего искать, придурок? – Коля сделал резкое движение, – Что она, сама отползла, наша банка? Если уж отползла – не догонишь... О! – воскликнул он, указывая на кирпичную стену котельной. – Этот!
Прямо на клумбу глядело почерневшими стеклами узкое окно слесарки.

Ещё не вечер

- Петровна, – Отто позвал склонившуюся над цифирью начальницу, – отвлекись на минутку.
- Что случилось?
- Дело у меня к тебе. Просьба. Мне на Старый надо. Ну, край, как надо, Петровна. Отпустила бы пораньше – в семь, а? Я потом что хочешь отработаю, в долгу не останусь. Абгемахт?*
- Ничего не абгемахт. Договорщик нашёлся. Вот сдашь смену и поедешь в восемь тридцать со всеми вместе на автобусе. Пешком то на то и выйдет.
- Ну, Петровна, ты как тот жираф – пока дойдет... Мне на автобусе нельзя, понимаешь?
- Не понимаю.
- Нельзя, Петровна, чтоб меня люди видели там – шею намылят, то есть.
- За что?
- Ну, Петровна, ты и правда жираф. Молодая не была? Родилась – и на пенсию?
- Ах, вон что, значит, – только тогда подняла глаза Петровна, – значит, ты хочешь попасть на Старый инкогнито?
- Говори по-русски, Петровна! Ты же знаешь – обидеться могу.
- Ну и обижайся. – Она снова углубилась в заполнение графы журнала, изредка поглядывая на листок с показаниями приборов.
- Петровна, – не успокоился Отто, – объясни, кем обматерила! Если уж отпускать не хочешь...
Петровна заулыбалась:
- Инкогнито, что ли, не знаешь? Незамеченным, значит, неузнанным. Как ревизор, например.
- Точно, что ревизор! – хохотнул Отто, – А то я думал, что жулишь. Мода пошла дурацкая. Мы с Колькой сами её запустили, а теперь сами же не рады. Слыхала, как мы цыгана недавно наказали?
- Какого ещё цыгана?
- Да этого. Скрепериста. Костю, то есть.
- А за что? – удивилась Петровна, – Нет, не слыхала.
- Он баян купил себе. Новый.
- Об этом слышала. За баян наказали, что ли?
- Нет, ты слушай. Пришёл цыган к Кольке: посмотри, говорит, что-то мой хуже твоего играет. Коля и посмотрел: все кнопки со своего старого на тот перевинтил, и ещё кое-что переменил, я в баянах не разбираюсь.
Петровна знала, на что способен Николай, потому только головой качнула. Иди отсюда, мол.
- Ты слушай! – продолжил Отто, – Самое интересное. Вечером мы поехали на моём мотоцикле цыгану «новёхонький» баян отдавать. Колька совсем оборзел. Ставь, говорит, бутылку, Костя, теперь баян точно, как мой, играет. И сыграл. Ну, ясно... Костя за бутылкой пошёл, и Коля с ним, подсмотреть чтобы, где прячет. Уследил, что в огороде под бочкой – ямка, а в ямке ящик водки припрятан. А я-то в избе оставался. Ну, выпили. Раз, другой. Вижу, что Коля сказать мне хочет, а при Косте – никак. И самому выходить ещё раз нельзя – заподозрит. А я – где искать не знаю. Сидим, пьём. Молчим. Скучные. Тут Костя на «новом» своём баяне играть взялся, Колины кнопки пробовать, поёт частушки матерщинные – больше-то ничего не знает. Тут Колю как осенило. Он даже сплясал на проигрыш. И выдал следующую частушку по-немецки:
«Im Gemusegartenfass
Liegt eine voile Kiste Schnaps!»
Костя довольный такой – как же! Сам Коля под его игру спел! Я посидел чуть-чуть, поржал и вышел, пока кобель привязан, вроде по нужде. Всю дорогу ответ сочинял. Ясно, как у Коли не получилось, но тоже, я считаю, неплохо:
«А Отто весел, Отто рад:
Die Kiste ist im Motorrad!»*
Ты что-нибудь хоть поняла, Петровна? Хочешь, переведу?
- Что ж тут понимать. И без перевода понятно, что обманули Костю убогого. Коля спел, где водку искать?
- Ну да. Но чуть не засыпались мы тогда. Допили. Костя разошёлся вообще, хотел вторую идти доставать. Представь – откуда? Ну, мы же за рулём – еле уговорили. Надо было нам после второй бутылки ящик прятать. Удивился Костя сильно, что отказываемся... Ну, мы сели и поехали. И ящик водки в люльке увезли. Ох, и погуляли же! Помнишь, когда Колька даже бюллетень взял.






- Как не помнить. Если бы не директор...
- А что, Петровна, директор? – заинтересовался Отто.
- Отстань, пожалуйста, дай дописать. Иди к котлу.
Директор, действительно, сам крепко в тот раз обмишурился, Петровну довёл до стенокардии, но зато Николаю помог не по делу. Коля явился после отсыпного и выходного в дневную смену лыка не вяжущим. Удивительно, как вообще выполз из сарая, как оторваться смог от изобилия цыганской водки. Петровна Колю к работе не допустила, отправила его в здравпункт на экспертизу, после чего составила докладную записку с практически чистой совестью. Коля тут же поплёлся домой, предвкушая крупные неприятности, даже слегка протрезвел. По дороге ему встретился ярый энтузиаст художественной самодеятельности – директор завода собственной персоной. Почитатель таланта, так сказать. «Что ты, Коля, голову повесил?» – спрашивает. Коля и воспользовался талантом. «Вот, – говорит, – Гена, какая несправедливость: выпил стакан пива, а со смены сняли. Теперь прогул будет. Разве ж я пьяный? Я больной. У меня горе: Шурочка с девчонками уехала пожить на станцию, мать там болеет. Я один, не ем ничего вторые сутки. Дома даже не был – сарай перебирал, да и уснул. Вот пойди специально, посмотри, сколько наворотил. Устал сильно, а экспертиза показала – пьяный». – «Коля, знаешь что, – посочувствовал сердобольный директор, – вот тебе рубль, пойди в столовую, хорошенько поешь. И пусть тебе сделают экспертизу повторно. В здравпункт не ходи, иди сразу в поликлинику, скажи – я велел». Коля горячо поблагодарил, рубль оставил на потом, зашёл домой, выпил полдюжины яиц, пол-литра сметаны и неторопливо – часа два шёл – направился в поликлинику. «Чист, как стёклышко» – порешили медики и справочку написали соответственную. Ещё и больничный лист дали, потому что директор о здоровье Коли по телефону справлялся. Тут у Петровны и случился приступ стенокардии: ничего себе, написала она докладную! Справочка-то – вот... И больничный лист налицо, хотя мнимый больной почему-то постеснялся пустить его в дело. Более того, Коля честно и подробно рассказал Петровне о своём лицедействе, но попросил кореша Гену ребятам не закладывать, пёкся о директорском авторитете, стало быть... Петровна вздохнула и согласилась. «А тебя – директору?» – спросила только. «Меня – можешь, – ответил Коля. – Гена – мужик сильно юморной, ему понравится». И улёгся на топчан спать до конца своей реабилитированной смены.
Петровна так задумалась, что забыла о посетителе. Но Отто из кандейки не уходил, терпеливо ожидая подходящего момента повторить свою просьбу.
- А что, Отто, слесарку они в покое оставили или всё ещё ищут?
- Опустись да посмотри, – Отто засмеялся. – Уже стены простукивают. Этот тоже помогает. Бодя, то есть. Точно, он и спёр. Значит, не найдут.
- Вот и замечательно. А на котлах кто? Что-то сердце у меня сегодня покалывает, – пожаловалась Петровна.
- Этот смотрит. Старший. Адик, то есть. Да чего ты переживаешь, Петровна? Уголь хороший сегодня. Пар по цехам идёт ровно, дымососы даже не скрипят – тьфу-тьфу! Чего ещё надо? Может, отпустишь? Хочешь, скажу – к кому, тогда отпустишь?
- Какая мне разница... Ладно, Отто, отпущу. Но сперва соли в лабораторию натаскай, помоги девчонке.
- Ха, Петровна, и только-то? Вот сейчас я этого прищучу, Костю, то есть. Носилочками мы шмыг-шмыг! И абгемахт! И ауфвидерзеен!
- Костю? – поразилась Петровна, – И не стыдно?
- Чего? Чего, Петровна? – искренне испугался Отто.
Петровне ничего не оставалось, как рукой махнуть: иди, мол, отсюда, глаза бы мои тебя не видели. Ведь им уже не объяснишь даже самых элементарных вещей – поздно...
- Шла бы ты в здравпункт, Петровна, героем труда всё равно не будешь, а сердце беречь надо, – крикнул Отто уже из коридора, убегая вприпрыжку.
Молодой, интересный парень Отто был тоже с основательной придурью. Нормальные в котельной не задерживались, тут Рита опять права оказалась: дурь заразительна. Пил Отто хорошо, но ниже уровня коллег – пока, наверное. Зато конёк его, придурь, то есть, была похлеще Гошиной рогатки. Беготня за юбками, к счастью, отнимала много времени и усилий, но, к сожалению, мало для него значила. Настоящая его страсть – взрывы. Постоянно мастерил Отто разные бомбочки – от простой бутылки до сложных часовых механизмов. Несколько лет назад, когда Петровна тихо в газовом хозяйстве сидела, здесь случилось самое страшное. Пока Отто в километре от котельной опрокидывал взрывами вагонетку на заброшенных тупиковых рельсах, котел у него самостоятельно взорвался. Авария была без жертв, потому и посидел Отто совсем немного, а оставшийся срок в родной котельной домучил – подсобным рабочим. К котлу месяц назад встал. «Эх, Петровна, зря ты зоны боишься! – поддразнивал он постоянно. – Ведь хорошо там, на зоне: тепло, светло и мухи не кусают. Кормят, о хозяйстве голова не болит, артисты приезжают всякие, не то, что здесь. Правда, на воле баб побольше, ну я и там не бедствовал».
«Да, – соглашалась втихомолку Петровна, – наверное, это правда. Что уже может быть страшнее котельной?..»
И всё-таки боялась. Боялась до паники. Всего боялась.


Вот теперь вечер


Пили все. Пили, лишь изредка вспоминая неписаное правило всех котельных – напиваться по одному, а не скопом. И много раз, когда это правило нарушалось, котлы взрывались – смотреть-то некому...
В смене у Петровны напивался если не хор, то ансамбль – трио кочегаров. Одиночками оставались тоже трое: слесарь, скреперист и старший кочегар. Солистов недолюбливают всегда и везде. Здесь их именовали с презрительной преамбулой:
- Этот, как там тебя... – слышалось из уст Коли.
- Этот, такой-то, то есть... – так Отто произносил.
Гоша в подобных играх участвовал неохотно, но с усердием:
- Эй, этот!.. Да не этот, а тот! Тьфу, да не этот же! Адик, блин!!!
Раздел на касты произошел, но почему-то святое правило всех котельных нарушалось сплошь и рядом. Трио превращалось в квартет, квинтет и так далее, включая своих солистов, и разрасталось уже до хора, благодаря пивцам из соседних цехов. Во всем общительность виновата, слишком компанейские натуры подобрались.
Только второй цех не пил ничего, кроме «наркомовской» пайки. Никогда. Ни с кем. Попробуй начни – сгоришь через неделю, питьё-то немереное. И сгорали, видимо, поначалу, пока не подобрался коллектив с твёрдыми убеждениями. Однако коллектив зелью цену знал. Валюта – куда без неё. Весь завод пасся поблизости. Несли при малейшей возможности и в баснословных количествах. Мешочками полиэтиленовыми, банками, бутылями, флягами... На всех проходных постоянно гудел шмон, но мало ли дыр в заборах! Ещё больше мест, где и забор не существует, в сторону рудника, например. Двое флягу несут, третий по сторонам зырит, дойдут до конца заводской территории, а там вот он – транспорт...
Кстати, о транспорте. Приехав из крупного города дисциплинированным пешеходом, Петровна долгое время не могла привыкнуть к уличному движению маленького посёлка. Англия, да и только. Народ тротуаров не признавал, а они уже существовали там тогда, в шестидесятые годы, не везде, правда, – все ходили строго по проезжей части, и, что самое ужасное, не навстречу движущемуся транспорту, а по одной с транспортом стороне. Через несколько месяцев дошло до Петровны, почему так происходит (точно – жираф!). Народ от рождения не привык ходить пешком, только на завод – туда и обратно. Пока парнишка ещё соплив – катается на велосипеде. Чуть подрос – вот ему мопед. К совершеннолетию, как правило, – мотоцикл. А уж дальше – по желанию. Вернее, по силе этого желания и величине каждый сам головой варил или руками работал. Возможностей никто не отнимал. Десять километров до Казахстана – овцы, бахчи, камыш... Большая часть автомобилей из камышей и выехала. Работка, конечно, лихая, не приведи, Господи. У одного соседа, вернувшегося с камыша, Петровна ладони видела – пятки редко бывают такими... Но заработок верный. Купил сосед «Волгу» двадцать первой модели – редкая по тем временам машина... Так или иначе, за рулем просиживало всё мужское население поселка и большая часть женского. Остальные – около руля: сзади, сбоку. Поэтому пешком ходить никто не умел, тем более, по правилам уличного движения. Даже когда шли ногами, соблюдали законы моторизованных средств передвижения. Привычка! Все на колесах! А кое-кто на крыльях даже, но о них разговор особый. У Петровны в котельной дельтапланерист однажды, было, приземлился, но ненадолго, к счастью, так как они, последователи Туполева, на других местах погоду делали.
Зато уж Гоша с Колей! Не соскучишься с ними, но и не отдохнешь, разболевшееся сердце успокоить Петровне недосуг. Так можно упасть когда-нибудь, как дохлый конь в борозду... Был у Петровны далеко идущий план: развести приятелей по разным сменам, и первые шаги уже сделаны в этом направлении, если, конечно, до конца реализации плана сами приятели ничего не натворят... Петровна изо всех сил надеялась, что Богдан двухлитровую баночку со спиртом припрятал, применив способности... Так оно и было.
Отчаявшись найти трижды краденые пайки, Гоша взял инициативу в свои руки. Он второй цех когда-то монтировал, у истоков стоял: ходы-выходы, всевозможные местечки для заначек запомнил добросовестно. И вот, полдня потеряв в поисках неполных двух литров «грязи», украденных Колей, Гоша с первого же тыка обнаружил полных литров пять. Полтора – в белом плафоне на шкафу (отменный следопыт заметил, что неспроста одна лампочка в «красном уголке» висит раздетой), а ещё не менее четырех литров нашлись в конусообразном оранжевом ведёрке за стеклом на пожарном щите... За такое количество спирта хозяева, дознавшись, вообще бы убили.
Когда старший кочегар Адик напустился на Петровну за потерю бдительности, Отто уже смылся, а Гоша с Колей все пять литров не вылакали, но быстро-быстро отхлебнули, сколько смогли. Даже спеть не успели. И это ещё не самое неприятное. Полтора часа Адик достоял бы один – уголь хорошо горит, ровно, – но шлак выгребать и смену сдавать за всех троих категорически отказался.
- Надоело, Петровна, – сказал он, – я сам пью, но меру знаю. Я здесь восемь лет продержался!
- Ты и месяца не продержался бы тут, Адик, – ответила ему Петровна, – если бы все поступали, как ты. Вспомни. Не так уж и давно кто-то здесь зенки залил и на меня с колосниковым ключом шёл. И если бы не Отто, сел бы ты надолго, Адик. Моя жизнь больше взорванного котла стоит.
- Сопляк он! – взвился Адик. – На старшего руку поднял! Челюсть мне повредил! Лучше ничего не придумал!
- А некогда ему было думать, мало тебе ещё. Что же ему, смотреть, как ты куда более старшему человеку череп проламываешь? Да брось! Сам же благодарил его потом, а Коля за вас двоих, в стельку пьяных, работал целую смену.
- Хватит, Петровна. Сказал – больше за них работать не буду. Сто раз говорил – пейте по одному. Надоело. Сама шлак таскай. И начальника своего пригласи. Он тебя вызывал, кстати. Давай, иди докладывай, что знаешь.
- Наябедничал уже... – проворчала Петровна. – А что я знаю?
- Вот и скажи, что ничего.
Но с визитом к начальнику Петровна решила не торопиться. Положив очередную таблетку под язык (жара проклятая!) и поразмыслив над ситуацией, она спустилась к котлам, созвала всех «этих» и устроила летучее совещание.
- Всё, – сказала Петровна. – Доканали. Теперь я просто вынуждена писать докладную. Но на двух сразу писать нельзя: одних отправят, а других не дадут. Или таких дадут, что придётся тебе, Адик, из смены в смену одиноко все котлы чистить. Словом, пишу на одного. На кого – сами решайте, мне всё равно... Кто опять этот спирт принёс, а?.. Да Гоша же. – Она повела рукой в сторону топчана, где, свесив половину туловища на пол, спал незадачливый Витёк. – Нарушения через верх хлещут, даже не ожидала, что их так много. – Петровна снова перелистала свои записи. – Ого! В этом только месяце седьмой случай. Как умеет вывернуться... А вот Коля. – Петровна вздохнула. – Тоже седьмое нарушение.
- Вот его и посылай, – сказал Адик, – Правильно говоришь: на Гошу пиши – не пиши, всё равно отбрешется. Да он и не вредный.
- Уж вреднее тебя – поискать... – возразила Петровна. – Знаешь, почему для кочегаров ты, кочегар, тоже «этот»? А не науськивай их друг на друга!
- Подумаешь, «этот»! Хоть горшок! Но в топку не полезу!
«Полезешь, – мысленно возразила Петровна, – запросто полезешь, если от этой вылазки кому-нибудь будет хуже, чем тебе», – но бесполезный спор продолжать не стала.
- Значит, ты советуешь писать на Колю? – спросила она. – Так, что ли? Таков твой совет? Чьи песни-то слушать будешь?
- Песни – не масло, на хлеб не намажешь. А Гоша у нас человек полезный.
- Приму к сведению, – Петровна перешла на сухой, официальный тон. – Я все мнения коллектива буду фиксировать. Потом не обижайся.
- Хоть зафиксируйся, – сплюнул Адик. – Мне с ними детей не крестить.
- Мне тем более, – ещё раз твердо подчеркнула Петровна и вдруг повернулась к слесарю почти по-приятельски: – А ты, Бодя, голубчик, как думаешь?
- Ой, как боитесь же опять Иечка Петровна! – осклабившись во все железные зубы, констатировал Богдан, – Ой, как боитесь ответственности! Ой, как страшно решения принимать! – и великодушно пообещал: – Ну, помогу, ладно... Что, Ия Петровна, вам сильно Колю жалко?.. Ах, талант! Ах, музыкант! – он закатил глаза и тут же зарычал: – А котел кто почистит?! – выдержав паузу, Богдан продолжил без театральности: – Гоша, конечно, тоже хорош гусь... и все мы хороши, конечно... на любого писать можно... Погодите-ка... – он явно выслеживал промелькнувшую мысль, – Вспомнил! – тут Богдан начал по обыкновению причудливо вещать: – Вы, Ия Петровна, повторяетесь, но, кажется, и не подозреваете за собой плагиата! История уже фиксировала подобное без малого две тысячи лет назад! Уже спрашивали у толпы: может, другого распнём? И отвечала толпа: нет, распнём этого! Идите, Ия Петровна, с миром! Фиксируйте волю народа! Свидетельствуйте кесарю! И умойте руки в женском душе второго этажа!
- Да ты-то когда успел нажраться? – удивленно пробормотал Адик.
- Пьян предвкушением, как говорится...
- Да пошел ты! Говори по-русски, швайнефрессер!*
- На себя посмотри, – поменяв роль, изобразил брюхо Богдан. – Неизвестно, кто за свою жизнь больше сала сожрал – я или ты. Впрочем, известно. Настаиваю на обратном. А немецким языком меня лучше не лови. Я Харьковский универ закончил, там иностранный учат поболе Кости и покультурнее твоего вшивого диалекта.
- Такой умный – и на свободе, – улыбнулась Петровна.- За что сидел всё-таки, Богдан?
- За драку! – он в который раз ответил Петровне так, как принято отвечать отсидевшим по любому поводу.
- А за что дрался? – копнула она глубже.
- За фарц, естественно, и отчасти за валюту.
- Чего ж ты домой не возвращаешься, в цивилизацию?
- Чересчур скучают. Пусть остынут немного. Вы бы, Ия Петровна, не меня допрашивали, мне своих мнений менять смысла нет. Пишите Колю. Я сказал. Не чувствуете, что Костя вас уже съел глазами?
Петровна давно поняла, за кого и последний голос будет.
- Колю пиши, – отвел красивые глаза скреперист. – Ему в ЛТП место приготовили. Баян подменил. Водку украл. Обманщик он.
- А ты меньше ушами хлопай, – посоветовала рассеянно Петровна, всё ещё переваривая Богдановы сентенции, – цыган, тоже мне.
- Думайте, думайте, Ия Петровна! – подмигнул ей Богдан. – Это всеобщая проверочка на вшивость. Всегда есть выбор. Наплюйте вы на историю, прямо в наглую её рожу. И вашим будет царствие небесное.
- Ладно, ребята, – Петровна вздохнула и жалобно резюмировала: – мне с вами два года работать, Сделаю, как вы сказали.
- Правильно! – похрапывающий на полу Коля потянулся и сел, опираясь спиной о стену. – Меня пиши, Петровна! – и снова захрапел, сидя.
Петровна пошла в кандейку плакать и писать. Писала и плакала. Навестил Богдан с утешениями, плёл что-то насчёт человечества, отдельным особям которого нормальными человеческими инстинктами жить трудно. Петровна отмахнулась. Богдан послонялся вокруг, поразглагольствовал и незаметно вынес из кандейки скромно стоявшую на виду обыкновенную двухлитровую баночку, слегка прикрытую тощей подшивкой позапрошлогодних газет. В кандейке у Петровны этих подшивок – склад. Ими никто не интересовался даже в позапрошлом году.


Эпилог

За три года работы с алкашами у Петровны ничего не взорвалось. Наоборот, Петровна на хорошем счету числилась, но не осталась в котельной ни дня более положенных. И без того через сорок четыре года наступило, наконец, долгожданное свободное от работы время. Такой получился рабочий стаж у женщины. Положили Петровне пенсию аж сто тридцать два рубля, постепенно возросшую до двухсот девяноста тысяч, а потом ещё неоднократно то падавшую, то взраставшую, словно дрожжевое тесто. Из поселка она переехала и не знает, что натворили перемены власти с заводом. Ей кажется, что всё так же бегают по цехам разноцветные люди... Не оговорилась она. Разноцветные. Только на Старом заводе люди нормального цвета и пахнут содой. Этот цех новых производств, наверное, всё так же готовит стиральные порошки и отбеливатели... А на Новом заводе всегда был белого цвета первый цех, словно посыпан мукой, но не мука это, а вариация марганца... Цех второй, быстро отказавшийся от уксусных промываний в пользу верного чистого спирта, наверное, всё так же зелен и так же вреден – медь, зараза, не зря «наркомовской» пайкой никто не брезговал... И, наверное, всё так же красен третий цех, выпускающий реактивы из железа... Но только вряд ли там всё так, как было... Завод наверняка пострадал от конверсии... Писали Петровне, что кислородный цех открылся. Давно писали. Теперь, поди, как в городе, и прежние позакрывались. Лишь один цех – чёрный – ещё до отъезда Петровны претерпел изменения. Выстроилась новая котельная, большая и мощная, и успокоился навеки котел тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения...
А Петровна теперь живёт в городе и постоянно ходит в церковь слушать хор. Проникновенно поют, чисто. И сразу вспоминает Петровна Колю. Коля недолго пробыл в ЛТП, он умер – сердце лечения не выдержало,
«Распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна.» – плачет Петровна о давнем.

Это была, как всегда, пятница. Несметное количество пятниц миновало. Вот так, незаметно изменяясь, никогда не повторяются дни: прощаются друг с другом и постепенно забываются. А истории повторяются, чтобы не забыть.