Мир явлен в постоянстве перемен,
в текуче-неподвижной амальгаме
зрачка, впитавшего резную раму
и плоть холста, и стан недвижных стен.


На прах руин низвергнутые храмы
нисходят пылью каменных пелен.
Но дух, преодолевший плоти тлен,
прольется ль в душу лечащим бальзамом?


Да что ж бальзамы, если горечь их
настояна в тиши часов ночных?
И ты решаешь сам, как век прожить:

гадать загадки будничных мгновений,
иль жизни миг рискованно ловить
открытой раной смертных откровений...




II


Открытой раной смертных откровений,
улыбкой неба, поцелуем Бога,
неровностью горячечного слога,
врасплох, сквозь сон приходит вдохновенье.

Нет строже добровольного острога
и выше нет его благословенья,
дарующего слова дерзновенье,
хмельней и сладостней морского грога.


Сгорит золой полынь прожитых лет,
но полыньей в льдах дней один портрет:
Движеньем легким неподвижная ладонь,

как дар судьбы, или судьбы веленье,
взметает в сердце жертвенный огонь,
нет, кровь обыденных обыкновений.




III



Ни кровь обыденных обыкновений,
ни свет и шум веселья карнавала,
ни ход светил небесного овала
не разведут двух душ соединенье.

Так эхо отгремевшего обвала
живет в ущелье, названном «забвенье»,
но в высях лишь проснется дуновенье,
чтоб эхо его снова бушевало.


Так вместе,как в реке вода с песком,
стихия с громким отголоском.
Помнишь, первое полнолунье,

съединивший ладони плен
задохнувшимся семиструньем
аорты, бьющейся узлами вен.




I V



Аортой,бьющейся узлами вен,
Взрывался пульс мускатного заката
И растекался зернами граната,
Пятная мрамор колоннад и стен.


Предместье города,фантом его стигматов,
Провинция ребячьих ойкумен,
Неотпускающий всю жизнь сердечный плен
Взывает глухо вздохами набата.


Так сердца колокол твердит ответ,
Пока сияет невечерний свет.
И миг безмолвия,кипящий кратер звуков

Ретортою тектонных напряжений,
Когда сквозь твердь дождящих виадуков
Лик вечности шагнет из сновидений.




V



Лик вечности шагнул из сновидений
в полынный омут ледянистых красок,
как в полынью ступал во сне подпасок
в плену оживших детских наваждений.


Вот белый лист пятнают шкурки ласок
хвостами белых жарких мановений:
снега и лед, как блик прикосновений,
горят и тают в скол стекольных фасок.


Мечтать и видеть мир на белизне -
-вот упражненье зренья в новизне.
Всю жизнь нас учит виденью природа

и ничего не требует взамен.
Увидим ли мы жизнь,как осень года,
истаяв дымкой, словно листьев тлен?




V I



Истает дымкой, словно листьев тлен,
Забытой лик; но в пригоршне из Леты
мелькнёт на миг пылающей кометой
и опалит нечаянно катрен.


Так звук струны, нечаянно задетой,
неведомых предвестник кантилен,
ворвётся в сердце дюжиной гиен,
чтоб выпить кровь бессонного рассвета.


Мы пьём беспамятство подземного ручья,
и память наша, вдруг ничья,
как лист оторванный, кружится в половодье

средь вихря расплескавшихся селен...
Скрывая закулисье плодородья,
задёрнет осень жёлтый гобелен.




V I I



Задернет осень желтый гобелен,
деля мембраной бездны: за и пред,
деля смертельно жизнь на явь и бред,
чтоб взвесил доли паутиновый безмен.


Крылом пробитым стынет желтый плед,
укутав леса стылый манекен.
Он чернотой прихрустнувших колен
припал к потоку листьев и сует.


Так в полудреме грезит человек,
смежив спокойно крылья сонных век.
И взгляд безвольный прячет в гнездах глаз

птенцов бескрылых грез уединений.
Так с севера весенний Волопас
алеет кровью листвяных плетений.




V I I I



Алеет кровью листвяных плетений
заката плоть под сполохом заката,
пока заката вороные латы
не затушуют вороные тени.


Зеленый мрак ночного циферблата
раскинул крылья звездчатых цветений
неисчислимых золотых камений,
рассыпанных,как щедрая расплата.


Свет ослепительного озаренья
льет благодатное благодаренье.
И длится нескончаемо мгновенный

хмельного сна живительный глоток,
и оживляет током сокровенным
движенья неподвижного поток.




I X



Движенья неподвижного поток
затянут в омут водорослей света
и хладным, влажным пламенем согретый
плывет сквозь заводь звездчатый цветок.


По отмели клееного багета
впечатал след древесный лепесток,
спиральной пряжей вьющийся виток,
развернутый на звон брегета.


Прах музыки сквозит сквозь пыль времен.
Мир холоден и мир разъединен.
Бесстрастна кисть, влекома хладным взглядом,

малюющая маски страшных масок,
врачующая язвы мертвым ядом,
живую плоть вживляя в угли красок.




X



Живая плоть, вживляясь в угли красок,
обугленная, оживит Забытой голос,
и вновь звучит живой гитарный волос
глубоким вздохом горевых огласок.


Скользит перо, как снежным настом полоз,
и кружат строки рукописных рясок,
и петли рифм, поспешных опоясок,
увяжут в сноп стихов созревший колос.


Желанная страда, бессонниц жгучих жатва,
кровит сорочью пряжу строчной дратвы.
И не удержишь камнем сверху вниз

в снегах страниц летящие салазки,
с межстрочий рвущих радужный карниз,
и жарких углей ледяные пляски.




X I



И жарких углей ледяные пляски
в жаровне влажной, стылой светотени
сжигают свет. И света затемненье
подобно дрожжам темени в закваске.


В квадрат холста, в давильню для тисненья
уложена лоза с зерном подсказки.
Сдави сильней без мелочной опаски,
чтоб быть с вином и хлебом претворенья.


Вино и хлеб таинственного смысла
храним на луке гнета коромысла.
И лаком крыты краски огневицы.

Лишь мелом грунта
холстяной уток,
впитав творца крестильной сукровицы,
остудит трещин лаковых глоток.




X I I


Остудит трещин лаковых глоток
зеленый жар в листве лесной лампады
туманным дуновением прохлады,
так дышит в скалах ледяной отрог.


Смотри, в дали, где зелень анфиладой
уводит взор в пленительный чертог,
таится вольный замок иль острог,
светлея в зарослях бесформенной громадой.


Неуловим в холсте янтарный блик,
обманчив Улыбающейся лик,
и только видишь за причудливой петлею

разъятых меж собой дорог и рек
разъятый между жизнью и судьбою
короче века бренной плоти век.



X I I I



Короче века бренной плоти век
безумным счастьем у беды в залоге.
Судьбы предвестье найдено в прологе
и брошено в пыли библиотек.


С бессмертными в бессрочном монологе,
в прозреньи горьком странников-калек,
терзающих безумье струн и дек,
очнемся вдруг на ледяном пороге.


Смотри, мелькнула жизнь единым махом,
лишь память прячется под книжным прахом,
под пеплом слов, под вензелем золы,

угаданном еще в прологе вешнем
сквозь каплю леденеющей смолы,
оттенком мрака сгущена кромешно.




X I V



Оттенком мрака сгущены кромешно
рисованные травяные пятна,
и сумерки густеют незакатно
печально-нежно, обреченно-нежно.


Пейзаж клубится с гор завесой ватной
и растворяется в дали безбрежной,
и приближается улыбчиво-небрежно
пленительной волной агатной.


Так катит в берег лжец Сизиф-прибой
свой мокрый камень, от песка рябой.
И жалок он в бесплодности натужной,

и труд его усердней и прилежней
сжигает влага факелом жемчужным
неярким светом в сумраке нездешнем.




X V



Неярким светом в сумраке нездешнем,
осенней блесткой медной черепицы
над птичьим клином звездной вереницы
луна мерцает свечкой безутешной.


Дорога – вольница, иль вольная темница?
Тяжелых дум провал и скрип тележный
с беспутством тягот и страстей ночлежных
сжимают сердце медной рукавицей.


Но строгий строй когорт речей латиницы
переведут ли толпы орд кирилицы?
Так царство лета с зимним снежным царством

вражду и дружбу заведут потешно,
лишь медь летучая осеннего убранства
дрожащей тенью промелькнет поспешно.




X V I



Дрожащей тенью промелькнёт поспешно,
из полутьмы на холст перелетая,
веков сгоревших пепельная стая
за сетку трещин ляжет пылью снежной.


За рамой окантованного края
припрятан клад, окованный ковчежно,
под снежной крышкой спящий безмятежно
ледышкой замороженного грая.


Расплавит холод средоточье света,
пронзая мир открытого портрета
и грея все промозглые мансарды,

как будто в них оставлен оберег
прошедшего сквозь холст и свет Льонардо
армадой лет за полыньею век.




X V I I



Армада лет за полыньёю век,
за флюгером , скрипящим однокрыло,
в закатный зев, в небесное горнило
незримо правит суетный ковчег.


И кисть вела -- самой судьбы кормило
от юных альф до росстанных омег
бег колесниц и ветхий скрип телег -
- и скрип флюгарки, что в душе щемила.


Скрипичной нотой стынет в небесах
медяк луны в полуночных весах.
И плавятся в студёных звёздных чашках

щепотки коноплей, цикут, белен.
И в лужах, льдом расплавленных стекляшках,
мир бредит окаянством перемен.




М ир явлен постоянством перемен,
О ткрытой раной смертных откровений,
Н ет! Кровью будничных обыкновений
А орты, бьющейся узлами вен.

Л ик вечности, мелькнув из сновидений,
И стает дымкой, словно листьев тлен.
З адёрнет осень желтый гобелен,
А лея кровью листвяных плетений.

Д виженья неподвижного поток
Ж ивую плоть вживляет в угли красок.
И жарких углей ледяные пляски
О студит трещин лаковых глоток.
К ороче века бренной плоти век.
О ттенки мрака сгущены кромешно
Н еярким светом в сумраке нездешнем.
Д рожащей тенью промелькнёт поспешно
А рмада лет за полыньёю век.



06.11.03.