– Из скрипичной группы кое-кого.
– Вас успели проконсультировать или вы действительно так тонко чувствуете? Вы, кажется, преподаете электронику? Но, знаете, я с вашей критикой вынуждена согласиться.
– А откуда вы про меня знаете? Мы вроде бы никогда не встречались…
– Говорили как-то про вас. Пытались меня за вас посватать.
– Но вы отчаянно противились. И надо же вам сегодня так неудачно попасться!
Она засмеялась, глянула на меня эдаким сканирующим взглядом и заметила: «Ничего страшного. Я думаю – всё будет без проблем»
– Ну, если вы уже признались, что вас за меня сватали, то наберусь смелости спросить: почему такая милая и стройная до сих пор не замужем?
– Я и сама задумываюсь. Абы за кого не хочется, а принца все нет и нет. А может быть, что-нибудь на гормональном уровне!
Она улыбалась. Приятная девушка!
– Что ж, – сказал я, – пара смелых экспериментов могла бы дать четкий ответ по этой проблеме.
Она покосилась на меня и ничего не ответила.
– Давайте зайдем в «гастроном» и возьмем что-нибудь к столу.
Зашли. При ярком свете моя спутница все равно смотрелась хорошо. Она была всего на полголовы ниже меня, и с такой тонкой талией, что мне захотелось тут же ее обнять. Я взял пару бутылок вина и конфет. Купили какую-то ужасную сиреневую сетку и сложили в нее свое имущество. Когда мы вышли, я сказал по своему обыкновению: «Позвольте предложить, сударыня, вам руку!» Она взяла меня под руку, и мне это было приятно.
– Давно что-то никто со мной стихами не разговаривал. И смотрели вы на меня как-то странно в магазине! Какие-нибудь злокозненные намерения?
– Если желание обнять девушку за ее сверх тонкую талию – это нечто злокозненное, то да.
Она засмеялась.
– Нет, это еще в пределах. А с кем остался ваш сын?
– Вы и про сына знаете? Сын, надеюсь, мирно спит под присмотром бабушки.
– А он ночью не беспокоит вас, или опять бабушка?
– Чаще всего мы с ним по ночам одни. Бывает, беспокоит, но что поделаешь! Терплю. Любовь – это еще и терпение.
– Вы его очень любите?
– Это вас удивляет? Сами-то вы любовь к своему ребенку, небось, считаете вполне естественной!
– Ну, я женщина. Мужчины далеко не все таковы.
– Перед вами пример вашего бывшего мужа? Но им ведь все мужское население не исчерпывается!
– Кстати, а вы откуда про меня все знаете?
– Если обещаете не сердиться – признаюсь.
– А это для вас так важно?
– Да.
– Странно. Мы и знакомы-то меньше часа. Так откуда?
– Я просто угадал.
– Да вы опасный человек!
– Только не для вас. Слушайте, а куда мы идем?
– Не беспокойтесь, я вас не брошу. Сейчас будем на месте. Кстати, я далеко не красавица, так что как прикажете понимать ваши любезности?
– Я мог бы сослаться на вежливость, галантность, если хотите, но в данном случае это не так. Просто природа такой вариант предусмотрела.
– Что именно?
– Чтобы и не красавицы тоже нравились, были дороги и любимы.
– Вот мы и пришли, – сказала она, резко меняя тему.
На двери висела табличка: «Доцент Вайсман С. Н.». Я как-то не отреагировал на еврейскую фамилию. Национальность моих знакомых всегда интересовала меня в последнюю очередь, хотя отдавал себе отчет, что за этим порой стоит то, что называется национальными особенностями, которые вовсе не всегда приятны.
Открыл сам Сергей Николаевич и провел в комнату, где за столом сидело двое средних лет мужчин и две молодые женщины. Несмотря на открытые окна, было изрядно накурено. Количество винных бутылок меня тоже несколько удивило. Познакомились со всеми. Нам налили по полстакана. Почему-то все молчали.
– Мы прервали какую-то дискуссию?
– Валентин Николаевич близкий друг Валериана Николаевича, который всегда очень тепло о нем отзывается.
Мужчина лет тридцати, который представился Изей, сказал:
– Ну, вот вам случай получить суждение со стороны вполне порядочного интеллигентного человека. Валентин Николаевич, вы, простите, не антисемит?
– Помилуйте!
– А как вы вообще относитесь к антисемитизму?
– Примерно так же, как к русофобии. Я плохо понимаю, что человека можно не любить только за то, что он, скажем, турок, или еврей. Но я помню, что за каждой национальностью стоят какие-то национальные особенности и вполне допускаю, что кому-то они могут не нравиться или наоборот.
– Другими словами, вы, не будучи сами антисемитом, допускаете, считаете, так сказать, законным национальное взаимонеприятие и, в том числе, конечно, и антисемитизм.
– Ни в коем случае я этого не считаю. Это – ниже пояса. Чтобы никого не задевать представьте себе, по Фазилю, что живут некие эндурцы. С весьма характерными национальными особенностями и обычаями. Вы будете считать меня недостойным человеком, если я не полюблю эндурцев?
– Главное – это в чем такая нелюбовь будет выражаться, – вмешался Сергей Николаевич.
– Совершенно верно. Они мне могут быть очень даже неприятны, но если кто-то попытается их травить или уничтожать, я буду протестовать изо всех сил.
– А если ваша дочь захочет выйти замуж за эндурца? – это вмешалась одна из женщин. Кажется, ее звали Нина.
– Да, я буду не в восторге. Но надо все же разбираться конкретно. Я знавал эндурцев – замечательных людей. Во всяком случае, без тех неприятных особенностей, которые меня раздражают. Последнее слово было бы за моей дочкой, но я сопротивлялся бы как мог ее переезду на жительство в Эндурию, где эти особенности господствуют. Учтите, я просто высказываю свое мнение и никому его не навязываю.
– Значит вы не хотели бы, чтобы ваша дочь вышла
замуж за еврея и уехала с ним в Израиль, – это вступила уже другая дама. Вообще, мне этот разговор переставал нравиться. Чего они ко мне прицепились?
– Не могу ответить. Евреи, между прочим, бывают разные.
Как и представители других национальностей. В диапазоне от высокопорядочных и благородных, до отпетых мошенников и прохиндеев. Это, во-первых. А, во-вторых, я плохо представляю себе жизнь в Израиле. Если там и впрямь засилье раввинов, то не хотел бы. Галаха, гиюр мне не нравятся.
– У евреев вы тоже видите неприятные вам черты?
– Разумеется. Как и у русских. Про немцев и англичан говорить не буду, поскольку ни в Германии, ни в Англии не жил, но нисколько не сомневаюсь, что и там живут люди разные.
– А среди евреев вы жили? – тон беседы становился все напряженнее.
– Я воспитывался в еврейской семье. Немного говорю на идешь. Дело в том, что мой отчим еврей. Он меня вырастил, я его очень люблю, хотя мы бывает и «скубёмся» по политическим вопросам.
– А ваша мама? – Они вцепились в меня не на шутку, и мне захотелось их позлить.
– Моя мама – пример несовершенства Галахи. Судите сами! Моя прабабка-еврейка была замужем за литовцем. Ее дочь – моя бабушка, за русским. Мой родной отец – украинец. Спрашивается, какой она и я национальности? Но, как вы знаете, по законам государства Израиль я считаюсь евреем и имею право на репатриацию… хотя, какой же я еврей?
Оля засмеялась. Но они не унимались.
– И все-таки, – продолжал Изя, – что же вас не устраивает в ваших еврейских родственниках?
– Трудно говорить о родственниках. Я их люблю и не могу быть беспристрастным, но даже они проявляли сердившее меня высокомерие по отношению к «гоям». Будучи, кстати, сами очень простыми людьми и почти все без мало-мальски серьезного образования. Еврейский народ, волею исторических обстоятельств, был поставлен в кошмарные условия и, чтобы выжить, должен был развить в себе особые черты и качества. Не все из них, с точки зрения интеллигентного человека наших дней, приятны. Вспомните Маркса, и что он говорил о евреях! А голова у этого еврея работала очень хорошо.
– Друзья, – вмешался, наконец, Сергей Николаевич, – хватит о евреях.
– Действительно, – добавил я, – вы явно не поддерживаете Губермана, который, как вы помните, утверждал, что где только сойдутся пару евреев, там обязательно пойдет речь о судьбах русского народа.
Занялись русским народом. Потом Сергей Николаевич оседлал любимого конька – футурологию, и к двенадцати мы начали расходиться. Аж голова гудела. В общем, что хотел, то и получил.
Проводил Лену домой. Сказала, что я достойно сражался. Между прочим, сообщила мне, что отец ее – донской казак, а мать… еврейка. На меня это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Приятная молодая женщина. Обменялись телефонами. Я обещал позвонить, но узнал, что завтра она уезжает с дочкой на море. Володя достал мне билеты на послезавтра. Договорились встретиться уже на побережье.
Дома меня ждала телеграмма: «Все живы жалоб нет живи спокойно прощай Наталья». Нн-даа. Странно, однако. Ведь на полной скорости врезались! Все, наверное, по больницам! Но – молчат. Видно, сошло за дорожное происшествие. Но что будет с Наташей, когда они оклемаются?
Переоделся, сел чистить пистолет и думать. Не очень красивые оттенки в этой истории. Вроде как, использовал женщину для своих утилитарных нужд и был таков. В действительности – это не совсем так, но какой-то привкус неприятный даже у меня есть. Хорошо, кабы какая-нибудь тюха. Такой и заплатить можно бы. А тут – Наташа. Личность! Мне очень понравившаяся личность. В памяти вдруг возникли слова из популярного шлягера (мне, кстати, очень нравившегося):
«Ах, какая женщина!
Какая женщина?
Мне бы такую!»
Так в чем же дело? Дело в ней. Вполне могу себе представить, как ее теперь от меня подташнивает. И ведь не без оснований. Хотя особых подлостей я ведь не совершал! Формально, так вообще никаких. И вообще: «Кто без греха – кинь в неё камень». В меня то есть.
Собрал пистолет, протер. Завтра упрятать все это хозяйство подальше. Перед внутренним взором снова мелькнули брызнувшие осколки розового мотоциклетного шлема. – Повезло! Мог ведь и в лоб влепить. Поднял трубку и продиктовал телеграмму: «Очень скучаю приезжай всё у нас будет хорошо жду и надеюсь отвечай твой Валентин». «Ах, мне бы такую!». Как она тогда на меня смотрела! Человек открылся ей неожиданно с другой стороны, и она не могла сходу решить, с хорошей или с плохой? Последнее, что прозвучало перед уже полным провалом в сон: «И в на кольцах узкая рука…». Причем здесь..?
.
Утром все о том же. Не было у меня другого выхода! Они, вероятней всего, пристрелили бы нас! А может и нет, но не проверять же? В доброту и снисходительность людей, стреляющих в тебя, верится как-то слабо. Весь день провел с Мишкой. На следующее утро улетел на Юг.
__

Горные дороги переношу не очень хорошо, но пока я спускался к разбросанным в долине домикам, всё прошло. Пустынно. Видимо все на пляже. Вот оставлю у Лены вещи и тоже отправлюсь на пляж, на поиски. Зашел в симпатичный дворик, поднялся на опоясывающую дом веранду. – Никого. Начал обходить по веранде дом по периметру и вдруг услышал ритмичное поскрипывание кровати. Окна были открыты и ветерок трепал шторы, то приоткрывая, то закрывая для обозрения комнаты. Моя Лена была распластана на широченной кровати, а над ней напряженно трудился некто мускулистый и черноволосый. Н-даа. Впечатление было шоковое. На какое-то мгновение глаза на ее искаженном лице в изумлении расширились, но в тот же миг занавес опустился, и я стремительно ретировался.
Квартиру с питанием нашел довольно быстро. Вместо койки снял всю комнату, перекусил и, переодевшись, отправился на пляж. Зрелище, невольно подсмотренное мной, было неприятно. Ничем она мне не была обязана, но ведь знала, что я сегодня приезжаю! Как-то не вязалось всё это с её обликом, с впечатлением, которое она на меня произвела. Но я старался выкинуть увиденное из головы. В конце концов – дела житейские, и нечему тут изумляться.
Под вечер я развлекался, прыгая с волнореза. Вынырнув в очередной раз и, подымаясь по ржавым ступенькам, столкнулся с Леной, как говорится, лицом к лицу. Видимо, она поджидала меня. Мне стало неловко и, бодрым голосом имитируя радость, я воскликнул: «Какая встреча!», – но не удержался и усмехнулся. Она скривила губы и, натужно улыбаясь, сказала: «Ну что поделаешь, бывает! Кто бы ожидал от такой скромной женщины, как я?»
– Ну, мы и сами себя не очень-то знаем. Не зря ведь говорят, что в тихом омуте черти водятся. К тому же обстоятельства бывают разные. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что ничего я не видел и не слышал?
– Я понимаю, что ничего уже не изменишь, но ужасно стыдно и обидно. Меньше всего я этого хотела. Этот тип набросился на меня, а я не оказала достаточного сопротивления. Согрешила с ним, хотя предпочла бы с вами.
Засмеялась и, повернувшись ко мне спиной, медленно пошла прочь. Ну что я мог поделать? Вся эта картина снова промелькнула перед моими глазами, и я прыгнул в воду.
Утром сбегал на почту, но ничего для меня не было. С соседями я договорился, что если какая корреспонденция, то тут же ее мне пересылать! Весь день прошел в приятном ничегонеделании. Море, дневной сон, лесом покрытые холмы. В лесу же я написал Наташе письмо и в тот же день отослал его. Потом читал что-то из классики – в поселке оказалась очень не плохая библиотека. Когда стемнело, народ повалил на танцы, а у кого уже было слажено – на лесистые взгорья. Мне всё это было неинтересно, а посему после ужина я направился к морю. Равномерный шорох волн убаюкивал, навевал мысли о бренности нашей суетной жизни и т. д. Безбрежный простор тоже действовал умиротворяющею. Впрочем – это все сугубо личное. Вполне допускаю в аналогичных условиях совершенно иной набор мыслей. Несмотря на темень, в одинокой фигурке на краю волнореза определил Лену. Нарушать ее одиночество я не стал, но когда она проходила мимо, все же окликнул. Подошла и села рядом. К моему изумлению, от нее сильно пахло спиртным – вино тут продавали повсюду. Мне показалось, что она в сильном подпитии. Это было уж очень неожиданно. Неужели так переживает из-за моего невольного вторжения в ее личную жизнь? Как человека успокоить? Начал я, по-моему, не очень удачно.
– Как проходит адаптация? Где дочурка? Что-то я вас и на пляже не видел?
Ответила она не сразу.
– Мне, наверное, придется уехать домой. Этот тип преследует меня, и у него, по его логике, пожалуй, есть на то основания.
Немного помолчав, добавила: «Так ждала этой поездки, и так все неудачно складывается».
– Действительно обидно. А вы перебрались бы в другое место.
– Я уже думала об этом, но заплатила хозяйке вперед, и просто денег не хватит. А дочка! Мы тут скооперировались и дежурим по очереди со всеми детьми. Остальные гуляют. Вот и я сейчас тоже гуляю. Прячусь от своего… любовничка, – последние слова она произнесла с запинкой.
– Послушайте, а почему бы вам – женщине легкомысленной – не сменить себе поклонника? Я даже предложил бы свою кандидатуру. Вполне безобидную на данном этапе.
– Что вы? Он же может драться полезть!
Тут она была права, и эти неприятности были мне совершенно ни к чему. Опять припомнил Талейрана, который предостерегал от следования первому порыву сердца, как самому благородному и нерасчетливому. Но мне было ее жаль. К тому же, она мне нравилась. Да и слово было сказано. Наташа была где-то в ирреальном далеке, а эта милая интеллигентная молодая женщина была совершенно реальна, сидела рядом, хоть руку протяни.
– Он, конечно, мерзавец, но и я хороша! Стоит расслабиться на минутку и вот… – ее качнуло, и она заплакала. Попыталась встать, но я, ухватив ее за талию, посадил на место.
– Вот видите! Я таки осуществил свои злокозненные намерения! Леночка, в таком виде никуда идти нельзя. Идемте ко мне. Я занимаю целую комнату один. Уложу вас спать. Неприкосновенность личности на сегодняшнюю ночь фирма гарантирует. А утром, на рассвете, как и положено классической блуднице, вернетесь домой и подумаете, что делать дальше. Говоря все это, я продолжал держать ее за талию, и она покорно прислонилась ко мне.
– Представляю, что вы должны обо мне думать.
– Ничего особенного. Для компенсации расскажу вам про себя что-нибудь не слишком благородное. В жизни чего только не бывает! А думаю я, что вы милая и славная, но вот вляпались в неприятность, и нужно вас выручать. Кстати, и деньгами могу ссудить, если согласитесь принять их от меня без лишних слов, а просто по-дружески.
Помолчали.
– Вы не женитесь в память о вашей жене?
Такой зигзаг женской мысли был совершенно неожиданным. Кажется, с романтизмом вышел перебор.
– Да нет. Я реалист и понимаю, что ее уже нет. Просто не встречаю женщину, с которой хотелось бы не только вместе спать, но и жить. Да и с ребенком моим далеко не каждая захочет возиться.
Пытаясь повернуть все в менее серьезные сферы, добавил: «От вас так завидно пахнет хорошим вином, что и мне захотелось выпить». Положила голову мне на плечо и сказала: «Я и впрямь как-то не рассчитала! Подумаешь, стакан сухого вина выпила!
-- Эти мерзавцы туда что-то добавляют. Как минимум – табак, а вы этого не ожидали. Второй пить явно не следовало, – она засмеялась.
– Обопритесь на меня и пошли потихоньку.
– Куда?
– Спать. – Я погладил ее по волосам и поставил на ноги.
– Что ж, пойдемте. Какая у меня может быть теперь репутация в ваших глазах!..
Тему эту я развивать не позволил и медленно повел ее к себе. По дороге рассказывал нечто про Сибирь, тайгу, тамошние нравы, но она, как мне кажется, не очень слушала.
Комната моя была на втором этаже, и восхождение представило дополнительные трудности. Но мы их преодолели. Мне только пришлось плотнее прижать ее к себе.
Дома был, слава богу, относительный порядок. Объяснил ей – где что, и усадил на свободную кровать. Она тут же сбросила босоножки и улеглась, свернувшись калачиком. Накрыв ее простыней, я тихонько выбрался на улицу, хлебнув по дороге прямо из баллона изрядную толику.
Проснулся рано и, стараясь не потревожить, отправился на пляж. Когда вернулся, ее уже не было. Не видел ее и весь день. Зайти к ней показалось мне неудобным. На следующий день я узнал, что она все-таки уехала. Откровенно говоря, я испытал некоторое облегчение. Поплескавшись и побродив по окрестностям, через недельку вернулся домой и снова окунулся (можно – погрузился) в привычную работу. Начался очередной учебный год.
___

Работу свою я любил, хотя Валентина этого, к примеру, понять не могла. Для меня она осмысляла жизнь. А то, что мои студентки звезд с неба не хватали, меня не смущало. Как ни странно, но даже напротив. Объяснить им порой далеко не простые вещи, чтобы они поняли, доставляло мне удовольствие. А отводить душу в ином направлении я мог с ребятами, которые вертелись у меня в лаборатории и были истинными любителями своего дела.
Заканчивал я свои дела на работе обычно к четырем. Обедать отправлялся теперь к маме с папой. Потом с Мишуней мы не спеша двигались домой. Если никуда не собирался, то читал, возился с сыном, смотрел телевизор. Затем следовали ритуальные омовения, и Мишка отправлялся спать, а у меня появлялось уж совершенно личное время. Чаще всего опять читал. Если собирался куда-нибудь, то с первого этажа призывалась баба Маня и вполне успешно возилась с Мишкой, ожидая моего прибытия. За что платил, конечно.
В первую же субботу нанес визит Валерию Николаевичу. Главная новость состояла в том, что Валентина на днях возвращается. Как ей там удалось открутиться? Я, в общем-то, был рад. Попытка В. Н. достать из буфета рюмки окончилась плачевно. Вся дверца вывалилась, едва он за нее взялся. Пока я ее чинил, В. Н. развлекал меня экспромтом о ветхости.
– Все на свете подвержено разрушению своей вещно данной определенности…
Звучало возвышенно и почти патетически. Попытался снизить велеречивость пассажа.
– Проще сказать – всё ветшает.
В.Н. порылся на столе, по-видимому, в поисках источника вдохновения. Нашел и зачитал мне следующее: «Острие стрелы времени ранит всё сущее, и оно ветшает. У ветхости нет обратного хода. Ветхость, обращая наше внимание на конечность существования всего сущего, есть признак временности. Само время открывается человеку в созерцании ветхости сущего и поэтому задевает какие-то струны его души».
– И что дает облечение прописных истин в столь туманно-звучные словеса? – спросил я, завинчивая очередной шуруп.
– Зря вы так! Удачно найденная поэтом метафора позволяет порой кратчайшим путем приблизиться к сути вещей!
– Согласен, но она же может преотличнейшим образом заморочить вам голову.
– «Стрела времени» – разве плохо звучит?
Потом мы сели за шахматы. А потом я поехал за Мишкой, которому уже пора было отправляться спать. Еле управился с сыном, которому спать почему-то совершенно не хотелось. Себе я в таких случаях (довольно редких) рекомендую почитать Библию или послушать нечто классическое через наушники. Парадоксальным является то, что и библейские истории, и особенно музыкальную классику я воспринимаю с большим интересом, а поди ж ты! – Засыпаю довольно быстро. Но для Мишки такие приемы явно не годились, так что пришлось, не оригинальничая, выдавать сказки. Стыдно признаться, но в этом жанре, а особенно в устном исполнении, я не силен.
Когда мой буйный отпрыск наконец угомонился, позвонил Лене. Пригласила на концерт. Её приняли в основной состав оркестра. Беседа была очень милой и без рискованных воспоминаний. Пригласил её после концерта в ресторан. Потом позвонил Володе (моя палочка-выручалочка во всех сложных житейских ситуациях). Все лето обеспечивал меня билетами. Надо сказать, что летом это нешуточная проблема в нашем государстве. Пообещал билеты на неких московских гастролеров. Заказал два, имея в виду уже Лену. В субботу отправился в филармонию. Лена в черном вечернем платье и с какой-то необычайной прической смотрелась хорошо. Играли тоже вполне прилично. После концерта пошли ужинать в ресторан. Терпеть не могу наши провинциальные рестораны. За всю свою жизнь только один раз с приятностью провел время в каком-то Ленинградском заведении. У нас раздражает буквально всё: и нагловатые официанты, и дурацкая громыхающая музыка, но больше всего – публика. Для преобладающего большинства рядовых граждан рестораны с их запредельными ценами были недоступны. Разве что в виде исключения, а посему завсегдатаями у нас, по преимуществу, кавказцы, торгующие цветами, и еще бог знает чем, да местное жулье разных уровней. Весьма малопривлекательная публика.
После ресторана поехали ко мне, и все у нас было хорошо. Впрочем, к пяти утра пришлось везти домой. Но это в порядке исключения. Отныне субботы мы проводили вместе. Все было бы вполне комфортно, но при редких моих посещениях Лены, меня принимали в качестве потенциального жениха и даже намекали, что процесс надо бы ускорить. Повторялась история с Валентиной. По-моему, Лена вышла бы за меня замуж, так сказать, бестрепетно. Я этого по-прежнему не понимал. Как я уже говорил где-то раньше, по моим понятиям, любовь должна присутствовать. Любовь, а не чисто сексуальное влечение и всякие там меркантильные соображения. Может быть, это и не всегда так уж рационально. Ведь любовь и впрямь порой бывает слепа. И когда этот «охмуреж» проходит (а в той или иной степени он проходит всегда), вдруг обнаруживаешь у своей милой такие черты и качества, что впору за голову хвататься и бежать куда подальше. Но, рассматривая природу человеческую несколько шире, видишь, что алогичность, иррациональность некоторых поступков непрерывно вторгаются в нашу жизнь, в нашу духовную и практическую деятельность, а посему есть часть нашей сущности. Они не устраняют и не подменяют логику, рациональность наших поступков, но образуют с ними некий единый комплекс, и это фундаментальная специфика человека.
И все же любовь, на мой взгляд, необходима для продолжительной совместной жизни. Вот Зою я любил. Мне всегда даже просто видеть ее было приятно. А с Валентиной приятно в постели. После чего мне чаще всего хотелось, чтобы она удалилась. Объяснять женскую позицию в этом вопросе мне не хотелось, поскольку выглядела она, на мой взгляд, несколько легкомысленно. Или я чего-то недопонимаю? У меня вообще нет такого ощущения, что все-то я правильно понимаю и, соответственно, правильно поступаю. Отнюдь. Меня почти всегда можно переубедить. Были бы аргументы весомы. Но, в конце концов, как-то поступать ведь приходиться! И на основе того понимания, которое есть! Других способов существования, по-моему, просто не существует. Конечно, в действительности всё сложней. Есть фактор степени чувств, и возраст вносит свои поправки, но это уже из энциклопедии или вообще научных трудов. Мне кажется, что Наташу я люблю, но ее ли? Ведь недостаток информации мозг запросто компенсирует удобными фантазиями. Но человек она твердый, тут уж точно. И желанный. Причем не только в постельном смысле.
А еще через недельку вечерком позвонил Валериан Николаевич и передал трубку Валентине.
– Какими судьбами?
– Уволилась. Отпустили с миром.
– Ирка как-то звонила – предупреждала, что скоро приедешь.
– Ну, раз Ирка звонила, значит ты в курсе всех моих дел. Ужасно трепливая девка.
– Насчет всех – я не поручусь, но приблизительно…
– Осуждаешь?
– Ни в коем случае. Взрослый человек вправе сам решать свои дела. Ничего уголовного ты, по-моему, не совершала.
– Нет, конечно. Больше в области нравственности.
– Как у тебя с работой?
– Как всегда заботишься? Как это с Зойкой так получилось!
– Бывает. На душе паскудно, но жаловаться некому.
– Сын уже большой?
– Да. Уже разговаривает. Как раз время подходит его купать и спатки.
– И это ты все один делаешь?
– Один.
– Очень любопытно было бы посмотреть. С трудом могу себе представить. Он у тебя в яслях?
– Нет. С бабушкой и няней.
– Нехорошо, что ты один.
– Ты-то тоже одна!
– Потому и говорю. Со знанием дела. Я тут тебе денег задолжала. Спасибо огромное. Скоро, наверное, не отдам. Ты уж извини.
– Не бери в голову. Давай лучше придумаем, куда тебя приткнуть на работу. У нас это не так-то просто. Сама знаешь.
– Давай я сначала сама попробую.
– Должен с тобой попрощаться. Сын кушать требует.
– Слушай, я должна все это увидеть. Ничего, если я к тебе зайду на часок?
– Конечно, двигай. Рад буду повидать. Мы ведь уже года полтора не виделись.
Она пришла минут через тридцать. Изменилась сильно. Лицо как-то огрубело, приобрело властные черты, которые раньше только намечались. Молодая энергичная женщина. Определенную категорию мужчин такие отпугивают, несмотря на хорошую фигуру. Повозились с Мишкой, который продемонстрировал все свои достижения, то есть отлично поел, немного поговорил и с удовольствием полез ванну. Но попытка тети Вали взять его на ручки не удалась. Уложили спать. Потом позвонила мама с инспекторской проверкой. Заверил, что покормили и искупали. Потом мы засели за технику. У Валентины была набросана статья, которую требовалось дополнить. Сие поручалось мне. Не очень охота было возиться, но все же я принял на себя определенные обязательства. Во-первых, какое-то продвижение в технике. Во-вторых, престижный момент. На работе это производило впечатление. Особенно на начальство. Потом мы поужинали, и идти домой стало поздно. Я не мог ее провожать, оставляя своего малого одного. Самой ей идти не хотелось. Да и развезло ее после пары рюмок. В общем, положение было безвыходное. Постелили ей в гостиной и завалились спать. Под утро она, правда, подвалила ко мне. Когда мы встали, спокойно заметила: «Пусть это тебя ни к чему не обязывает». Немного погодя добавила: «И меня тоже. Ты – единственный мужчина, которому я доверяю и которого по-братски люблю. Гибрид брата и любовника». Что-то новенькое, но размышлять в утренней спешке было некогда. Посмеялись, но ситуация устраивала обоих. Меня во всяком случае. Бремя страстей человеческих мы себе облегчили.
___

С приездом Валентины жизнь обрела несколько иную конфигурацию, но в новом качестве ничего принципиально нового не наступило. Теперь раз в неделю мы собирались и решали с Валентиной дела технические. Она была настроена очень решительно. Ей нужна была кандидатская диссертация. На работу она устроилась действительно без моей помощи. Имея среднее техническое образование, работала сменным инженером. Зарплата довольно жалкая, но ведь у всех примерно так! Инженером ее поставили с учетом записей в трудовой книжке, где было отмечено, что в Казахстане она работала заместителем начальника смены.
Отношения с Леной шли «по затухающей», хотя жаловаться нам было не на что. По субботам мы по-прежнему выходили в свет, но я замечал, что в разных компаниях начинаю Елену несколько тяготить. Женщине нужно было выходить замуж, и провожать домой ее порой следовало не мне. Со мной перспектив на замужество не было практически никаких. Если такую монотонную жизнь и прерывало какое-нибудь событие, то, как правило, отнюдь не положительное. Кстати, жалобы на монотонность, будь они представлены на суд рядового гражданина нашей страны, могли вызвать и недоумение. А чего вы собственно хотите? Стрельбу и погони? Напряженную борьбу в научной сфере? Или карьерные баталии? Так ведь это дано далеко не всем и не всем доставляет удовольствие.
Но вернусь к своей жизни и ее монотонности. Конечно, были и всплески. Однажды, после посещения Валериана Николаевича Валентина увела меня к себе.
– Знаешь, у меня неприятности. Вот! – и протянула мне судебную повестку.
– И что же ты такого натворила?
– Опять сошлась со своим бывшим преподавателем и не испытываю при этом никакого смущения.
Я ухмыльнулся и ждал продолжения. Уже серьезным голосом добавила:
– Требуют возврата всех денег, выданных при направлении на работу. Подъемные и еще чего-то. Куча денег!
Для меня это были деньги небольшие, но избыточной наличности мало, а брать деньги со срочного вклада в сберкассе не хотелось. К тому же главный преобразователь золота в наличность – зубной техник, был в отпуске. Организовывать новые каналы не хотелось из соображений безопасности. Проще всего было что-нибудь продать. Возня! Да и «светиться» не хотелось. А в повестке было сказано, что Вальку вызывают в суд по вопросу… Так может быть, вопрос можно как-то урегулировать? Отработала же она два года и не сбежала, а была отпущена с миром! Решили пойти в суд. Приняла нас сама судья – дама пожилая и весьма злобной наружности. Все наши разглагольствования она пресекла самым решительным образом и одной только короткой фразой: «Платить будете?» Я понял, что дальнейшие переговоры бесполезны, и мы удалились. Почему-то я вдруг обратил внимание, что Валентина скверно одета.
– Ладно, – говорю, – задача будет решаться следующим образом…
Короче говоря, отнесла Валентина в комиссионку кулон с какими-то камешкам! И получила весьма приличную сумму. Почти три сотни, которые остались после всех выплат, я вручил ей на текущие расходы.
– Ладно, – спрятала деньги в сумочку, – это в счет моего долга.
– Это тебе от меня подарок. Тебе нужен деловой костюм и новые туфли.
– Берешь меня на содержание?
– Взятку даю. Правда, еще не придумал за что.
Засмеялась. Поцеловала меня в щеку.
– Спасибо. Ты верный друг.
Еще через недельку очередной всплеск. Секретарь директора просит зайти к шефу. Быстренько перебираю свои прегрешения. Хорошего, конечно же, ничего не жду, но и дрожи в конечностях не испытываю. До чего хорошо быть материально независимым! Однако наверняка какая ни будь неприятность. Продолжаю перелистывать дни прошедшие. Был вечер в связи с началом учебного года. Вроде без шумовых эффектов. Была малоприятная процедура пересдачи задолженностей. Все прошло в полном соответствии с достигнутой весной договоренностью. Впрочем, не весной, а летом. В колхоз, кого надо и можно было, уже отправили. Меня нельзя – у меня выпускные группы. А, черт с ним. Вперёд!
В кабинете всё как обычно. Оказывается, дело в том, что одной девице всё же нужно поставить тройку. Это значит, снова экзамен с заранее известным результатом. Сдерживаю естественное желание послать шефа куда подальше. Дело еще в том, что девица всем известна своей разболтанностью, чтобы не сказать – наглостью. Сдерживаюсь. Понимаю, что зря директор от меня такой жертвы не потребует – на него изрядно надавили. Начинаю торговаться.
– Владимир Кириллович, но уж очень она нагло себя ведет. И потом, вполне может возникнуть ситуация, что она вообще ничего отвечать не станет. Как тогда? Кто за ней стоит?
– Валентин Николаевич, зачем вам лишняя информация? Одно могу гарантировать: если мы ее выставим, то комиссия из обкома партии нам гарантирована. Причем, с выводами еще до проверки.
– Нельзя ли попросить дать ей накачку, чтобы хоть не болтала лишнего?
– Сложно, но попробую. Мне ведь не начальство звонит, а секретари. Попробую.
На том и расстались.
Накачку девица, видимо, получила, и тройку я ей поставил. Приличия были соблюдены. Шеф, встретив в коридоре, пожал руку – это по обыкновению, и сказал «спасибо» – это уже сверх обыкновения. Что ж, ему тоже спасибо. Он мог оформить это все куда грубее.
Вот всплески нашей монотонности.
А еще дней через десять получил письмо от Наташи. Откровенно говоря, не ожидал. Читать письмо не стал. Сначала уложил Мишуню спать. Потом прикинул, что там у меня завтра за темы? – Демонстрировал себе выдержку. Потом, наконец, взял в руки письмо. Я ей последний раз писал больше месяца назад. Посмотрел на штемпели – шло письмо десять дней! С чего бы это она про меня вспомнила? Открыл и прочел. Даже не письмо, а скорей записка. «Может, ты и прав, и мы могли бы быть вместе, но, согласись, что после суточного знакомства не ломают так круто свою жизнь, не бросают всё. И хотя я о тебе многое уже узнала, но все же этого недостаточно. Да и люди мы очень уж разные. Я один раз обожглась – больше не хочу, хотя ты совсем другой человек. Иногда вспоминаю о тебе. Рисковый ты парень! Но держался хорошо. А один из банды все же помер. Рыжий, что в тебя стрелял. Но никто не переживает. Скорей наоборот. Но все же приезжать тебе к нам не надо. Уж очень рискованно. Будь здоров. Как твой сынок поживает? Пришли его фото. А что дальше будет – время покажет. С уважением – Наталья».
Вот, значит, в чем дело. Человека я загубил. И как самочувствие? Ведь смертный грех! Нет, не чувствую никакой вины. Он хотел убить меня, пытался, но не сумел. Не пожалел, или что там, а просто не сумел. Со второго выстрела наверное попал бы. Что ж, хорошо еще без милиции обошлось. А Наташино письмо обнадеживает. Только что она в действительности за человек? Ведь и впрямь мало знакомы. Со временем такие качества могут обозначиться, что за голову схватишься. И это взаимное притяжение куда-то исчезает, и… рядом с тобой совершенно чужая и нисколько не нужная тебе женщина – брр! Но надо было отвечать. А что? Додумать я не успел – телефонный звонок. Как и все нормальные люди, я терпеть не могу, когда меня тревожат в такое время. Звонил телефон теперь вообще всё реже и реже. С родителями я только что расстался. Мишкины приятели еще до телефона не доросли. С Леной мы расстались, а Валин день был вчера! Однако звонил, и пришлось встать с насиженного места, отложив чтиво. Звонил некто Кацнельсон. Кто это – я понятия не имел.
– Валентин Николаевич, очень хотелось бы продолжить нашу беседу по еврейскому вопросу. Если помните, у Сергея Николаевича мы уже кое-какие проблемы обсуждали. Ваша логика показалась мне убедительной. Да и вообще, не много у меня знакомых, с которыми я мог бы об этом говорить. А мне это, естественно, интересно. Если вам тоже, то мы могли бы встретиться и поговорить в порядке исключения не о судьбах русского народа.
Стоп! Я, кажется, понял, кто это! Если что меня интересовало мало, так это еврейские проблемы. Не по каким-то особым причинам. Вопрос о судьбах евреев и государства Израиль вполне достойная обсуждения тема, но уж как-то очень неожиданно. В ряду проблем, для меня актуальных, куда важней была статья, которую Валентина из меня выжимала, и еще много чего. До евреев очередь как-то не доходила. Но почему бы и нет? Не так уж я занят! Ладно, пусть будут евреи.
– Изя, можно поговорить, но сложность в том, что по вечерам у меня сынишка на руках, и подвижность моя ограничена.
– Вы что, один живете? А где жена, родители?
– Мой сын и так весь день на бабушкином попечении. Надо же дать старикам отдохнуть от любимого внука. Если хотите, заезжайте ко мне. Вы, кажется, обитаете где-то по соседству? – Договорились на завтра.
Когда он пришел, было уже около семи. Мишку забрали в гости к Гоше с условием вернуть к девяти в целости и сохранности. Обычно еще и накормят, поскольку Гоша ест плохо, чего про моего Мишку не скажешь. А за компанию… глядишь, и Гоша поест.
Я таких идей не разделял, но и свои не навязывал. У нас в гостях Гоша ел вполне нормально. А вот Гошина мама мне нравилась, и если бы на нынешний вечерок заменить ею Изю, то было бы очень неплохо. Но это мне на данном этапе «не светило». Пришлось заняться гостем. Ему был предложен кофе в супер-кофейнике, автоматически поддерживающем после закипания заданную температуру, – производство и подарок моих лаборантов. Сигары «Джульетта», коньяк и Шартрез. Изя сострил, что в таком оформлении он готов обсуждать даже проблемы племени Дагонов. Я подумал, что это может быть даже и интересней, но промолчал. После первой Изя спросил: «Что вас в еврейских проблемах интересует больше всего?» Сказать правду было бы невежливо, а посему я выдал: «Уникальность ситуации».
– Со знаком плюс или минус?
– Смотря для кого. Для арабов, так явно с минусом.
– А что они, собственно, потеряли? – Я не специалист по ближнему востоку, я верхогляд и к тому же, как и большинство людей, внушаем. Но обсуждать и доказывать самоочевидные вещи мне неинтересно. Неужели все же придется?
– Знаете, сначала договоримся о беспристрастности. Спорить с зашоренным человеком, а тем более с фанатиком-ортодоксом – полная бессмыслица. Хотя эту зашоренность и, тем более, фанатизм принимать во внимание приходиться.
– Согласен.
– Тогда распределим роли: вы еврей, а я араб. Нет возражений?
– Ну, пусть так. Вопрос первый. Имеют ли евреи право на свое государство?
– Теоретически – безусловно, хотя не они одни живут в рассеянии. А практически это зависит от того, как это абстрактное право реализуется практически, кто, чем и сколько за это заплатит. Главная идея сионизма всех оттенков понятна. Ее поддержал даже такой антисемит, как царь Николай, которого (моя бы воля!) я расстрелял бы вторично. Но вот беда! Там уже живут другие люди! Живут, по историческим меркам, так давно, что считают эту землю своей. Хорошо бы получить их согласие.
– Позвольте, но евреи там тоже присутствовали!
– По моим сведениям, перед войной их там было от силы тысяч двести- триста, тогда как арабов – миллионы. И, согласно концепции сионистов, съехаться туда должны были еще миллионы евреев. Это неминуемо приводит к вытеснению арабов, хотя есть и какое-то количество свободных земель. Пустыни по преимуществу. Но арабов никто спрашивать не стал. И вы находите нечто необычное в арабском сопротивлении?
– Позвольте, но, во-первых, это исконно еврейские территории. А, во- вторых, юридически создание государства Израиль санкционировано ООН.
Он допил кофе, затянулся сигарой и ждал моего ответа.
– Ваши аргументы не выдерживают критики. Что значит исконно? И когда это было? И, далее: а до евреев там, что, было безлюдное пространство? Ведь нет же! Там жили другие племена, которых евреи частично вытеснили, частично уничтожили, а частично их потомки дожили до наших дней. Само название Палестина, между прочим, дали стране филистимляне. Так что многие нынешние арабы потомки тех самых племён. Итак, со сроком давности тоже сложности.
Конечно, можно сослаться на бога, который предал их в руки избранного народа, но высшие силы лучше не трогать. Для арабов Иегова не авторитет, а Аллах ничего, как известно из Корана, евреям не дарил. И потом, что начнется в современном мире, если мы попытаемся восстанавливать политическую карту сообразно тому, как она выглядела пару тысяч лет тому назад? Это же полный nonsens! Славяне, между прочим, жили некогда на территории современного Берлина. Но вот для евреев почему-то нужно сделать исключение. Почему? Теперь про ООН. В те времена решения принимали мировые державы. На этот раз случилось почти невероятное: интересы Сталина и Америки как будто совпали. Думаю, что Сталин совершил политическую ошибку. Остальные государства следовали за мировыми державами. Согласно Библии, ошибался даже бог. Что уж говорить про ООН!
– Так вы считаете, что создание государства Израиль – это политическая ошибка?
– Не забывайте – я араб! Мне нет дела до моральных красот идей сионизма. К тому же я знаю, что моральная красота идей возможна и при отсутствии в них не то, что логики, но даже и простого здравого смысла. Если быть более точным, то ошибка – это создание его так, как это было сделано. С другой стороны, я признаю, что сделанное даже ошибочно не обязательно требует переделки, возврата на исходные позиции. Всё, опять-таки, зависит от конкретных обстоятельств. У нас, например, депортировали калмыков. Это была безусловная ошибка, но ее исправили. Исправить ошибку с созданием государства Израиль сегодня невозможно.
– Но если вы, образованный араб признаете неизбежность существования Израиля, то почему вы его терроризируете?
– Потому что в арабском мире есть другие силы и у них свои интересы и свое видение событий. Это религиозные экстремисты. А что арабские, что еврейские ортодоксы – это не те люди, которых можно убедить в чем-то, противоречащем их взглядам. Это экстремисты – представители выдворенных коренных жителей, которые ютятся в лагерях Ливана и Сирии.
– Позвольте, но они покинули свои дома из страха возмездия или под влияние ложной пропаганды самих арабских лидеров!
– Полноте! И вы в это верите? Но даже если это так, почему же их не пускают обратно? А дело в том, что если бы они остались, то государство Израиль попало бы в сложное положение. Широко прокламируя свои демократические, и даже социалистические принципы (на что Сталин, по-видимому, и купился), как они смогли бы править демократическими методами, если большинство народа – арабы их просто ненавидят? Так что они вынуждены были их тем или иным путем выдворить. Теперь же не желая себе лишних неприятностей, они не позволяют им вернуться. Вполне логично. Можно понять евреев, которым надоело мыкаться по свету и терпеть антисемитизм, которого нет, кстати говоря, только там, где нет евреев. Но следует понимать и арабов!
– И что в итоге?
– Кровавый исторический тупик. Мирного решения вопроса в ближайшее время ожидать, как я понимаю, не приходится.
– Из вас мог бы получиться неплохой проарабский идеолог, – в тоне его сквозило раздражение. Я, кажется, перестарался.
– Давайте поменяемся.
– То есть?
– Я теперь буду евреем, а вы… Но араб из вас не
получится, так что просто послушайте проеврейского идеолога.
– Мы, евреи, живем на этой земле тысячи лет. Мы
пережили здесь эпохи подъема и упадка. Побед и поражений. Мы пережили римлян. Ведь даже после страшного поражения последнего восстания Бар-Кохбы и массового изгнания населения в сто восьмом году нашей эры часть населения все же осталась, а еще большая часть вернулась позже на свою родину. Мы пережили византийцев, арабов, завоевавших эту землю в седьмом веке и частично осевших здесь. Потом были турки, и, наконец, англичане со своим мандатом. Нас терроризировали, а порой просто пытались уничтожить, но мы сопротивлялись и выстояли. Выстояли девятнадцать веков гонений и притеснений и выстояли бы еще столько же, если бы было нужно. Сюда вернулись потомки изгнанных некогда, и это их право. Но мы признаем и ваше право на эту землю. В полном соответствии с резолюциями ООН. Мы признаем исторические реалии, даже если они нам поперек души. Ваши мечети стоят на развалинах наших храмов. Вы считаете своими города, которые являются святынями для всех иудеев и христиан. Таковы реальности и мы, повторяю, их принимаем. И все, чего мы хотим, так это чтобы и вы признали реальности, признали наше право на эту землю. И если мы в одиночку выстояли девятнадцать веков, то сегодня, имея в союзниках преобладающее большинство цивилизованных стран мира, выстоим и подавно. А если вы, подстрекаемые экстремистами и религиозными фанатиками, не примете реалий историй, то тем хуже для вас. Да живет в веках эрец Израиль! Лехаим! – с этими словами я театральным жестом поднял и выпил свою рюмку. Изя, слегка ошеломлённый моей патетикой, молча смотрел на меня. На лице чуть склоненной головы играла полуулыбка с явным оттенком одобрения. Наконец, как бы спохватившись, он тоже выпил.
– Откуда такая эрудиция?
– Особой эрудиции не вижу, но историю древнего востока я, конечно, читал. Прочел и историю евреев.
– У вас есть? Дайте почитать.
– Нету. Но у меня знакомый старик есть. Подпольная кличка – «Радист». Почти всю жизнь провёл на островах Заполярья. Туда на зимовку берут разные книги, а циркуляры об их уничтожении не доходят. Вот он и привез кое-что нам недоступное. Вместе с медвежьими шкурами.
– Не продаст?
– Вряд ли. Но спросить могу.
– Если подвести баланс всему, что вы сказали, то он явно проеврейский. Я прав?
– Пожалуй, хотя и проарабские аргументы тоже следует принимать во внимание: народ, попавший в такую заварушку, мне искренне жаль.
– Вы не обидитесь, если скажу, что в такой способности к высказыванию с чувством убежденности взаимоисключающих суждений есть что-то циническое?
Я задумался. Пожалуй, что-то и есть, но признаваться мне не хотелось.
– Это же игра? Что до аргументов, то они, по большей части, остаются справедливыми. А вы предпочли бы четкое перечисление pro и contra с четко определенными выводами? Можно и так, конечно.
Выпили еще ликеру, закусили шоколадом. Я почувствовал, что Изю малость развезло. Немного помолчали.
– Тускло живем! – он затянулся остатками своей сигары и откинулся в кресле.
– А вас на подвиги тянет?
Он как-то с удивлением глянул на меня, и, внезапно переходя на «ты» и словно не замечая моей реплики, продолжил.
– А тебя не раздражает, что каждый день одно и тоже? Годами! К тому же – вечно не хватает денег! Вечная погоня за дефицитом! Как куда идти – всегда одно и то же нытье: нечего надеть. Просто жизнь отравляет.
– А работа не отвлекает?
– Понимаешь, сижу за кульманом. Специалист я средней квалификации, да еще с такой фамилией! Рутина. У тебя веселей?
– Веселей. Хотя, конечно, пятый раз один и тот же курс читать немного нудно. Но люди разные, и это интересно. К тому же, в лаборатории химичим всякие электронные пустячки.
– Завидую. Мне до смерти перемен хочется. Податься что ли в Израиль? Теперь выпускают понемножку. Но ведь пока уедешь – все нервы вымотают. И с работы попрут.
– Ты думаешь там лучше?
– Материально – конечно. Главное, работу найти. Но для меня самое главное – обстановку сменить. Может в Штаты податься? – он замолчал и налил себе еще. В дверь позвонили, и явился мой Мишка с соседкой. Я уже знал, что зовут ее Вика.
– Поел, попил и набегался, – доложила она с порога. Я хотел пригласить ее зайти, но видно и у меня реакция стала замедленной. Прежде чем собрался рот открыть, она уже исчезла. Изя сразу засобирался, а я запустил свое чадо в ванну. Купаться – это у нас любимое занятие. Потом был контрольный звонок мамы, и лапушка моя пошёл спать.

Я навел порядок и сел поразмышлять. Под впечатлением последнего Изиного заявления насчет «тускло живем». Так ведь, ярко жить – и личностью надо быть яркой! Или нет? Скажем, у оперативника из «уголовки» яркая жизнь? Тут специфика работы. Ну, а если ты от природы не яркий? В конце концов, не всем ведь дано! А вот если не дано, с одной стороны, а жить ярко очень хочется, с другой? Скажем, мечтаю править чуть не миром, а «тяну» на помощника бухгалтера. И как тогда? Во что мое недовольство миром выльется? Будет стимулом и движущей силой или отравой жизни? Н-ннда!
Чувствую, что великих прозрений сегодня явно не ожидается…
____

Ночью меня поднял телефон.Успел подумать – если это Ирка, то я ей сейчас выдам!
Но звонила Наташа. Сна как не бывало. Слышимость отвратная, но понять, в общем-то, можно.
– Валентин, у меня тут такие дела, что уезжать нужно. А куда мне ехать – не решу.
– Наташа, как куда? Ко мне! И чем скорей – тем лучше. Постарайся, чтобы никто не узнал, куда едешь. Бери дочку и приезжай. Как у тебя с деньгами? Телеграмму дай – я встречу. Все у нас будет хорошо.
– Валентин, я не жить с тобой к тебе приеду. Ты это запомни. Сложилось так, что надо уезжать, а ты вроде обещал помочь, если что.
– Ты приезжай. Неволить тебя никто не станет. Да ты и человек не такой. А помогу во всем, что обещал. В этом не сомневайся.
– Лады. Жди телеграммы.
На этом связь прервалась.
Было о чем подумать. Ее заявлению, что она не жить со мной едет, я тогда особого значения не придал. Наташа, по моим о ней представлениям, примерно так и должна была сказать.
Телеграмма пришла через три дня. Очень лаконичная. Дата, номер рейса, подпись – Наталья.
___

Осень. Погода мерзость. Темнело. Увидел ее сразу – рост, стать, прическа. Пытался обнять – протянула руку. Предполагаемый вариант отношений не срабатывал, и следовало перестраиваться.
– Очень рад тебя видеть, – восторженность убрал, радость приглушил. Усмехнулась. Пошли получать багаж. Молча ждали, пока внушительный чемодан и сумка проплыли мимо нас. Подхватили и пошли к машине.
– Твоя машина?
– Моя.
– Дома у тебя кто?
– Никого.
– А сын?
– Вот сейчас заедем к родителям и заберем, – я как-то тоже перестроился с лирического на деловой тон. – Так что случилось у тебя?
Ответила не сразу.
– Когда Серёга помер, угрожать стали. Сами-то тоже покалечились немало. Теперь вышли из больницы.
– Понятно. Ты думаешь, можно с ними было иначе? Стрельбу-то они начали. Я их знать не знаю. Второй раз вижу.
– А первый когда?
– Часа за два до того. Да и то издали.
Усмехнулась. Я понял, ясного представления она обо мне еще не составила. И если я хочу, чтобы она осталась со мной, мне еще предстоят некие испытания. Что ж, посмотрим. Одно несомненно: помочь я ей обязан.
– Дочку почему не привезла?
– Вот осмотрюсь, устроюсь как-то.
Уже подъезжая к дому родителей, сказал: «Очень я рад тебя видеть». Глянула искоса. Ничего не ответила. Подъехали. Остановил машину.
– Подойдешь со мной или подождешь в машине?
– Подожду.
Не удержался и заметил: «У нас не стреляют». Вернулся скоро с Мишкой на руках. Мама хотела оставить его у себя, но я понимал, что сын мне сегодня необходим.
Дома тепло, уютно. Мишка сразу побежал к себе за игрушками. Наталья обошла все комнаты. Увидела двухэтажную детскую кроватку.
– Кто еще спит тут?
– Для твоей приготовил.
Закончив осмотр, уселись в гостиной. Я на тахте. Она в кресле, напротив.
– Красиво у тебя! А кто хозяйство ведет?
– В основном сам управляюсь. Баба Маня с первого этажа помогает, немного мама.
– Вот так один и живешь?
– Вот так один и живу. С сыном. Это, на мой вкус, лучше, чем абы с кем. Прибежал Мишка и, спрятавшись за папиной спиной, принялся разглядывать незнакомую тетю. Наташа ему улыбнулась. Первый раз за все время. Напряженность несколько спала.
- Пойдём, покормлю, – она встала, – Привезла тут кой чего. Куда положить-то?
Смотрю на нее, и как-то даже не верится. Невзирая даже на некоторую суровость или, правильнее сказать, отчужденность, смотрится очень даже… слова не подберу. Узкое, слегка скуластое лицо, высокая грудь, темные волосы до плеч. Хорошо смотрится!
– Наверное, это с моей стороны эгоистично, и цена высока, но уж так мне приятно видеть тебя вот такой и на этом самом месте…
Усмехнулась. Уже как-то добрей. Или мне показалось?
– Распорядок у нас на завтра такой: с утра везу малого к бабушке. Туда же его няня приходит. Потом еду на работу. Часа в полтретьего освобождаюсь и занимаюсь твоими проблемами. Твои планы какие?
– Какие мои планы. На работу надо устраиваться.
– С работой в городе так: сначала нужна прописка, а уж потом работа, но и прописку без работы не дают. Мы с тобой начнем с прописки. Это потребует времени и некоторых усилий.
– Отвезешь меня в городской отдел образования.
– Отвезу, конечно, но сама ты ничего не сделаешь. Впрочем, тебе полезно будет в этом убедиться.
– Поглядим. У вас посуду-то как моют?
– Да вот горячая вода. Тебя на трудовые подвиги тянет? Ну, давай. А я позвоню друзьям по твоему делу.
Оставил ее мыть посуду и пошел звонить Володе. Двери бросил открытыми. Пусть послушает.
Набрал Володю.
– Подруга моя приехала. Из Сибири. Хочет на работу устроиться, но прописка нужна.
– Регистрируйтесь, и какие проблемы?
– Замуж она за меня не собирается.
– Зачем тогда приехала?
– Есть причины. Встретимся – расскажу.
– Подходи – подумаем, что можно сделать. Она там выписалась?
– Наташа, ты там выписалась?
– Да.
– И чего бы вам не пожениться? Она как смотрится?
– На мой взгляд, она прелесть.
– Ладно. Завтра позвони на службу. Встретимся – поговорим.
Наташа вышла из кухни.
– Нас завтра приглашают насчет прописки.
– Сначала схожу в отдел образования.
– Ты чемоданы распакуй, – взял ее за руку и подвел к двойному платяному шкафу, который стоял в спальне. От Зоиной одежды осталось немного. Несколько платьев, свитерочки и всякое такое. Много места занимала шубка.
– Это твоей жены?
– Мне было бы приятно видеть тебя в этом.
– Меня бы спросил. И что бы твоя жена сказала?
– Моя жена была хорошим человеком. Она сказала бы: носи, на здоровье, и будь счастлива.
Оставил ее одну возиться с вещами. Сел просматривать завтрашние лекции. Через некоторое время она вышла в спортивном костюме – том самом. Я отложил свои бумаги и повернулся к ней.
– У тебя завтра лекции?
– Как обычно.
– Сможешь меня утром подвезти, куда я просила?
– Можно, но встать придется немного раньше.
– Прибежал Мишка и полез на руки.
– А к тете Наташе пойдешь? – К тете Наташе он не захотел, но поглядывал на нее весело. Она протянула к нему руки и поманила каким-то особо нежным голосом, которого я еще от нее не слышал. Но Мишка только крепче вцепился в папу. Я сказал, что пора его купать. Купанье проходило, как обычно, бурно. Наташа стояла в дверях и наблюдала всю эту картину. Вытерлись, надели пижамку и отправились в кроватку. На прощанье поцеловал чадо свое ненаглядное, а тете Наташе мы помахали ручкой.
Снова уселись в гостиной.
– А ты хороший отец!
Я неопределенно пожал плечами. У меня было ощущение, что тест по сыну прошел успешно.
– Если хочешь купаться, то там, в ванной всё найдешь. Спать будешь здесь, а я в спальне, с мальчиком. Пойду перед сном почитаю что-нибудь. Принес ей постельное белье и пожелал спокойной ночи. Несколько погодя она зашла и взяла что-то из шкафа. Слышал, как она мылась. Потом легла. Я одолел страниц десять, которые помогли мне оторваться от мыслей про Наташу, которая вот – рядом. От всего сегодняшнего дня, с его необычной напряженностью, от мыслей насчет дня завтрашнего.
Проснулся от Мишкиного кряхтения. Включил ночник и посадил сына на горшочек. Всё шло обычным порядком. Чуть скрипнула дверь и вошла Наташа. В длиннющей ночной рубашке.
– Что тут у вас?
– Да ничего. На горшочек попросился. Посмотри, он не успел намочить?
Послушно исследовала Мишкину постельку.
– Вроде сухо.
– Ну и отлично. Спим дальше, – положил его в кроватку.
Неужели он тебя разбудил?
– Да нет. Я все равно не спала.
Глянул на часы – пол второго. Задал не самый разумный вопрос.
– Почему не спишь? Что-то тревожит или просто много новых впечатлений?
Глянула на меня, чуть усмехнувшись, и молча вышла из комнаты. Было слышно, как она легла. Вышел за ней и присел на постель в изголовье. Погладил ее по волосам.
– Спи спокойно. Я буду считать, что мне опять в жизни повезло, если ты останешься со мной.
Высвободила из-под одеяла руку и убрала мою.
– Иди спать, – сказала с очевидным раздражением.
Ну что ж… Пошел к себе досыпать.
__

Когда я утром проснулся, она была уже на ногах. Позавтракали. Потом я забросил Мишку к родителям, а Наташу в Управление народным образованием. Чуть не опоздал к звонку. После окончания второй пары, выпроводив студентов из лаборатории, уселся в лаборантской за свой стол перекусить. Приход Наташи меня крайне удивил.
– Как ты меня нашла?
Усмехнулась.
– Ну что тебе сказали?
– Ты был прав. В деревню – пожалуйста, хоть завтра.
Помог снять пальто. Пододвинул стул. Она села.
– Поешь со мной. Или пойдешь домой? У меня еще одна пара.
– Можно я посижу здесь?
– Конечно, но тебе надо поесть.
– Ничего со мной не сделается. А ты ешь. Тебе еще работать.
Заботится! Что-то новое. Слушать ее я не стал, а подвинул бутерброд с котлетой и налил кофе из термоса.
– Давай по-семейному. Перекуси.
Уговорил!
– Ты любишь свою работу?
– В общем-то да, хотя иногда хочется чего-нибудь новенького. Может быть, в институт перейду.
Зашел мой лаборант, и мы стали отбирать плакаты к лекции. На следующей перемене зашел в лаборантскую. Она сидела на прежнем месте и читала какой-то журнал. Я подумал: красивая женщина! Но что-то у нас не клеится.
– Не скучно? Потерпи еще один урок.
Домой некоторое время шли молча. Наконец я спросил:
- Ну что ты решила? Будем организовывать прописку? Надо решать. Мой приятель просил сегодня позвонить.
Она молчала. Я начал немного злиться.
– Проще всего было бы, если бы ты вышла за меня замуж. Но у меня такое ощущение, что я тебя несколько разочаровал. Что ж, насильно мил не будешь, это я понимаю, но на мою помощь всегда можешь рассчитывать.
С полквартала молчала.
– Не понимаю, зачем я тебе? У вас, гляжу, столько красивых девушек!
– В том-то и дело. Были бы чувства – не было бы вопроса. Но, может быть, не будем спешить? Поживем – разберемся. На работу тебя устрою, дочку привезешь.
Она молчала.
Вечером позвонил приятель – собиралась компания в театр. Сказал, что посоветуюсь с подругой и перезвоню. Наташа пожала плечами и сказала, что ей не в чем идти. Вынул из шкафа и разложил на диване Зоины платья. Испытывал при этом изрядное внутреннее напряжение: ну, сейчас она мне выдаст! Но пронесло: отобрала два и пошла в спальню. Думаю, что примерять. Довольно долго она это делала. Наконец вошла. Хороша! Ах, как хороша! Говорит, что немного узковато, но со стороны казалось, что только лучше подчеркивает фигуру.
– Как тебе хорошо в нем! Что значит – красивая женщина! Что ни оденет – во всем хороша.
Она слегка покраснела. Лед, кажется, тронулся. Подошел и обнял за талию. Мягко отстранилась.
– Машинка у тебя швейная есть?
Села что-то пороть и шить. Мишка залез-таки на верхнюю кроватку, но опуститься не мог и уже начал хлюпать носом. Пришлось выручать. Потом он залез под стол и пытался вылезти между Наташей и машинкой. Наташа смеялась. Потом вытащила его, взяла на руки и закружила по комнате. Мишка был в полном восторге. Ну, прямо тебе домашняя идиллия! Воспользовался моментом, обнял их обоих и по очереди поцеловал.
– Возьми его, пока я не закончу.
Потом ужинали. Потом купали Мишку. Уже вдвоем. – Вот-вот! – подумал я. Верной дорогой идете, товарищи! Когда Мишку, наконец, уложили, Наташа тоже прилегла на тахту. Бессонная ночь, по-видимому, сказывалась.
– Ты не против, я, наверное, тоже лягу. До того спать хочется!
Я, разумеется, был не против. Переместился со своими книжками на кухню. Странная какая-то ситуация. Через часок подошел к ней. Спит. Поцеловал в голову. Никакой реакции.
Утром все по регламенту. Сказала, что пойдет, посмотрит город и к двум часам вернется. Когда я пришел, она действительно была дома. В домашнем халате. Усадила меня за стол и накормила. Была оживлена и делилась своими впечатлениями о городе. Но когда мы поехали за Мишкой, подняться к родителям не захотела.
Вечером отправились в театр. Ничего особо выдающегося. Во время антракта впервые взял ее под руку. Собрались приятели со своими дамами и завязался весьма оживленный диспут. Сверкала эрудиция, мелькали имена авторитетов, актеров, режиссеров. Наташа молча слушала.
Домой приехали сравнительно рано. Попили чаю. Снова напряженный момент отхода ко сну. Молча достала свое белье и постелила в гостиной. Когда я проходил к себе, она уже лежала в постели. Спокойной ночи мне пожелала.
Через часок и я лег спать. По давней привычке проверил все краны. Подошел к Наташе – вроде спит. Наклонился и поцеловал в щеку. В ответ услышал резкое: «Не надо». Что слова? Главное тональность. Тональность была сродни ледяной воде.
– Спи спокойно. – Резко встал и ушел к себе. Немного рассердился. Конечно, долго не мог заснуть. Странная женщина. Но «странная» мне нужна ли? Впрочем, виноград у лисы тоже был зелен. С этим и заснул. Проснулся в темноте, почувствовав чье-то присутствие. Хотел проигнорировать, хотел сказать что-то резкое, но тут она прильнула ко мне. Мыслительная часть куда-то исчезла, и все было чудесно. Ни единого слова.
Утром меня ждал завтрак. Мишка в этот день остался у бабушки. В удобный момент привлек ее к себе и поцеловал. Чуть улыбнулась и, освободившись от моих рук, стала разливать чай. Пока я разделывался с завтраком, сообщила мне, что назначили к десяти часам в том же наробразе. Я вникать не стал. Перед уходом еще раз ее поцеловал и убежал на работу. Что ж, разные бывают люди, но все вроде движется в нужном направлении.
Я ждал, что она снова зайдет за мной на работу, но не зашла. Дома обнаружил записку: «Прощай. Не сладится у нас. Я уехала по направлению в деревню. Спасибо за гостеприимство. Поцелуй за меня Мишеньку. – Наталья».
Чудеса, да и только! Впрочем, никаких чудес. Такой вот человек. Не нравится – отойди. Нравится – борись, добивайся.
На следующий день поехал в этот самый наробраз и без труда выяснил, куда направили Наталью Ильиничну Плетневу. От города часа два на машине. До воскресенья никаких достойных упоминания событий. Выехал рано и часам к десяти был на месте. Нашел быстро: стирка, вид соответствующий – очаровательно милый. Улыбнулся ей.
– Найдешь минут пять для меня?
Завела в комнатенку. Темновато. Сели.
– Наташа, ты приняла решение, и я его уважаю. Надеялся на другое, но…
Смотрит серьезно и холодно. Впервые потерпел столь сокрушительное поражение. Видно, сам виноват.
– Я по другому делу. Мой долг помочь тебе. И не только потому, что я люблю тебя… – вскинула глаза, и на лице появилась, как мне показалось, чуть насмешливая гримаска.
– Зарплата у тебя ерундовая, а ты должна еще посылать домой и за квартиру… Я тут привез немного денег тебе на обустройство и впредь хочу тебе давать еще по сотне в месяц.
– За что это? Ничего мне от тебя не нужно!
– Нужно, Наташенька. Иначе ты будешь в трудном положении, и мне будет совестно, тебя же это ни к чему не обяжет. Замуж выйдешь, или как-то прибогатеешь – тогда можно и без меня.
Улыбнулась как-то печально.
– От тебя мне ничего не нужно, но спасибо за заботу.
– Обидно слышать. Я ведь тебе жизнь в какой-то степени порушил, и мой долг помочь. Ты ведь мне помогла не задумываясь! Поверь, для меня деньги это не такие уж большие, а на душе будет спокойней.
Встала.
– Обидеть тебя не хотела. Ты хороший человек. На что только ваши девки смотрят? Но денег от тебя я не возьму. – Снова посуровела лицом.
– Что же мне с тобой делать? Хотел тебя в городе устроить – ты не хочешь. Хочу тебе по-дружески помочь материально – опять нет. Я ведь никаких условий не ставлю! Живи себе с кем хочешь, кого полюбишь.
Молчит. Встал и я. Незаметно кладу под какую-то книжку пятьсот рублей.
– Ничего у меня с тобой не получается. Унижаться и умолять не стану. Прощай. Если в чем нужда – адрес знаешь. – С этим вышел и отбыл. И не оглянулся. Трудно мне ее понять. То ли я дурак, чего исключить нельзя. То ли она уж такая своеобразная. Да бог с ней. Переживем.
Деньги вернула по почте.
__

Следующие два месяца прошли обычно. Новый год отметили. Что-то ни в какие компании мне не хотелось. После концерта в филармонии отправился к родителям. У них были гости. Для приличия посидел немного. Забрал сонного Мишуньку и укатил домой.
Дома встретил новый год с бутылкой и телевизором. Иногда звонил телефон, и меня поздравляли. В основном мои учащиеся. Потом мне надоело отвечать, и телефон я выключил. Где-то часа в два не выдержал телевизионного веселья и заснул.

Примерно через месяц возвращался я вечером домой от приятеля. Темно и холодно. На этот субботний вечер у меня еще были кое-какие планы. Мишка у бабушки, так что полная свобода. Не успел раздеться, как звонок в дверь. Не сразу узнал её и несколько растерялся.
– Заходи! Какими судьбами? Раздевайся. Рад тебя видеть.
Чинно разделась, прошла в комнату.
– Замерзла, тебя ожидаючи.
– Правда? Но ты же не предупредила!
Что это, интересно, приключилось, что она вдруг заявилась?
– Как работается? Как живется? – уселся напротив. Милое лицо с отнюдь не суровым выражением. Ну, чудеса!
– Надеюсь, ничего плохого не случилось?
– Работается хорошо. Живется – не очень. За дочкой скучаю.
– Почему не берёшь к себе?
– Условий нет. Решила вот тебя навестить, – усмехнулась.
– Ладно, говори какие проблемы? Как я понимаю, если не
проблемы, то вряд ли ты ко мне пожаловала, Но твои проблемы – это мои проблемы. Выкладывай.
Пока она, видимо, собиралась то ли с духом, то ли с мыслями, я разглядывал ее. В белом свитерочке в обтяжку смотрелась хорошо. По-моему – это тот самый, в котором она была, когда мы первый раз встретились.
– Ты прав. Кабы не проблемы, не приехала бы. Беременна я.
Ну, ошарашила! Я даже как-то и онемел. Да и что тут скажешь! Но надо держать удар. Чуть придя в себя, все же спросил: «Сколько месяцев?»
– Шестьдесят восемь дней. Сам можешь посчитать.
Еще один удар. Но уже не больно. Некоторое время молчим. Наконец я спохватываюсь, что столь долгое молчание становится неприличным, и выдаю монолог.
– Кажется, понимаю проблему. Зачем тебе ребёнок от нелюбимого человека? Своей вины не чувствую, но ты уж так не переживай. Всё я устрою. Скажи только, когда сможешь лечь в больницу, и все будет на высшем уровне. Даже без боли. Никто и не узнает. После операции поживешь у меня пару дней, оправишься и – без проблем.
Молчит.
– Только не молчи. У меня от тебя голова кругом. Зачем ты поехала в деревню? Почему ушла от меня?
– Если бы ты сказал то, что сказал в деревне, не ушла бы.
До меня что-то начало доходить. Боже мой! Ну и дурак! Она человек из несколько иного мира! Там еще не было, как она когда-то сказала, сексуальной революции. Я смотрел на нее, а мысли появлялись и стремительно заменились следующими: хочу быть с ней? Хочу, но побаиваюсь. Вот чертов обыватель! Она – прелесть. Она в смятении. Всё. Больше молчать нельзя!
– Наташа, неужели нужны были еще какие-то слова?
– Обязательно. Я их уже успела наслушаться и цену им знаю – не велика. Но без них нельзя Тебе я поверю. Может быть, я в твоих глазах дура провинциальная, но уж какая есть.
Она сидела выпрямившись, скулы пылали. Вся в напряжении. Сейчас встанет и уйдет. Что ж, надо играть по ее правилам. И не так уж они неверны! Ну, вперёд! Встал, подошел к ней, взял ее руки в свои и по очереди поцеловал.
– Наташенька, я люблю тебя и прошу выйти за меня замуж.
Она молча смотрела на меня. Что я еще не сделал? Поднял ее из кресла и крепко прижал к себе. Она положила голову мне на плечо и тоже обняла меня. Так мы стояли довольно долго, и я чувствовал, как мое тело наполняется желанием, но это казалось мне совершенно неуместным. Наконец она подняла голову и очень серьёзно сказала: «Я тоже люблю тебя и выйду за тебя замуж». И мы первый раз поцеловались, Мыслей почти не осталось. Мелькнула фраза: «Классика, век девятнадцатый». Зазвонил телефон. Мы посмотрели друг на друга и почему-то рассмеялись.
Звонил Изя Кацнельсон, приглашал в гости. Я глянул на часы. Было всего-то восемь часов.
– Понимаешь, жена приехала, так что мы сегодня дома…
___

Бросать школу в середине учебного года нельзя. Эта позиция была у моей жены абсолютной. И, таким образом, жили мы от пятницы до пятницы. В воскресенье вечером она уезжала в свою деревню.
В первую же субботу мы подали заявление в ЗАГС и через месяц расписались. Впрочем, этот формальный акт был для нашей реальной жизни малозначим. Любящей и заботливой женой она стала как-то сразу. Но наличие бумажки дало мне основание позвонить ее директрисе, и через неделю жену мне вернули.
Володя устроил прописку. Впрочем, его помощь носила символический характер – жену прописать обязаны были и по закону. А все же приятней, чем стоять в присутственных местах, просто отдать все документы Володе и получить обратно новый паспорт уже и с пропиской. Меня иногда даже пугала моя зависимость от Володи. И хотя я почти всегда оплачивал в той или иной форме его услуги, но в наше время сама возможность заплатить и получить требуемое, причем в широком диапазоне – от билетов на поезд до прописки, дорогого стоила.
Съездила Наташа домой и привезла дочурку. Очень симпатичное существо трех с половиной лет. И покатилась жизнь с легким перестуком на неизбежных житейских колдобинах, которые есть в жизни в целом, даже и благополучной. Все эти мелкие, а порой казавшиеся в прошлом и не такими уж мелкими, неприятности как бы стирались в памяти, тускнели, и если постепенно и не исчезали вовсе, то остроту и хоть какую-то значимость теряли.
Жена моя оказалась уж очень ревнивой. Но, надо отдать ей должное: убедившись в беспочвенности своего очередного выброса ревности, старалась как-то его скомпенсировать и порой довольно приятными способами.
Не часто, но болели дети. Их теперь стало трое. Все это сопровождалось естественными тревогами. Все чаще стали болеть мои старики. В связи с этим был произведен обмен соседней по нашему этажу квартиры на родительскую. Теперь весь этаж был наш, чем мы не замедлили воспользоваться, отгородив лестничную площадку и установив одну общую входную дверь. Это давало возможность малышне запросто бегать к бабушке с дедушкой в гости. К тому же, если приходили гости, то детвору отправляли спать к родителям, чему они были всегда несказанно рады.
Две нерадостные мысли засели в моей голове. Одна – это воспоминания о Зое. Они всегда сопровождались чувством вины за то, что я вот жив и благополучен, а ее нет. За занявшую ее место Наташу, с которой мне так хорошо живется, с которой я как бы изменяю ей, ее памяти. Пожалуй – это было не совсем нормально и смахивало, на мой взгляд, на какую-то психическую аномалию. Правда, профессор, связи с которым моя лаборатория не теряла, заверял меня, что страшного ничего нет и, как он выразился, «с этим можно жить». Его реакция была мне понятна. Он ежедневно общался с людьми, про состояние которых так сказать нельзя было никак. Поскольку других нарушений психики ни я, ни окружающие вроде бы не замечали, я тоже перестал тревожиться. И появление Зои у меня в памяти, и даже какие-то приступы нежности к ней воспринимал теперь совершенно спокойно, психического равновесия не теряя.
Второе тревожащее меня обстоятельство, как это не покажется, может быть, странным, было политическое состояние страны, ее экономики. Тут, конечно, сказывались дебаты с людьми из окружения Валериана Николаевича. Вносили свой вклад и зарубежные радиоголоса, когда удавалось их услышать сквозь вой глушителей. Моя убежденность в том, что все плохое в нашей жизни вторично, не главное, а главное – это новый политический строй, новые (по идее) человеческие отношения, постепенно разрушались. Я все больше убеждался в каком-то одряхлении системы, в ее, так сказать, несоциалистической сущности. Политическая пропаганда – сплошь ложь и демагогия. Низкий жизненный уровень населения, перебои со снабжением, неизменно низкое качество большинства товаров по сравнению с зарубежными – это все было перед глазами каждодневно. Имелись, конечно, и позитивные моменты, но многие из них были основаны на внутренних источниках информации, а им мы верили все меньше и меньше. Мне казалось, что вечно так продолжаться не может. Ну, и что же с нами будет? Во что все это выльется? Впрочем, утешал я себя, еще не завтра. Впереди наверняка по крайней мере десятилетия. Так мы тогда думали. Мы – это те, кто вообще над нашими политическими перспективами задумывался. Таких было преобладающее меньшинство.
____

Весной Валентина вышла замуж и почти одновременно защитила диссертацию. Наташа к ней относилась настороженно – женской интуиции можно только позавидовать. Свадьбы, как таковой, не было, но на ужин нас пригласили. Там Наташа познакомилась с Валерианом Николаевичем, и старик ее очаровал. Знакомство моей жены с Изей было забавным. Мы встретились в театре. Наташа стояла отдельно и о чем-то оживленно беседовала с приятельницами – сотрудницами из детского дома, где она устроилась на работу. Не помню уже, как разговор перешел на женщин, но, указав на Наташу, из озорства спросил: «А как тебе эта?» Оценивающе оглядев объект, Изя изрек: «Высокий класс! Ты с ней знаком? Познакомь меня. Какие ноги!..» Уловив Наташин взгляд, я жестом подозвал ее. Глядя на приближающуюся жену с чисто мужским удовлетворением отметил, что и впрямь хороша! Изя, по-моему, уже начал что-то понимать.
– Познакомься. Это тот самый Изя, с которым мы так долго говорим по телефону.
По дороге в зрительный зал Изя ухмыляясь прошипел мне в ухо: «Ну, старик, подставил. Ладно, я это тебе припомню».
В гости к Изе мы ходили вдвоем. С его женой она даже подружилась. А к Валериану Николаевичу она отпускала меня одного. Иногда, правда, позванивала и выходила встречать – перед сном полезно прогуляться на свежем воздухе. Я однажды сострил цитатой из недавнего спектакля, сказав, что скорей всего мы идем подышать вечерним бензином.
Как-то позвонила Валентина. Наташа укладывала детвору спать. Я листал какие-то технические журналы.
– Как дела?
– Все вроде бы нормально.
– Чем ты сейчас занят? Небось изучаешь древнеегипетское искусство?
Я засмеялся.
– Нет, как раз читаю технику.
– Когда закончишь диссертацию?
– По-видимому, летом. Защита, ориентировочно, в октябре. А как у тебя с работой?
– Пока никак. Пытаюсь устроиться в университет. Ужасно мало платят. Но я не поэтому тебе звоню. Дед плох. Почти не встает. Зашел бы!
– Зайду обязательно. Что врачи говорят?
– По-моему, они исчерпались.
– Грустно. Зайду в пятницу вечером. Как семейная жизнь?
– Могла бы быть и лучше. Помни, я тебе не звонила, и ты ничего не знаешь.
Зашла Наташа.
– Валентина звонила?
– Да, «пилила» насчет диссертации. Говорит, дед плох. Обещал зайти в пятницу. Можем?
– Знаешь, если бы я могла чем помочь! Иди уж сам. И не сиди долго – это его утомляет.
Открыл мне Валин муж – щуплый мужчина лет сорока. По Валиным рассказам – толковый инженер и заведующий лабораторией. На заводе – это солидная должность. Мы поздоровались, и он ушел к себе. Из комнаты В. Н. раздавалась знакомая печальная музыка. Пока снимал и вешал плащ, вспомнил: Шостакович, трио памяти Солертинского. Старик с закрытыми глазами лежал одетый на кровати. По-видимому, слушал. Тихонько сел и тоже погрузился в музыку. Над кроватью на большом листе ватмана укреплены десятка два фотографий. Большими буквами сверху написано: «Все, кого помню и любил». Грустно. И музыка, и этот симпатичный дед, еще недавно такой оживленный и насмешливый. Открыл глаза и увидел меня. Поздоровались. Он при этом чуть приподнялся, выключил музыку и снова лег.
– Извините, что не встаю. Всякие движения плохо сказываются на сердце. Кажется, финиширую.
Слушать это было тяжело.
– Почему вы не в больнице?
– Знаете, не приглашают. Они не всесильны. К тому же у меня как-то пропало желание сопротивляться. Лучше расскажите про свои дела. Где вы раздобыли такую красивую жену? Валентина говорит, что вы ее из Сибири вывезли. Вот и моя внучка замуж вышла! Очень, знаете, хороший человек!
– Валерий Николаевич, об этом потом. Завтра вас заберут в больницу. Или, если профессор разрешит, к вам будут приходить домой ставить капельницы…
– Валентин, не надо. Нужно смириться с неизбежным. Это же вполне естественное событие в семьдесят четыре года! Вот, взгляните, сколько хороших людей! – он показал на фотографии, – Их нет, а о большинстве из них никто уже и не вспоминает. Сейчас, по-видимому, моя очередь, и ничего тут не поделаешь.
– Пусть это скажет профессор.
– Пусть. Делясь с вами опытом, скажу: премерзкое состояние. Но бог с ним! Что вы собираетесь в жизни делать?
– Да ничего особенного. Плыть по течению. Работать, детей воспитывать. Мне, как и большинству людей, не много дано. Что я могу такого сделать? Валентина считает, что я должен защитить диссертацию. Ну, стану кандидатом наук. Умней не стану. Может быть, в институт перейду. Люблю свою работу, – пожал плечами, – Людям моего масштаба ничего сверхординарного не светит. Я и так успел по случаю побывать в ситуациях необычных. Но семья, дети – за это платить надо. Ни рисковать, ни в какие авантюры пускаться я уже не имею права. Да и какие там нынче авантюры? Криминальные? Валентина – это другое дело. У человека выдающиеся способности. На таком основании и развернуться можно, и жизнь интересно прожить. Вот и вы, наверное, прожили жизнь интересную! И, даст бог, как говорится, ещё поживёте.
– К сожалению, ничего уж такого интересного припомнить не могу. Преподавал, как и вы. Ну, разве что материи несколько более сложные. А в остальном – ни больших неприятностей, ни больших достижений. Написал пару книжонок да десяток статей. Утерял семью. Не могу сказать, что прожил яркую жизнь. Делал, что мог, а мог не так уж много. А теперь, когда ни сил, ни желаний не осталось, дальнейшее пребывание на этом свете смысла уже не имеет.
– А на том?
– Посмотрим, но очень сомневаюсь. Нет, если бы не подвело сердце – можно бы и еще посуществовать, так сказать, в созерцательном режиме. Но сами желания ведь тоже носят физиологический характер, а посему тоже подвержены разрушению, распаду. И вот, когда это происходит, то наступает то, что называется естественным концом. Уже без всяких сожалений.
– Должен с вами согласиться. Однако войдите в положение близких вам людей! Ведь вполне возможна и такая логическая конструкция. Ухудшение состояния здоровья носит обратимый характер. Но скверное состояние продуцирует соответствующие мысли, которые еще больше ухудшают состояние здоровья. Возникает порочный круг. Он и впрямь может привести к летальному исходу. Вероятность ваших выводов не стопроцентна, а посему нужно попытаться этот круг разорвать. Есть возражения?
Он молчал. Потом устало произнес:
– Теоретически вы правы. Но это должны были сказать не вы.
– Она и сказала. Я просто ретранслирую. Но не выдавайте меня, пожалуйста.
После чего я пошел звонить профессору.
Когда, договорившись обо всем, вернулся, В. Н. уже сидел. Профессор меня не очень обнадежил относительно его состояния, но сказал, что сделают все возможное. Он знал, что когда я прошу, то плачу.
– По классическим литературным канонам уходящий в вечность, умудренный знаниями и опытом старец должен изречь некую итоговую мудрость. Что-нибудь из области высоких материй, – он ухмыльнулся, – но до меня это проделало столько величайших мудрецов, что сказать что-то новое на моем уровне просто невозможно.
– Но ведь говорили разное! Есть выбор. Кроме того, кажется, Аристотель писал, что некоторые истины нелишне повторять. И, наконец, суждения великих вряд ли стали достоянием широких масс, а посему смело можете изрекать, – я пытался перевести его монолог в шутливое русло. Но он говорил серьёзно.
– Вы не масса, не скромничайте. Если не по глубине, то уж по широте интересов, безусловно. Кстати сказать, я с Валентиной не согласен. Она говорит, что если бы вы не разбрасывались, а сосредоточились на чем-то одном, то, безусловно, были бы весьма успешны. Я полагаю, что есть умы настроенные именно в ширину. Преподаватель, пожалуй, и должен быть таким. Но, возвращаясь к итогам, хочу отметить, что в мире очень много разномасштабного зла. Иногда это зло как бы объяснимо. Ну, к примеру, собственной выгодой. Но есть зло не спровоцированное совершенно, необъяснимое логически. Что-то такое в мозгу у некоторых homo sapiens, что дает им ощущение удовлетворения от содеянного зла. В общем, зла много. Может быть, нормальных и добрых больше, но зло агрессивно, что и создает ощущение его преобладания. Вот почему так ценима доброта.
Есть люди, добрые как бы от природы. Или так сложились обстоятельства, формирующие личность. Но есть добрые от ума, от осознания необходимости доброты. Образованный человек обязан быть добрым. Если само не идет, заставлять себя. Да, должен обязательно стараться быть добрым и творить добро. И это большая ценность, знаете ли.
Я чувствовал, что надо сворачивать беседу, но не ответить просто не мог.
– В общем-то, должен с вами согласиться, но не так оно все просто в реальной жизни. Уж очень добро и зло связаны между собой, переплетены. Конечно, когда у вас человек хлеба просит, а вы ему в руку камень суете, то тут все предельно ясно. И так же просто, если дали хлеба. Но в жизни гораздо больше ситуаций, когда все куда как сложней! И нет весов или каких других приборов, чтобы подвести итоговый баланс поступку. Порой зло необходимо сегодня для многократно большего добра завтра. Вспомните революцию! Или наоборот, контрреволюцию. Когда революция на исходе и не удалась, тогда абсолютно необходимо как можно скорей прекратить смуту, остановить разрушение экономики, бессмысленную гибель людей. Для этого нужны порой жесточайшие меры. Вспомните историю! Вот Столыпин ввел военно-полевые суды, и они повесили, кажется, до трех тысяч человек. Но смута, уже бессмысленная, быстро прекратилась, и Россия достигла в исторически кратчайший срок больших успехов в хозяйственной жизни. Так кто Столыпин? Злодей или наоборот?
– Да, да, действительно бывает сложно. Но достаточно и простых ситуаций, где и среднему уму всё понятно. Вот я вам доброту и завещаю. Пожалуй, лягу. Большое спасибо за пластинки. Читать мне уже трудновато, но музыку еще воспринимаю. И еще – спасибо, что не забываете. Одиночество, выключенность из жизни – одно из тягчайших обстоятельств старости.
Я ретировался.
Он умер через неделю в больнице, ночью, от очередного сердечного приступа, даже не позвав на помощь.
Его смерть заметно сужала круг моего общения и наводила на извечные для людей мысли о жизни, смерти, смысле существования. Бродя по кладбищу после похорон, моя, пока еще безотказная память выдавала мне суждения по этим вопросам тех гениев, с чьими трудами я успел ознакомиться. Но суждения эти либо были для меня неприемлемы, поскольку примешивали в проблемы нечто трансцендентное, либо представлялись какими-то плоскими и гениев недостойными. В своём человеческом эгоизме нам хотелось бы быть значимыми, служить некой великой цели и жить если не вечно, то хотя бы столько, сколько хочется. А великие умы говорят, что ни цели, ни смысла в жизни нет, и все это простой (а может быть – сложный) естественный процесс, наподобие ветра или дождя. Согласитесь – очень малоприятное утверждение. Некоторые (и тоже незаурядные) говорят, что в макромасштабе разум – это орудие самопознания природы. А зачем это ей? И вообще – в таком суждении просматривается некая персонификация природы, то есть нечто снова вроде бога. Если перевести вопрос в другую плоскость – как жить? – то и здесь ответы гениев несколько удручают. «Правильно» – говорит Аристотель. К сему утверждению следовало бы приложить многотомник с пояснениями, что это значит в бесчисленных конкретных ситуациях. Гёте – еще один несомненно великий ум, говорит, что следует стремиться к наибольшему самовыражению, дабы получить от жизни максимум удовольствия. До понимания такого я очевидно еще не дорос. В человеке природой столько всего заложено, и нередко доминирует такая мерзость, что упаси боже для окружающих его полного самовыражения. Тираны и диктаторы разных времен дали тому множество примеров. Не говоря уже о рядовых негодяях. Серьезно полагаю, что и впрямь никакого смысла в жизни нет. А жизнь за гробом, потусторонняя – гипотеза столь же завлекательная, сколь и сомнительная. Козырный туз всех религий. Ну а вне религии? Все в человеке противится исчезновению его из памяти оставшихся. И он протестует, как может. Пытается продлить свое существование в памяти людской, пытается любыми путями войти в число тех, кого помнят. И если не вечно, то хоть долго. Пытается какими-то свершениями, если они ему удаются, книгами, картинами, памятниками на могилах. Надежней всего – это талантливые письмена. Как это у Шекспира:

«…Пусть опрокинет статуи война.
Мятеж развеет каменщиков труд.
На врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут».

Но нам, людям простым и бесталанным, остается жить без особого смысла, просто так. Потому что родились. Жить, по возможности, правильно, в меру нашего понимания, как это. И исчезнуть из бесконечной жизни, не оставив видимого следа в памяти следующих поколений.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ