Минувшее.

ПОВЕСТЬ.






Ростов-на-Дону. 2004г.







Часть первая



Эти записки принёс мне мой сосед. Со свалки, где бывший старший инженер проводит большую часть своей нынешней жизни. Со свалки он кормится, одевается, что на его пенсию сделать было бы затруднительно. Записки прельстили его прежде всего добротным переплётом. Извинился за грязные пятна и просил пересказать, если будет интересно. Прочёл. Интересно. Пересказываю.
___


Делать нечего. Мне совершенно нечего делать. И это несмотря на то, что мелкие проблемы по самообслуживанию занимают теперь до удивления много времени. Старческое бессилие. Дотации моего сына – основа моего материального благополучия. У меня прекрасный сын. Дочка, сама материально не слишком благополучная, взяла на себя вместе с внучкой всякие масштабные хозяйственные проблемы. На них стирка, генеральная уборка и крупные покупки. Квартира коммунальная, чему я и моя соседка Елена Сергеевна – одинокая пенсионерка и школьная учительница в прошлом, очень рады. В двух комнатах я. В одной она. Выручаем друг друга в критических ситуациях. Не часто, но бывает. Я даже сигнализацию провёл между нами. У меня сердце и давление. У неё – давление и сердце. Чётко вписываемся в мировую статистику. Почему-то не радует. Хозяйство практически общее, хотя это не прокламируется. Взаимные расчеты весьма приблизительны. Бывшая учительница литературы и бывший доцент кафедры истории местного университета живут в мире и согласии. Повезло!
Так вот, стало нечего делать. Можно было бы продолжать писать статьи в местную прессу, но поднадоело. К тому же для этого нужно ходить в центральную библиотеку, но с ходьбой на 78 году возникли проблемы. Домашняя библиотека весьма обширна, и можно бы читать. С последующим обсуждением. Елена Сергеевна – тонкий ценитель. Но сколько можно? Впрочем, не в этом дело. Читать стало тоже трудно. Как будто все ячейки памяти у меня заполнились, и для новой информации уже просто нет места. Впрочем, когда попадалось нечто особо интересное – место находится. В общем, старость. Где-то прочёл, что существует свыше двухсот теорий старения, так что не мне разбирать механизмы этого печального состояния. И вот я решил писать. Вряд ли моя биография так уж интересна, хотя интересные (напряженные) моменты в ней были. Как и у всех, наверное. Но мне захотелось! Это нынче у меня не часто случается – ценить надо. Что до читателей, то на трех я могу точно рассчитывать. Может быть, и внуки не без интереса прочтут. Их у меня трое. Старших девчонок это заинтересует вряд ли. У них совершенно другая сфера интересов. А вот этого в книге не будет. Не люблю интим на публику выставлять. В общем, решил описывать свою жизнь с 18 лет, с войны. Что это почти никому не нужно было мне достаточно ясно. Всё уходит в прошлое, сознание заполняется новыми событиями и просто сеяминутными интересами. Тускнеет величие даже, во истину, грандиознейших свершений минувшей войны и даже вершин человеческого духа. Тем более, что власти предержащие изрядно таки попаратизировали на всём этом, добившись, как обычно в таких случаях и бывает, эффекта прямо противоположного желаемому. Кабы мне ещё литературный талант! Но в этом не замечен. Недавно перечитывал свои статьи прошлых лет. Читать можно. Даже иногда интересно, но всё без блеска. Я для себя называю этот стиль гладкописью.
Три читателя – это мой сын, Елена Сергеевна и…я сам. Смешно. На самом деле читателей будет несколько больше. Уж подруги Елены Сергеевны никуда не денутся. Живо еще пару знакомых, которым всё равно делать нечего. Как и мне. И внук. Ну, это я только могу надеяться. Мал ещё. А девчонки мои – 15 и 19 лет, полностью во власти гормонального разбаланса молодости. К тому же иные нравы, ритмы, песни. С классикой, которую я пытался им привить, ничего общего. Теперь уже они пытаются втолковать мне, чем наимоднячий стиль – рэп отличается от прочих. Вот это в сфере их интересов. А переживания дедушки в столь отдалённые времена Великой Войны – для них нечто чуждое. И зачем оно – им непонятно. Соответственно и дедушке их рэп представляется музыкальным пойлом для дебилов. Впрочем, молчу. Если хочу сохранить хоть какие-то связи с этим новым поколением, надо пытаться проникнуться их интересами. Ну, хоть отчасти. Очень, к сожалению, поверхностные интересы. Наверное, есть и другие представители нынешней молодёжи. Мне вот не повезло. Мои такие. А ведь как старался! Причины есть и мне понятны, но не хочется в них копаться. Недооценил я генетическую сторону проблемы. А она-то и возобладала. Ну, перехожу к сути.
___


Перед фронтом.

Помню, или только думаю, что помню, проснулся с мыслью – сегодня 15 сентября 1942 года мне исполняется 18 лет. Дата для человека сама по себе значимая, но в военное время означавшая к тому же и предстоящий призыв в армию. Настроен я был мрачно, и в своей гибели на фронте не сомневался. Количество «похоронок» вокруг убедительно подтверждало мои не очень то весёлые предположения. Кроме того, у нас на втором курсе истфака среди почти поголовно женского контингента учились два инвалида: один танкист без левой руки и пехотный лейтенант с протезом вместо ноги. Их рассказы, весьма, впрочем, сдержанные, тоже оптимизма не внушали. Однако, настроен я был, как и большинство ребят моего возраста, вполне патриотично. Убеждённый сторонник социализма, морально готов был драться за своё Отечество. Впрочем, не только морально. Кое-что для войны полезное я умел. Ворошиловский стрелок! И впрямь очень не плохо стрелял. Парашютист. Два прыжка! Планерист! Четыре самостоятельных полёта. Неплохо разбирался в моторах. Как-то это во мне совмещалось – любовь к технике и истории. Конечно, историю, которую я любил, существенно отличалась от той, которую нам преподносили. Но осознание этого было ещё впереди. А сейчас наступил момент, когда нужно было идти на войну. Дела же наши на фронтах были в то время прямо таки скажем неважные, что тоже оптимизма в отношении моей личной судьбы не прибавляло.
Жили мы с мамой и бабушкой на окраине в домишке, оставшемся нам в наследство ещё от прабабушки. Угробив время на весьма безрадостные размышления, чуть не опоздал на занятия. Впрочем, что теперь занятия!
Повестку получил через три дня. Медицинскую комиссию прошёл, нигде не задерживаясь. Просьбу мою о направлении в лётное училище, подкреплённую соответствующими бумагами, уважили и уже через неделю я очутился в N-ске. В связи с какими-то проблемами комплектации групп, был временно зачислен в БАО, где мы занимались уборкой снега на лётном поле и строевой подготовкой. Право же, ничего интересного. Помню чувство зависти к курсантам, проходившим мимо нас в лётной форме, рёв авиационных двигателей, взлетающие и садящиеся самолёты. Впервые столкнулся с армейским примитивизмом и необходимостью выполнять приказы, даже если они казались идиотскими. Наибольшее впечатление производил гонявший нас по строевой части старшина – здоровенный битюг с медалью «За боевые заслуги». На всю жизнь запомнилось: «Ногу под прямым углом 45 градусов ставь!» И ещё целый букет подобных перлов. Я снискал его расположение тем, что хорошо бросал гранату.
И ещё в памяти осталось почти непрерывное чувство голода. Кормили скудно, а посему дежурство на кухне воспринималось радостно. Что-нибудь сверх положенного там всегда можно было урвать.
Увольнительные в город давали редко, да мы первое время и не рвались-то особенно. Что делать голодному и плохо одетому солдатику в совершенно чужом городе?
Однажды нас отвезли на какой-то вечер при местном техникуме. После монотонных казарменных будней резкий переход в среду нарядных девушек пятнадцати – семнадцати лет и общая слегка пьянящая атмосфера приятной сексуальной возбуждённости. Впрочем, слова секс в нашем тогдашнем лексиконе ещё не было. Сразу появились знакомые, и походы в город приобрели хотя и одностороннюю, но чёткую осмысленность. Что до меня, то особенных привязанностей у меня не было. Я быстро понял, что девчушки, в большинстве своем, ждут от нас так сказать активных действий. Что на их протесты можно по большей части особо внимания не обращать. И ещё много чего. В общем, целая наука. Усвоил быстро, но нам нужны были девушки и постарше, и образованней. Мне, во всяком случае. А это уже был контингент авиазавода. Во всяком случае, в смысле возраста. Оттуда за нами присылали «автобус». Шучу. Полуторку с деревянной будкой. Замерзали мы в ней отчаянно. Вообще, одеты мы были скверно в сильно поношенное БУ. и совершенно не по погоде. К танцам пытались выгладиться и пришивали белые подворотнички. Но то, что мы были скверно одеты, нас как-то не очень травмировало. Форма и обстоятельства нашей жизни сводили эффект одежды к минимуму.
Общие воспоминания этой поры моей внеучебной жизни весьма сумбурны. С кем-то обнимался, целовался. Тискал чуть ли не всех подряд. В общем, выражаясь слогом старинным, вёл легкомысленный и рассеянный образ жизни. В светском аспекте. Но это было даже не второстепенным. Главное – начались занятия. И весьма интенсивные. И хоть я понимал, что знание устройства самолёта, моторной части, вооружения – всё это конечно, нужно, но не это главное в бою. Я хотел выжить! Нельзя даже передать словами, как я хотел выжить! Понимал, что случай играет на войне огромную роль. Случай, когда от меня, в сущности, не зависит ничего. Но всё, что от меня зависит, я хотел уметь делать наилучшим образом. Я не просто учился, изучал, Я буквально вгрызался во всё, что нам преподавали. Тратил на ученье все свои силы, всё свободное время. За меня, кроме бешенной настойчивости, были: отличная память, на не плохом уровне природная сообразительность, опыт возни с техникой на осовиахимовском аэродроме. Меня заметили. Ради таких как я наши технари порой задерживались и после занятий. Не только ради меня, конечно. Было ещё несколько парней столь же целеустремлённых. Не знаю, что ими двигало. Может быть врождённая добросовестность. Может быть, какое-то на патриотизме настоенное чувство ответственности. У меня всё это тоже было, но главенствовало, повторяю, желание обязательно выжить, уцелеть несмотря ни на что. Я выкладывался даже на уроках физкультуры. Один из наших преподавателей – списанный боевой лётчик, как-то рассказал мне, что спасся только благодаря физической силе, когда его подбили и заело колпак. Правда, парашют раскрылся поздно и в результате перелом обеих ног. Но вот он передо мной! Живой и при деле! С орденом на груди, что в те времена ещё не часто встречалось. Преподавал нам тактику воздушного боя.
А на дворе было уже очень холодно. В казармах и учебном корпусе топили исправно, но на улице в наших шинелишках мы мёрзли изрядно. Не помогало даже тёплое бельё. Впрочем, замечали мы всё это в основном во время еженедельных походов в город. Но вот, наконец, нам выдали офицерское обмундирование. Тоже БУ, но всё же! Мы сразу стали выделяться на вечерах. Сапоги, правда, всё те же кирзачи, но всё же! Я щеголял на вечерах в настоящих офицерских, хромовых. Одалживал на вечер в обмен на курево, поскольку не курил. Как мне завидовали!
На танцах иногда случались потасовки. Я их боялся и пытался избежать. Надеюсь, понимаете, что это не всегда возможно, поскольку неписанные правила чести обязывали защищать своих вне зависимости от того, кто в действительности прав. Я опасался не драки – был, что называется, крепким парнем. Боялся административных последствий. Конечно, дальше фронта не пошлют, но одно дело рядовым, а другое – офицером. Тогда ещё говорили командиром. И расставаться с авиацией мне очень не хотелось. Летать – это сродни наркотику. А я ведь уже немного попробовал!
Через месяц учёбы всем нам присвоили звания, так что на погонах нашей будничной формы уже красовались лычки. Начальство пыталось распределять звания соответственно успехам в учёбе и дисциплине. Большинство было младшими сержантами. Я и ещё двое – старшими. Это даже вызывало порой некоторые трения. Тем более, что нас назначили командирами отделений, и несколько раз в день я должен был рявкать командирским голосом: «Отделение, становись!» Или что-нибудь в этом роде. Однажды пришлось даже рукоприкладствовать, хотя вообще-то говоря, в армии – это явление далеко не редкое. Был у меня в отделении такой выпендрёжник. Тоже Колька. Живчик неуёмный. Я понимал, что это у него природа такая. В тормозной системе какой-то дефект. Говорю ему: «Коля, в служебной обстановке не зубоскаль. Особенно при преподавателях. Сам «загремишь» и мне неприятности. Капитан уже велел обратить на тебя внимание. И отделение подводишь!» Но он как с цепи сорвался. На уроке у милейшей Анны Ивановны вместо обычного приветствия пролаял: «Гав, гав, гав, гав». Тактичная Анна Ивановна сделала вид, что не заметила, и мы спокойно занялись немецкими глаголами. На перерыве я взял его за грудки и слегка трахнул об стенку. Парень он был тоже не из слабых и была бы драка, но вокруг стояло всё отделение и сочувствием от них не веяло. Мой приятель Зюнька Цуккерман, обладатель глубокого баса и рыжей шевелюры, заметил: «Глупый пацан. Нашел над кем выделываться!» Колька сник и больше не «возникал».
Однажды, меня уже после отбоя вызвали на КПП. Трое моих к отбою не явились, но я не очень переживал. Методика проникновения на территорию училища минуя КПП была отработана досконально. Вообще, начальство с дисциплиной не очень «доставало». На проходной меня встретил дежурный лейтенант.
– Ваш?
– Наш. – Белокопытов Ванька. – Пьян в стельку. Девчёнки до проходной довели, но он в беспамятстве, а то на кой ему «светиться»? Вроде он путей не знает.
– Наш. Приболел. Разрешите сбегать за подкреплением. Сам не доволоку.
– Давай быстро.
Поднял Зюньку и того же Кольку. Поразмыслил, и поднял ещё двоих. Как оказалось, не зря. Чтобы без шума – пришлось за руки и за ноги. И сколько же это он, скотина, принял, чтобы так «вырубиться»? Двери открывал я. Дежурный по казарме только глянул и отвернулся. Последствий инцидент не имел. Иван каялся, а мой авторитет в отделении весомо возрос.
__

Из того периода достойны упоминания два момента: начало полётов и знакомство с Викой.
Передать ощущение от полётов я не берусь – нужен литературный талант. Конечно, полёт на планере – это тоже здорово, но тут ощущения куда сильней. Мощный, послушный тебе мотор! Чуткая к малейшему перемещению штурвала машина, какое-то опьянение этой послушностью, свойственной малым самолётам с мощным двигателем – истребителям. Нас готовили к полётам на ЛА-5. На них мы пересели с И-16. – знаменитых «Ишачков», уже снятых с производства. А начинали мы свою лётную подготовку ну, конечно же, с У-2, знаменитом «Кукурузнике». ЛА-5 по тем временам был, пожалуй, одним из самых современных истребителей, производство которых наш завод уже поставил на поток. В нашем выпуске на ЛА-5 я полетел первым. С инструктором, разумеется. Большой скачок в ощущениях!
Полёты сильно повлияли на нас психологически. Мы как бы обрели себя. Почувствовали свою исключительность что ли! Какое-то чувство превосходства над огромной массой людей. Мы в отличие от всех, можем летать! Конечно, сказывался и возраст, и общественное мнение, относившееся к летчикам с какой-то подчёркнутой уважительностью. Общему подъёму настроения очень способствовал и исход Сталинградского сражения. Это было куда масштабней, чем поражение немцев под Москвой в сорок первом. Лозунг, который повторялся очень часто в разных вариантах («Враг будет разбит. Победа будет за нами!») переставал быть чем-то вроде заклинания, а начал наполняться конкретным содержанием. Однако, надежд, что в этой войне обойдутся без нас, у меня не было.
___

Очередные субботние танцульки. Идти – не идти? Дело в том, что я многим «задолжал». Девочки требовали определённости в отношениях, а у меня таких намерений не было и в помине. Возможно, они были в чем-то правы. Коли берёшь, то нужно по авансам и рассчитываться. Если идти, то предстояли малоприятные объяснения. Впрочем, перспектива провести вечер на койке в гордом одиночестве (дежурный не в счёт), тоже малоприятная перспектива. Ладно. Пошёл за сапогами.
Кстати, не следует представлять себе меня даже в молодые годы эдаким победительным красавчиком. При росте 1м 77см. и далеко не хилом телосложении, физиономией обладал вполне заурядной. Я, кажется, уже об этом говорил. Слегка удлиненное лицо, обычные карие глаза и чуть коричневатая шевелюра. Мой успех у девочек конечно же определялся ситуацией – дефицитом мужского населения, курсантским статусом, формой. Впрочем, всё это было и у других. Тогда чем же? А бог его знает! Не так уж это мне было тогда интересно. Как обычно, мы мало ценим то, что имеем.
Она стояла ко мне спиной ещё с двумя девушками. Внимание привлекала не только стройная фигура, сколько красивое серое, вязанное платье и поднятые к верху светлые волосы. Пока я анализировал свои ощущения, подлетел Сашка Болдырев. И тоже в хромовых сапогах, т.е. по его понятиям совершенно неотразим. Я уже начал не без сожаления отводить взгляд в сторону, как вдруг обнаружил, что Сашку, что называется, «отшили». Вот это уже интересно! Снова переключаю своё внимание от одиноко стоящей девчёнки на стройное «чудо» в красивом платье. Я и раньше, бывало, выбирал одиноких и некрасивых. Мне было их жаль. Мне хотелось вдохнуть в них уверенность в своих возможностях и вообще восстановить хоть немного справедливость, нарушенную природой. К сожалению, должен признать, что получалось в итоге ещё хуже. Но я отвлёкся. Объект моих намерений, к которому я направился, повернула в мою сторону голову…и я обомлел. Если бы с циркулем в руках кто-то захотел доказать, что она не красавица, вероятно, это удалось бы. Но какое милое лицо! У меня даже слегка лоб вспотел. Явно от растерянности пролепетал: «Дыша духами и туманами, всегда без спутников, одна…». – Я замолчал. Она, чуть наклонив голову, немного подождала, а затем спросила.
– Вы что-то ещё хотели сказать?
– Я хотел пригласить вас потанцевать. – В том, что меня отправят догонять Сашку, я уже почти не сомневался. Она смотрела на меня, решая, видимо, как поступить. Какие-то неведомые мне силы и совершенно независимо от моей воли решали мою судьбу. Момент был напряжённый и малоприятный. Но вдруг холодность и даже какая-то полунадменность в её лице перешли в чуть смущённую милую улыбку. Ура! Повезло, дураку. С чего бы это? Но внимание! Нужно продвигаться дальше
– Вы тоже, как и ваши друзья, исповедуете: In vino veritas?
Намёк более, чем прозрачный. Большинство парней на таких сборищах всегда стремились для храбрости (или поднятия духа) предварительно что-нибудь «принять». Если удавалось. И на заводе, и у нас в училище кое-какие возможности в этом отношении имелись. Сегодня большинство наших и впрямь было в лёгком подпитии. Мне, к сожалению, не досталось, что, видимо, меня и спасло. Так я думал тогда. Сегодня «копаю» уже глубже.
– Не будьте так строги. По-моему, все ведут себя прилично. Неделя, знаете, была очень напряжённой и желание расслабиться вполне естественно.
– Вы, наверное, правы. Мой отец тоже, приходя домой, иногда «расслабляется». Но танцевать с подвыпившим партнёром мне неприятно.
Чарующий голос, внимательный изучающий взгляд, какая-то обволакивающая женственность. Всё в степенях, с которыми я ещё никогда не встречался. Как удержать её внимание, её явное благорасположение? Откуда она такая вообще взялась? Но моё время истекало. Не придумав ничего оригинального и под влиянием звуков очередного танца, я сказал.
– Давайте потанцуем. Мне, к сожалению, не досталось, так что от меня не пахнет. – Засмеялась и позволила увести себя в гущу танцующих. Ах, как приятно было обнимать её за талию! С этим чувством могло соперничать только ощущение от её руки, которую я бережно сжимал. Мне вдруг захотелось, чтобы всё вокруг исчезло, и, как в популярной в то время песне: «В этом зале большом мы танцуем вдвоем, ну скажите хоть слово, сам не знаю о чём». Пожалуй, и не нужны были мне никакие слова. Но никто не исчез. Мы дотанцевали, и я почтительно отвел её на прежнее место. Представился.
– Звягинцев Николай. Будущий лётчик. – Она ответила, почему-то протягивая мне руку.
– Кондакова Виктория. Можно просто Вика. Будущий историк. Держа её за руку и выбиваясь из трафарета ритуальных фраз, ответил серьёзно.
– Очень, очень приятно. Вы даже представить не можете до чего мне приятно знакомство с вами. – Перебивая меня, она сказала
– Наш факультет приглашает будущих лётчиков на вечер отдыха в следующую субботу в 18 часов. – Ба! Но в 19 часов танцы в этом клубе! Я сказал.
– Если вы там будете, я приду, во что бы-то ни стало. Остальным придётся выбирать.
– Вот и хорошо.
В это время, перекрывая музыку, мощный Зюнькин бас провозгласил:
«Курсанты, на выход!»
Сие означало, что «автобус» прибыл. Могли бы и попозже, но…
– Извините, нужно идти. Как говорится, труба зовет! – Она глянула на свои миниатюрные часики – большая редкость по тем временам в нашем кругу.
– Мне тоже пора.
– Хотелось бы вас проводить, но…
– Меня сложно провожать. Я живу очень далеко отсюда, а транспорт сейчас уже почти не ходит. К тому же сильный мороз. Кажется, ниже двадцати.
– А как же вы доберётесь? – Она засмущалась.
– Я с подругами на папиной машине. – Это было в нашем кругу уж вообще какой-то экзотикой. На легковых машинах ездило только самое высокое начальство. Но времени для анализа у меня не было. Надо было идти.
– До встречи в следующую субботу. – Мило улыбнулась и подала мне руку. Первый раз в жизни я ощутил то, о чём не раз читал: желание женскую руку поцеловать. А с этой улыбкой я прожил всю следующую неделю.
__

Лётная подготовка шла у нас полным ходом. До выпуска оставалось меньше двух месяцев. Несмотря на новое знакомство, настроение было мерзкое. Мы вели учебные бои и меня уже несколько раз «сбивали». Это, понятно, происходило со всеми, но я воспринимал каждый проигранный бой очень болезненно. Что мне не выжить на фронте, в конечном счёте, я не сомневался. Но при таких «успехах» меня ведь могли сбить в первый же день! Кроме того, как поведали нам наши инструкторы – в недавнем прошлом боевые лётчики, такие настроения сами по себе представляют большую опасность. Воевать нужно с уверенностью в победе. Наверное, с психологической точки зрения они правы, но как преодолеть в себе неуверенность, страх, основанный на отчётливом понимании своей профессиональной неполноценности? Как не видеть и не сделать выводов из этой ужасной морально подавляющей статистики смертей? Гибели даже ассов, а не то, что птенцов желторотых вроде нас. У меня пока был только один ответ: злость, холодная ярость. Я вбил себе в голову, что не должен погибнуть, не сбив как минимум двух немцев. Одного за себя, а ещё одного… Ну, в запас что ли! Остальные – это уже будет вроде как подарок судьбы. Если, конечно, он состоится.
Какой-то личной ненависти к немцам у меня тогда не было. Во-первых, я ещё не соприкоснулся с ними лично, не увидел своими глазами чудовищных последствий этой войны. Во-вторых, я весь был пропитан немецкой культурой. В четыре года меня отдали в группу немки Августы Карловны. У неё разговаривали только по немецки. Она читала нам немецкие сказки, и по альбомам с роскошными иллюстрациями красоты немецких городов были мне знакомы не в пример отечественным. В то время мы ещё не знали про массовые расстрелы людей, концентрационные лагеря. По нашим представлениям мировой капитализм руками немецких фашистов пытался уничтожить первое в мире государство рабочих и крестьян. Всех жителей перебить или сделать своими рабами. Эти азы официальной пропаганды были мной прочно усвоены. Правда, вдруг возникшая предвоенная любовь к фашистской Германии, которая охватила официальную пропаганду, несколько смущала. «Неожиданно напали» – тоже казалось странным. А где же тогда наша всеведущая разведка? Но сейчас было не до таких нюансов. Шла жестокая война, и следовало спасать страну. Примерно к этому мы пришли в беседах с Зюнькой, хотя чувствовалось, что к властям он относится куда более критически, чем я. Разговоры на такие темы я ни с кем, кроме Зюньки не вёл. Хватало ума и маминых наставлений. Зюнька предупредил и относительно Кирюши. Был у нас такой парень, который любил порой заводить беседы с антисоветским душком. Где-то посередине курса его перевели почему-то в параллельную группу.
Мы летали и стреляли. Отрабатывали посадку. Инструкторы, бывало, крыли нас отборным матом. Иногда случались и неприятные ситуации. К счастью, никто серьёзно не пострадал, и ни одной машины не угробили. А вот я чуть было серьёзно не вляпался. После очередного и вроде бы вполне успешного для меня боя мой инструктор вдруг заявил, что меня подбили. «Приказываю срочно покинуть машину!» Это было совершенно неожиданно, и я растерялся. Непростительно. Он перевёл машину в пикирование, сбросив, правда, газ, с высоты примерно 3000 метров. Объяснить проделанную мной операцию непосвящённому трудно, да и вряд ли интересно. Поймут только те, кто сам это проделывал. Конечно, разница по сравнению с тренировочными прыжками с АН-10 колоссальная. Вместо дружеского толчка инструктора в спину – сильнейший удар воздушного потока. Летишь в бездну, кувыркаясь и рискуя запутать стропы ещё не раскрывшегося парашюта. Мой парашют раскрылся поздновато, и я довольно сильно ударился ногами. Вдобавок, пока мне удалось его «погасить», проволокло метров тридцать по земле. А ведь сколько раз объясняли, что и как в таких ситуациях нужно делать? Не знаю, седеют ли от таких передряг в 19 лет, но у меня появились седые волосы. А что это по сравнению с предстоящими испытаниями! Инструктор получил за этот инцидент нагоняй от начальника училища, а меня на два дня отстранили от полётов под надзор мед. части. Но всё обошлось, поскольку ничего я не поломал и даже не вывихнул. Молодость! Но и спустя несколько дней во мне продолжал сидеть пережитый страх. Травма психики. Стресс, как сказали бы сегодня. Я шутил, балагурил, но Зюнька поглядывал на меня с какой-то подозрительностью. Может быть, я переигрывал?
__

Ещё когда ехали домой с того памятного для меня вечера, сидевший, как обычно, рядом Зюнька не без ехидства заметил своим басовитым шёпотом.
– Ишь, какую красотку подцепил!
– А что? Ведь хороша!
– Хороша-то хороша, но знаешь кто она?
– Понятия не имею. Наверное, дочка кого-то из начальства.
– Это дочка директора нашего завода. Смотри, далеко пойдёшь!
Вот значит, откуда такая ухоженность, часики, автомобиль. Жаль, это может создать определённые трудности.
В субботу я несся в местный университет, подгоняемый не только желанием увидеть её, но и жестоким морозом, хотя по календарю уже наступила весна. На аэродроме мы ходили или в лётных комбинезонах или в ватниках. И, конечно же, в валенках. Но не мог же я явиться в таком виде на вечер! Немного спасала меховая безрукавка, присланная мамой. Но главное – это ноги. Идти в валенках на танцы – это же совершенно невозможно. Операции с переодеванием тоже представлялись сомнительными. Да и опасными с точки зрения сохранности казенного имущества. В общем, мужественно мёрзли. Проблемой было и возвращение в училище. Машину к университету никто подавать был не обязан. Но эту проблему мы решили с помощью курева.
Нас было восемь человек, и мы немного опоздали. В зале находилось ещё с десяток ребят и много девушек – обычный перекос военных лет на подобных мероприятиях. Я сразу увидел её.
Она стояла с двумя девицами спиной ко входу, и, хотя наш приход сопровождался некоторым шумом, даже головы не повернула. Окружившие нас девушки пытались занять вновь пришедших милой светской болтовнёй, но, извинившись, я сразу направился к ней. Всё во мне сжалось. На ней было то же платье, та же причёска. Было ощущение, что вот сейчас решится что-то для меня необычайно важное. Определятся наши отношения на будущее. Впрочем, печальный для меня итог тоже не исключался.
– Здравствуйте, девушки. – Она глянула на меня и снова опустила глаза. Девушки мгновенно испарились. Я немного испугался и ещё больше внутренне напрягся. Подумать только, не исход воздушного боя, а непонятый мной взгляд особы женского пола поверг меня в состояние такой напряженности! Но ведь поверг!
– Как у вас прошла неделя? – Мы медленно шли по широкому коридору. – Чем вы занимались?
– Напряженно. Летали, стреляли. Учимся воевать! – В памяти промелькнул мой коронный эпизод. – Мне так хотелось вас увидеть! – Мельком глянула на меня. Справа на стене висел большой стенд с грамотами, кубками и фотографиями спортсменов. Широко раскинув руки и хватая ртом воздух, она рвала грудью финишную ленту. Взяв её за плечи, попытался остановиться возле стенда, но она не позволила и попыталась снять мои руки с плеч. Не очень настойчиво. Дальше по коридорному безлюдью мы так и шли: я держал её за плечи, а она меня за руки. Мне так хотелось прижать её к себе, поносить на руках, но я боялся. Боялся потерять уже то, что имел. Мы повернули назад. Когда подходили к залу, сняла мои руки со своих плеч. Увлечённые этой игрой прикасаний, мы молчали. Наконец, она сказала.
– Завидую вам. У вас такая осмысленная жизнь! Я хотела пойти работать на завод, но отец не разрешил. Как-то неловко в такое время заниматься историей, древностями. Хотела выучиться на слесаря – сборщика, но отец ни в какую.
Потом мы танцевали и расставаться нам не хотелось. Пару раз я слегка прижимал её к себе, и всякий раз встречал настороженный взгляд и лёгкое сопротивление. Уже расставаясь, взял её руки в свои.
– Ты не занят завтра?
– Так, мелкие хозяйственные проблемы. Если бы не такой зверский холод, можно было бы пойти куда-нибудь.
– Приглашаю тебя в гости.
– Спасибо.
– Только как ты доедешь? – Она сунула мне в руку бумажку. Видимо, с адресом. – Обещай мне не форсить, и одеть валенки. У тебя есть валенки? А что-нибудь теплее шинели?
Какое-то непонятное тепло наполнило меня. До сих пор так заботиться обо мне могла только мама. Пару раз на меня рявкал Зюнька, требуя, что бы на летном поле я завязывал ушанку. Но это было совсем не то.
– Хорошо. Прибуду в валенках и ватнике.
– Умница. – Дожить бы, когда она скажет: «Ты у меня умница!» – У нас пол города в ватниках. Почему вам не выдают полушубки? – Пожал плечами. Что я мог ответить? – Я не хочу, что бы ты из-за меня ещё заболел.- Рук не отнимала. Всё, что она говорила – ласкало слух, и было бесконечно приятно. До невозможности хотелось её на прощанье обнять, но я сдержался.
По дороге домой Зюнька не без ехидства спросил.
– Как идёт процесс? Со стороны любо на вас смотреть.
– Мне сказочно повезло. Какая девушка! – Хмыкнул.
– Ты себя недооцениваешь. Это ей повезло.
– Окстись, дурачок! Она красавица. Выберет, кого захочет.
– В данном конкретном случае у неё не было особого выбора. И она вовсе не такая уж красавица.
– Зюнька, она самая красивая и обаятельная девушка из всех, которые были, есть и будут.
– Браво! Теперь всё понятно. Завидую. Не в данном конкретном случае, а так сказать, в принципе.
__

Сидя в промерзшем и дребезжащем трамвае (в будни они обычно забиты сверх всяких мыслимых пределов), я размышлял о …превратностях любви. Сомнений в правильности определения со мной происшедшего у меня не было, и если меня одолевали наряду с радужными и другие, отнюдь не радужные мысли, то это просто такова специфика моего ума. Ну, конечно же, я влюбился. Она, кажется, тоже. Как пишут в романах, отвечает мне взаимностью. В тысячелетней истории человечества такое случалось и зафиксировано не только в литературных памятниках, так что ничего принципиально нового не случилось. Базис всех этих возвышенных чувств представляется умниками чем-то весьма физиологически приземлённым. Как же к этому следует относиться? В чём истинная сущность такого состояния? Самообман? Ловушка хитрая природы? Неужели и впрямь всего лишь производная физиологии? Неужели все эти возвышенные чувства переходящи? Неужели и впрямь «от любви до ненависти всего один шаг»? И как же суммируя все эти знания, следует себя вести? Как спасти, продлить это прекрасное чувство? Как суметь остаться по возможности дольше на этой «эмоциональной вершине»? – Почти цитата из раннего Цуккермана. Или такое принципиально невозможно? Тогда нечего и трепыхаться. Но ведь голова дана всё же, чтобы думать! Никто, однако, до меня ни до чего путного, вроде бы, не додумался. Вся дорога человечества усеяна следами семейных неурядиц и даже катастроф. Впрочем, как знать! Вронский разлюбил Анну, но Левин Китти, кажется, нет. Может быть как раз потому, что Левин хорошо подумал? Впрочем, всё это литература. Думал тут один человек Лев Толстой. Судя по его отношениям с Софьей Андреевной, сам он в этом направлении не очень-то хорошо думал. Или задача в каком-то смысле принципиально не решается. Физиология Софьи Андреевны с годами перестроилась и на первый план у неё вышли материальные интересы детей. Любовь, даже если она была, давно закончилась, и меркантильный интерес возобладал. Всё просто и понятно. Удержать любовь навечно – невозможно. Может и не нужно навечно-то? Может так лет на двадцать и хватит? Есть же и другие, не решаемые задачи. Скажем, проблема старости или смерти. Да. Но отведённый для жизни отрезок жизни хорошо бы оптимизировать. До поры ведь и у Толстого с женой всё было, кажется, хорошо. Неужели и впрямь эти высокие чувства всего лишь наваждение? Зюнька, стервец, уважительно, но подхихикивает. Интеллектуал чёртов. Интересно, откуда такой взялся? И Вика для него вовсе не красавица. Что ж, может быть это и верно. Ну, объективно говоря – это может быть и верно, но мне-то другая не нужна! Тут ведь не в красоте, не в чертах лица вся суть! Есть ещё и другие компоненты. Вся суть в комплексе. Наверное, они и впрямь переходящи. Жалко. Как это там у Фауста: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». То есть не у Фауста, а у Гёте. Ну, всё. Приехали. Конечная остановка. Закончили с философией.

Нужный мне подъезд оказался запертым. Я даже слегка растерялся. С запертыми подъездами я ещё в своей жизни не встречался. Но вдруг дверь открылась, явив внушительного дядю в милицейской форме. Пришлось предъявлять документы. А ведь мог их при себе и не иметь! Внутри обнаружился ещё один милиционер. Все были вежливы и даже почтительны. В подъезде – чистота и теплынь. Даже пахло чем-то приятным.
Дверь мне открыла сама Вика. В чём-то милом домашнем. Почему-то слегка смутилась.
– Как доехал? Не очень замерз? Быстро нашёл? Я уже собиралась тебя встречать.
Как мы перешли на «ты» я даже не заметил. Снял свои валенки и ватник. Взамен получил черные на резинках туфли. Теперь я понял, для чего она выясняла размер моей обуви. Я был в офицерской форме, поскольку ничего другого у меня просто не было, и по Зюнькиным заверениям смотрелся вполне нормально.
В просторной и светлой квартире пахло натертым паркетом и сдобным тестом. К такому аромату мы были тогда очень восприимчивы. И хотя кормили нас по тем временам уже сравнительно не плохо, но поесть мы были готовы, по моему, в любой момент.
На диване она сидела, поджав под себя ноги. Такая милая, простая. Я сидел в кресле напротив. Совершенно не помню, о чём мы тогда говорили. В памяти остались чувства, близкие к блаженству. Потом нас позвали обедать. К столу вышел её отец – строгий и рослый мужчина с полуседой шевелюрой. Подал мне руку и представился, так что нас за столом уже стало трое. Очень внимательно и изучающе меня рассматривал. Его можно было понять. Очередное (видимо) увлечение его младшей дочери развивалось уж очень стремительно. Впрочем, почему очередное? Что я о ней вообще знал? Просто представить себе не мог, что такая статная, обаятельная девушка могла в свои восемнадцать лет не иметь увлечений! И что же? Всех их со второго дня знакомства приглашали в гости на обед? Это было бы странно. А почему меня? Кто я, в конце концов, такой? Подумаешь, курсант лётного училища.
Помогала Вике подавать на стол пожилая женщина в белом фартуке. Давно я уже так сытно и вкусно не ел! Константин Александрович расспрашивал меня об учебе, полётах? Из разговора я понял, что он многое обо мне знает. Справки наводил? Наверное. Зачем? Она с ним делится? Наверное, это предшествует приглашению в дом. И это после второго дня (вечера) знакомства? Мы ведь сегодня видимся всего-то третий раз! Действительно, уж очень всё скоропалительно, хотя и три недели.
Он достал из буфета графинчик, видимо, с водкой.
– Как наша авиация, употребляет? – Ответил с ненужной долей развязности.
– Было бы что!
Выпили за победу. Вика чисто символически.
– Вам скоро на фронт. Не страшно?
– Кто же признается. – Немного погодя я добавил. – Неизвестность страшит, конечно, но не мы же первые!
Выпили ещё по одной. За удачу. Это, по-моему, был актуальный тост.
– Примерно через часик я поеду на завод. Могу вас подкинуть. – Я понял, что часы визита мне обозначены.
– Спасибо.
Вика увела меня в гостиную.
– Побудь минутку. Я сейчас.
Она вышла, а я остался один. Подошёл к окну. На улице темень и вьюга. Если к утру не уляжется, все полёты отменят. Этого я очень опасался. Мы летали уже чаще всего сами на серийных, а не на учебных машинах с двойным управлением. Во всём нашем обучении эти самостоятельные полёты казались мне наиболее важными. Нужно было налетать возможно больше часов. Слиться с машиной. Приобрести все необходимые навыки, обрести некий автоматизм в управлении. Там, в грядущих боях времени на размышление может уже не быть.
Я даже не заметил, как она подошла. Обнял её за плечи и привлёк к себе. Она не возражала, но через минуту мягко высвободилась.
– О чём ты думал?
– Погода разгулялась. Синоптики предсказывали. Могут все полёты отменить.
– Ты так любишь летать?
– Дело не в любви, хотя летать люблю. Надо набираться умения. Без хороших навыков на войне в авиации долго не проживёшь. – Она неожиданно прильнула ко мне.
– Не говори об этом. Страшно даже подумать.
– Я встретил тебя, и всё в моей жизни переменилось.
– У меня тоже.
Высадить меня я попросил, не доезжая проходной. Ненужные разговоры были мне неприятны.
___

К утру ветер стих, и команда БАО расчищала взлётную полосу. Получив полётные листы с заданием, мы с Зюнькой прогуливались по расчищенной кромке лётного поля. Полёты обещали примерно через час.
– Как прошёл визит? Директор грозен?
– Нормально. Внушительная личность.
– Не предлагал от фронта «отмазать»?
– Не предлагал. Да я и не согласился бы.
– Ого, для этого надо быть кем-то!
– А ты бы согласился? – Немного помолчал.
– Наверное, согласился бы. Думаю, что, поразмыслив, и ты тоже.
– А совесть?
– А жить хочется.
– Ты думаешь, у нас нет реальных шансов?
– А ты вроде бы не понимаешь! – Помолчали.
– Но деваться-то ведь некуда?
– В том- то и дело. – Опять помолчали.
– У тебя, пожалуй, шансов больше. Васильич на разборе полётов тебя хвалил. – Не скрою, это было приятно слышать. Васильич – зам начальника училища по лётной части. Ещё в Испании воевал.
– Только меня?
– Тебя и Петьку Червоненко.
– Эх, Зюнька! Сбивают и ассов. В конце концов, есть масса случайностей, когда от тебя мало что зависит.
– Как твоя Виктория? Обещала ждать?
– Это подразумевается само собой.
– Для надёжности лучше бы расписаться.
– Мы знакомы-то меньше месяца!
– Война!
__


Уже несколько дней ничего не пишу. Собственно, теперь не пишут, а …не знаю, как и сказать. Нынче на компьютере работают. Почему-то не писалось. Погружение в прошлое было и щемяще – сладостным, но порой и тягостным. Наши отношения с Викой в тот период были несомненно из сферы сладостного, но вспоминать их было грустно, как и многое другое. Ведь описывая все эти эпизоды своей жизни, я же всякий раз знал и их продолжение, и их конец. Вот мы с Зюнькой, Викой и её подругой на катке. В какой-то из выходных. Полутемно – экономят электроэнергию, народу не много. Мы молоды, здоровы. Девушки наши очаровательны. И хотя впереди фронт, настроение у нас отличное. Как светлы и радостны эти воспоминания! Но потом…всего через год…И это знание грядущего будущего тенью ложится на всё самое светлое, окрашивая его в сумрачные и даже трагические тона. Я хожу вокруг компьютера или молча сижу, уставившись в тёмный экран. Я парализован своим знанием будущего. Угнетён своими ошибками, некоторыми своими поступками. И сегодня, через много, много лет, осознав всю недостойность совершённого, не уверен, что поступил бы иначе в противостоянии с обстоятельствами, с этой машиной власти. До сих пор помню свои ощущения беспомощности перед фатальной силой каких-то внутренних трансформаций в человеке, с которыми ты ничего не можешь поделать. Но попытаюсь всё же по порядку.
__

В памяти осталось торжественное построение в связи с окончанием училища и присвоением воинских званий. Всем присвоили младших лейтенантов. Троим и мне в том числе – лейтенантов. Запомнился визит к Вике. Уже в офицерских погонах. Совместный поход в кино. Долго стояли обнявшись у её дверей. И целовались, целовались…Я узнал, что понравился её отцу. Впервые говорили о своём будущем. Конечно, мы уже не мыслили жизни друг без друга. Речь шла только о дате. Вика сказала, что тут надо посоветоваться с папой. Решили, что это мужская миссия. Вика должна только предупредить и согласовать время моего визита. До следующего выходного ждать у нас уже не было времени, а в обычные дни встретиться без такой предварительной подготовки с вечно занятым директором было сложно.
Когда пытаешься разобраться в механизме человеческих отношений, а особенно с женщинами, то испытываешь чувство беспомощности и даже какой-то неловкости. Разъятие гармонии чувств алгеброй понятийной логики получается плохо. Чего-то в этой алгебре недостаёт. Да и есть ли символы, адекватные элементам человеческих отношений? На нашем уровне знаний и способностей, пожалуй, лучше об этом и не думать. Сложные материи. Конечно, базис сексуальный, но мне не так уж хотелось с ней переспать! Во всяком случае, не это представлялось мне главным в наших отношениях. Тяга друг к другу, близость душевная, слияние интересов от самых мелких бытовых, до общественно значимых, социальных. Впрочем, судя по литературе, это не всегда и не обязательно. Потрясающие ощущения!

Из запомнившегося – история с Кирей. Кого-то арестовали в его группе, после чего ему устроили жестокую тёмную. Было шумное разбирательство, но кончилось ничем. Сам Киря куда-то исчез из училища. Об этой истории все старались не вспоминать. Зюнька, когда я завел об этом разговор, сплюнул и коротко отрезал.
– Он сексот. Секретный сотрудник органов. И помалкивай об этом.
– Но ведь он провокатор!
– Говорю тебе, помалкивай об этом. Их много. И не все такие дураки, как Киря. Ты пойми, у летчика особое на войне положение. Он порой один и может принимать самостоятельные решения. Вплоть до перелёта к врагу. Власть это не любит. Неподконтрольности человека. Да ещё и вооруженного. Чуть что – даже если больших неприятностей не будет, из авиации спишут в один момент.
Такой вот эпизод. Нельзя сказать, что он как-то значимо повлиял на мою жизнь, но вот запомнился ведь!
Интересна эта эволюция убеждений! Как и большинство молодёжи того времени, я был горячим сторонником Советской власти и коммунистической доктрины вообще. Она и сегодня представляется мне во многом благородной! Утопичность идеи, нереализуемость её экономической составляющей – на моём уровне способностей, в условиях отрыва от кункурирующих мнений уловить было невозможно. А вот Зюнька. улавливал. Я это чувствовал, хотя вслух ничего такого конкретного от него никогда не слышал. Бродили во мне порой неясных очертаний мысли, что «не ладно что-то в Датском королевстве», но не более того. Обычно тут же и затухали под напором тотальной пропаганды. Не буду, однако, зацикливаться на политике. Этого у нас нынче и так в избытке. Вика не то, чтобы составляла исключение в общей массе верующих, а напротив была верующей беспредельно, не замечая даже того, что замечал в нашей политической системе я. Была образцовой комсомолкой, хотя, как я полагаю, сегодня такое определение молодым уже мало что скажет. Когда проходил очередной воскресник, или поездка на сельхозработы в село, или ещё нечто подобное, где использовался бесплатный труд людей, студентов в особенности, она, одевшись попроще, «вкалывала до посинения». Мне помнится, это очень в ней нравилось. Я и сам был таким. В те времена.
___

Выпускной вечер проходил в помещении клуба нашего завода, у которого с училищем были самые тесные связи. Не первый выпуск (и не последний), так что всё было чётко расписано и столь же чётко исполняемо. Играл гарнизонный оркестр. Выступала заводская самодеятельность. Незамысловатые скетчи в основном с военной тематикой, хоровое пение.
Моё положение было исключительным в том смысле, что завтра утром мы улетали на фронт, перегоняя очередную партию «лавочкиных», тогда как остальные отправлялись поездом. Причем эшелон отправлялся даже не утром. Это определяло, кто и сколько мог себе позволить выпить. Я – только сухое вино. О вине позаботился Константин Александрович. Свадьбу решили отложить. Тихо расписались. Даже как-то буднично. Выпили по стакану вина и на том остановились. Этому предшествовал такой разговор.
– Папа, Николай сделал мне предложение, и я его приняла. Как ты к этому относишься? – Момент торжественный и слегка напряжённый. Викины слова таили в себе некое логическое противоречие. Если приняла предложение, то зачем нужно выяснять отношение отца? Но он правильно всё понял, и цепляться к нелогичности не стал. После очень небольшой паузы, выдал.
– Очень рад за вас. Поздравляю и желаю счастья.
Жить я перебрался, понятно, к Вике, так что мы с ней эти последние наши дни уже почти не расставались.

Танцы шли под музыку, которая вся казалась минорной. Наверное, это было не совсем так, но память работает избирательно. И как бы с опережением, со знанием будущего, но я уже говорил об этом. Дела наши на фронтах шли хорошо, но люди ведь продолжали гибнуть! А теперь вот пришла и наша очередь. Я думаю, все мы представляли себе, что нас ждёт, но только молодость брала своё. И мы танцевали.
Зюнька стоял перед нами, слегка покачиваясь на каблуках, из чего я заключил, что принял он уже изрядно.
– Молодожены, свадьбу замылили!
– Вернемся – отметим. – Он криво ухмыльнулся, и я понял, что он хотел сказать.
– Зиновий, – сказала Вика, – если когда-нибудь снова попадете к нам в город, заходите. Я всегда буду вам рада. Николай о вас столько рассказывал! – Слегка прижавшись ко мне, добавила. – Его друзья – мои друзья.
– Спасибо. Я рад за вас. Очень рад. – Он продолжал покачиваться и ухмыляться. Таким я его и запомнил, потому что, когда мы встретились снова – это был уже совсем другой Зюнька.
___

Погода распорядилась так, что никуда мы утром не полетели. А во второй половине дня меня вызвали к начальству и вручили разрешение на трехдневный отпуск для побывки дома. Понятно было, чья это работа. Мы хотели поехать с Викой. Так, видимо, и было задумано, но она простудилась и слегла с высокой температурой. Жизнь вносит порой коррекцию в наши планы. Поехал сам.
Посадка на поезда в те времена была суровым испытанием. Ездили почти исключительно командировочные, и достать билет было делом очень не лёгким. И сама посадка была столпотворением. Но я всё преодолел и через день был дома. У мамы глаза полные слёз, но сдерживается. Бабушка на неё покрикивает, но и сама выдерживает с трудом. У меня настроение волнами. Радость от пребывания с родными дома сменяется страхом перед предстоящим. Три дня убил ни на что. Приятели все на фронте. Подружки занимали мало времени и были, честно говоря, мне не очень интересны. Вечером – обход родственников. Перед отъездом уже на перроне мама не выдержала и заплакала. Бабушка осталась дома – ходить ей на большие расстояния было трудно. Оставил маме свой аттестат. Что-то такое будет по нему получать, хотя деньги обесценились невероятно.
__

Приехав, застал Вику уже почти здоровой и приказ явиться в лётную часть завода. Да, я не объяснил, какое они имели ко мне отношение. Шло переоснащение фронтовой авиации новыми самолётами, которые, по мере их изготовления, перегоняли с заводов на фронт. Этим занимались специальные отделы при заводах. Конечно, пристроил туда меня мой тесть. Не на постоянную работу, а на разовый перегон. Такое практиковалось. Обычно, если не вмешивались сторонние силы, летчик, перегнавший самолёт и не входивший в летную часть завода, на этом же самолете и воевал. Как я узнал впоследствии, сторонние силы Константин Александрович тоже предусмотрительно нейтрализовал. Кстати, мой тесть был не только директором авиационного завода, но имел звание генерал-майора. Правда, в форме я его никогда не видел. Не вмешайся Константин Александрович в ситуацию, весьма маловероятно, что новоиспечённому летчику доверят новую машину. А вероятность угробиться на новом, более современном самолёте была существенно меньшей.
В летной части мне не сообщили ничего нового. Ждём погоды и при первой же возможности вылетаем на фронт.
__

Перечитав написанное, я задумался. Всё так, но что тут интересного для стороннего человека? Мне было приятно вспомнить прошлое. И не потому, что оно было каким-то необычным, наполненным разного рода приключениями и встречами с особо интересными людьми. Нет, конечно. Просто – это было моё прошлое. Мне было приятно вспомнить минувшие события, привязанности, свою первую в жизни любовь. И только поэтому мне это интересно. А другим? Что тут для других? Вовсе не очарованных моей Викторией. Моим другом Зюней. У меня не хватило красок описать все перипетии своей жизни, что бы они стали интересны ещё кому-либо. Талант вообще, а пишущего, в частности – то особое сочетание генов, которое кому дано, а большинству ведь нет! И что этому большинству делать? Особенно той его части, которой тоже хочется поделиться с миром своими впечатлениями от прожитой жизни. Ждать милостей от немногих счастливцев? Пожалуй. Несколько утешает то, что им – счастливцам, без нас – читающей публики, тоже невозможно. Таланту эта почтительно внимающая публика просто необходима. Такая взаимозависимость несколько примиряет, но всё же…Интересно, что многим требуется весомое подтверждение своей бесталанности, в связи с чем они изводят массу времени и бумаги…. Да, быть талантом, творцом подлинных произведений искусства, красоты всё же предпочтительней, чем безликим его потребителем, чьё имя даже тусклой искоркой не мелькнёт в потоке жизни. Странно, а ведь хочется! И не только мелькнуть, но ещё долго-долго светить, присутствовать в жизни уже после окончания своей. Однако, что поделаешь с реальностью!
______


Улетали мы в будничной обстановке, совершенно не соответствовавшей моему внутреннему состоянию. Кроме меня все занимались этим делом далеко не в первый раз. Особых указаний мне не последовало. Напомнили, чтобы не отрывался. Встреча с противником на первом этапе перелёта не предусматривалась – так далеко от линии фронта немцы не залетали. Но боекомплект был полный, так что в случае непредвиденных обстоятельств мы могли постоять за себя. Шесть «лавочкиных» – это внушительная сила. Особенно при условии, что необстрелянный пилот только один.