На каблуках

Вползать вечером на девятый этаж, обременя себя пусть всего лишь двумя полупустыми пакетами – всё равно замучишься. Особенно если с утра на ногах. А бесконечные лестничные пролёты темны, и – то хрустнет под ногой осколок бутылки (лень сдать – что за люди, и деньги-то им лишние!), то прилипнет к подошве недавно выплюнутая жвачка (с сахаром! с сахаром! – об ступеньку её, рекламированную заразу!), мусоропровод догоняет запахизмами и подгоняет, но нет сил для ускорения, мощности иссякли. Каблуки ввинтились в пятки на половину своей длины, хоть снимай обувь прямо немедленно и ещё четыре этажа чеши в колготках по стеклу, по плевкам, по кошачьим испражнениям...
Ну, зачем так, не надо. К Тамарке зайду, передохну, мне главное – сапоги хоть на мгновение скинуть, а там глядишь – и кофейком угостит для бодрости... только вот ответно одаривать придётся... чем бы?.. Да яблоком же! Одно лишнее сунули для ровного веса...
Мать моя женщина! Тамаркина дверь к косяку не прилагательная...
- Что случилось?.. Опять?!
- Опять.
В голосе у неё уже не нервы, и в глазах не злоба...
Ох ты! Не опять. Не ключи потеряла. Тут посторонние без ключей обошлись. Всё перевернули вверх дном.
Намётанный глаз отмечает присутствие знакомой банки на столе, ведь поневоле придётся теперь отдыхать долго: пока выслушаешь, пока успокоишь... мука-то. И бесполезно это. Со временем, может, забудется, и то... До конца не избавишься от омерзения, что кто-то чужой шнырялпо твоей квартире, рылся в пожитках, и, кажется, сам воздух засален потными воровскими лапами...
Ну, каблуки снять скорее. Безразлично, что незнакомый негодяй бродил, наследил, намусорил, плевать, настолько устала, больше не выдержу...
- Милицию вызывала?
- Толку-то.
- Дай тапки.
- На!!! О чём ты просишь – думаешь?
- А что? И тапки украли? Они же старые.
- А что тут было новое?! Будильник сломанный украли! Даже трусы в грязном белье унесли! А ты – тапки...
- Ну и дела... Давай-ка кофе, попьём, что ли, успокоимся да подумаем, как тебе дальше жить.
Тамара потрясла беззвучной банкой, затем махнула рукой в сторону кухонного шкафа и пробормотала себе под нос выразительное междометие, обозначающее в данный момент возмущение моей непонятливостью.
Попили кофе... Уж на что щербатая посуда была, некоторая ещё поселковая, и то позарились. Вот сковородку жалко. Теперь таких не делают – двадцать восемь полновесных котлет на ней помещались! – и негде одолжить такую к праздничку... Ага! Вот она, здесь чугунное чудо! Видно, тяжела показалась, умница... Во придурки – самую ценную в квартире вещь не украли!
- Хорош горевать. Моего попьём. Стукни к соседям за стаканами.
- Заодно и за кипяточком придётся – кофейник тоже ушёл.
- Ну, ладно тебе, не успокоишься никак. Сама подумай. Ну, обокрали, не ты первая, не ты последняя. И нет худа без добра. Новое купишь наконец-то, куда теперь деваться. Сейчас поднимемся ко мне, дам кое-какую постель, посуду, пока своё не заведёшь. Да и Вовку возьмёшь – косяк на дверь приладить, замок вставить другой... У меня тех замков штуки три лежат на всякий случай. Не помрёшь, не бойся.
А, поплелась-таки.
Проклятое здоровье, вечно оно меня раскручивает. А с другой стороны – к кому ей в этом городе приткнуться, если не ко мне, и мне тоже – к кому, кроме как к ней?.. Вот и хватит жмотиться, доставай, доставай индийское – для гостей. Завтра «Нескофе» куплю, «Голд», раз такой случай, оно получше. Будет день – и будет пицца, как говорят... Мне в городе всё-таки получше живётся, чем Тамарке. Даже жалею, что помогла ей, когда обмен подвернулся. Ишь вот: и глазки, и губки, и характер Бог дал, а замуж не выходит, хитрить и вертеться по-городскому не научилась, впахивает на заводе, впахивала, вернее... «Стоит завод!» – песня была такая, в школьном хоре пели...
Ну, умора! Гудел тот завод вовсю, а не стоял... Конечно! Первые слова голосят, а втора накладывается так: «Гудит завооооооооод!»... По-моему, ещё и третьи были! Это я во вторых была. Тамарка – та не пела, она больше спортом... Ну надо же, её до пенсии лет пять оставалось по льготной сетке, чёртова ты перестройка! Сейчас бы уже спокойно отдыхала, глядишь, и не обворовали бы... А пенсия – как моя зарплата... Ну ничего, оживится, Бог даст... О-ба! Надо для Тамарки это местечко застолбить, пока не поздно, – пусть подзаработает. Быстро, быстро, ноги в руки, да ой, в сапоги же, так твою за ногу... где телефон дадут? В шестьдесят третьей, да. А что, постирает людям два раза в неделю «Тайдом» на автомате – и хорошую денежку в карман положит... не бог весть что – чужие сранки стирать, но жить как-то надо...
- Тома, я скоро, позвонить пойду.
- Быстрее, чтоб не остыло.
Ишь ты, и пирога отрезали. У-лы-ба-ет-ся! Стало быть, не я одна такая.
Ох... хорошо-то как...ох... выброшу завтра же... пускай их макаронники сами носят, чтоб им такие муки... То ли там у баб ступни другие, то ли лифты день и ночь работают... ох...
- Гудит заво-о-од! Ох, и гудят же ноги, с ума сойти.
- Что это за песню ты вспомнила? Знакомое что-то... Или показалось?
- Да школьная песня, Тома, помнишь, как Маруся её запевала?.. Надо бы свечку пойти поставить, встала вдруг перед глазами ни с того ни с сего... Стерве, её мамашке, чтоб ни дна, ни покрышки.
Жуткая история. Очень давняя. Когда это мы детьми были? И неужто были когда-то? Даже не верится.
В посёлке по воскресеньям богатые ярмарки бывали – завод устраивал. Одного мяса машин пять-шесть пригоняли из Казахстана. На длиннющий прилавок куски разложат, по всей длине – очередь, а в конце прилавка, у машины, – весы и расчёт. Идёшь к облюбованному кусочку и сунешь его в сумку, если впереди стоящие проворонят... Далеко ли тут до греха?.. Она мясо-то выбрала, в сумку поскладывала, а прилавков мясных не то пять, не то шесть, и это обыкновенно, что народ перебегает туда-сюда, где мясо лучше или очередь короче. Ну, народ без мяса перебегает, эта же умнее всех выискалась, схитрить решила. Да не сумела. Как её Емельян, продавец, Царство ему небесное, по щекам тем мясом нахлестал!.. А вечером домой к ней толпа пришла – позорить: и поссовет там, и завком, и профком, и какого чёрта-дьявола... Она позора не слушала – провалилась бы на месте, детей уговаривала. Сама не плакала, дети уливались, а у неё детей двое было: мальчик – забыла, как зовут, и Марусенька наша... Одну только фразу проронила стерва, и то, может, люди придумали, будто говорит при всех задумчиво так: «Нельзя вам жить, детки с таким пятном, нельзя...» Неужели никто бы не почуял, о чём задумалась стерва, даже мужик её?.. А мужик её всегда молчун был, хоть трезв, хоть пьян, я его хорошо помню, Царство ему небесное. Чёрный весь сидел, тут и вовсе молчал, только желваками проворачивал...
Потом прискакал дядя Федя-непоседа на костылях (под мышками у него мозоли с куриное яйцо, а всё шило в заднице) и разогнал теми костылями весь завком, профком и иже с ними. Пожалел бабёнку почему-то. Ему виднее – войну прошёл, всего повидал, но никто его тогда не понял. Да ладно, если б родня, а то – так, даже в соседях не жили. Помочь хотел, да разве поможешь такой стерве?..
Похоронили детей с отцом в одной оградке, а её – далеко за кладбищем зарыли. Весь посёлок в родительский день невинно убиенных поминает, а ей – проклятья и плевки.
Сейчас, поди, разрослось кладбище, надо бы съездить к деду с бабкой...
А помнят ли молодые эту историю? Плюнут ли, помянут ли? Плюнут – это уж точно...
- Том, ты давно в посёлок ездила?
- Осенью, на картошку.
- Да... Чище там живут, ни воровства, ни разбоя...
- Смеёшься?! Я тебе что, не рассказывала, как Лукьяниха у Шмидтов морковку копала?
- Нет...
- А вот послушай, умрёшь со смеху. Шмидты поехали к родне на выходные, а ей поручили по-соседски огород присматривать. Что-то у них там с роднёй не заладилось, короче, вернулись они в тот же вечер. Глядят, а соседушка уже вторую грядку докапывает! Ха-ха-ха, ну и лицо у тебя, умора...
- И что?!
- А как ты думаешь – что?
- Как что?! Лопатой ей по мусалам!
- А дальше?.. Правильно, а дальше?..
- Дальше?.. Лукьяниха, ясно, не удавится, не на такую напали. Выселилась?
- Куда! За бутылкой сбегала, чтоб мировую распить. Вот так.
- Не может быть... А какие Шмидты – молодые, старые? Кто на разборках был?
- Все были.
- Кошмар. И Лукьяниха туда же. Пожилые вроде бы люди... Совсем народ испортился...
- Уже и замечать перестали, поняла? Привыкли. Надоела всем эта жизнь по правилам.
- О чём же в деревнях теперь сплетничают, интересно?
- О рэкете, поди.
- Эх, жизнь...
Одно за собой другое тянет. Цивилизация грёбаная. Кукуй на девятом без лифта...
- Пора мне, подруга. Сторожи оставшееся, сейчас Вовку пришлю, а завтра сообщу насчёт твоего приработка.
- Погоди-ка. Я ещё попросить хочу. Возьми меня в церковь, а?
- Ты хоть крещёная? Зачем тебе в церковь?
- Хочу свечку поставить за упокой. Сама-то не умею.
- Ладно, конечно. Может, окрестим тебя на старости лет. А за кого свечку?
- За стерву, как ты говоришь... Убила-то своей рукой, но по чужому умыслу... Она всего лишь украла, и то неизвестно, как там всё произошло, кто разбирался толком? Не трусила ведь, не оправдывалась, не врала... Даже если украла... Подумаешь, мяса кусок, преступление...
- Вот ничего себе! Ну, ты даёшь! Тогда две свечки поставим, вторую – за здравие воров, которые тебя сегодня обчистили.
- Руки бы им... Да больные они, что с них взять?.. Куда с этим барахлом, всё одно – выбросить. Стоило ли рисковать? Больные, это точно... Значит, правильно, и вторую, за здравие... Вот только костюмчик жалко, что племяшке купила. Шерстяной, с вышивкой...
- Дура ты набитая, Тамарка. Редкостная. Иди ты в баню... В церковь ей...
Ну, я тоже умна до невозможности... Одного поля ягоды. Одна перезрела, другая зелёной высохла... И не прежних времён – молодости, чистоты жаль... Не выдерживают на звериных тропах высокие каблучки. Бредём, бредём на полусогнутых, всё выше, выше... Да только выше ли?..
Ковыляй себе, нечего задумываться, немного осталось.