Помнишь, как становятся чужими.
Чай пролит на обложку с аватаром,
не станет старым, кто рождался в снах.

Сын трогает то время, то гитару,
она внутри меня, пытаясь ныть,
опять не сочиняет и не спит.

Когда впервые стукнется ребёнок
о край тебя,
мир пьян и очень звонок.
И даже слышно, сердце как шумит,
его, еще с горошинку размером,
волной в прибой , пока не уплывет
на поиски своих несовпадений.

И треснутой, как высохшие двери,
смиряясь, приноравливаешь слог,
чтоб вынести все то, что после звона.
Внутри гордыни слон подснежник давит,
и сердце обрастает купоросом,
кусают одиночества пираньи,
и ранит, и саднит, и боль першит.

Одна простая мысль от всех спасает,
стук справа –
ты меня уже не бросишь
ты мой законновыжданный ребёнок,
не выплеснут с купели как вода,
мир снова пьян и звонок,
как тогда…