Помню, лежу я на каталке в полутемном больничном коридоре. Вечер, часов 11, меня только что зашили после родов (семь съемных швов, не считая несъемных, две недели нельзя сидеть). Рядом никого, сдохнешь – хватятся не сразу. Рожала я сутки, ела в последний раз холодную манную кашу в 9 утра (между схватками). Потом за весь день сгрызла небольшую шоколадку. А накануне родов еще и «разгружалась» – набрала лишний вес (каких-нибудь 200 г сверх нормы – во мне всего-то было около 60 кг вместе с ребенком!). Сил никаких. Да предыдущая ночь почти без сна. Лежу, «плыву», «проваливаюсь»… И тут подходит ко мне маленькая такая старушечка-санитарка, с ведром и шваброй.
– Ну, как ты, миленькая? Кушать, небось, хочешь?
– Хочу!
– Там булочка осталась и молочко, принести тебе?
– Да!
И вот жую я эту булку и запиваю молоком, лежа, кое-как повернувшись на бок… И до сих пор я бесконечно благодарна за заботу этой старой женщине, «не по службе, а по душе» помогавшей людям…
Потом обо мне вспомнили, перевезли меня в другой коридор (да, в восьмидесятые рожениц было больше, чем мест в палатах) и кое-как свалили на продавленную раскладушку. Это было уже ближе к 12 ночи.
…А утром, часов в 5, нас разбудили медсестры и велели идти в процедурный кабинет на анализы. Но, чтобы идти, требовалось встать. А это было непросто. Кое-как, перекатываясь, почти падая на пол (садиться-то нельзя, чтобы швы не разошлись!), встала. Шатает, конечно, но как-то поползла. Шествие пошатывающихся рваных халатов с торчащими из-под них рубахами на голых ногах в больничных шлепанцах, «увенчанных» разномастными всклокоченными головами… А один из халатов качался-качался, да и рухнул. Ну, потеряла сознание измученная девушка, что ты будешь делать! И как вы думаете, кто бросился ее поднимать? Да, именно она, старенькая санитарка (жила она там, что ли, в этом роддоме?). Баба Нюра. Тихая, безотказная, кроткая. Святая женщина…
...........................................................................
...........................................................................
…Да не плачу я, Коленька! Просто не заснуть никак. А слезоньки мои давно кончились. Наплакалась я за жизнь-то. А помню все. И как мы с тобой до войны душа в душу жили. И как ты на фронт уходил, нас с Варенькой одних оставил. Уходя, говорил: “Не плачь, Нюрочка! Я скоро вернусь, и заживем мы с тобой лучше прежнего!”
Ох, и страшно же мне тогда было, ох, и страшно! В деревне – только бабы с ребятами да старики. А по дороге, что рядом с деревней, солдатики наши потянулись, усталые, злые, голодные. Грузовики, орудия, раненые. И беженцы. А когда фронт уж совсем близко подошел, бабы, что покрепче, решили уходить. А я-то на сносях была, да Варенька малая – далеко ли уйдет! Ну, уговорили меня соседки. Нас с Варюхой на телегу посадили, еще с ребятней. Поехали... Да как эти супостаты налетели – забыть бы, да не забывается! За бабами да за ребятишками на своих самолетах чуть не у самой земли гонялись, скалились и стреляли, стреляли и скалились!.. Ох-ох-ох!..
И зачем только я тогда живая осталась! И Вареньку не уберегла, и сыночка нашего на той дороге потеряла…
Вот когда я, Коленька, наплакалась-то, ой, наплакалась! Думала: “Всё, зачем мне теперь жить на белом свете?!”
Нашлись добрые люди, отходили, отогрели, не дали дурехе помереть, к делу приставили. Стала я за ранеными солдатиками ходить. С ними и из окружения выходила, а потом сама на фронт попросилась. Про себя-то, – веришь? – думала: “А вдруг где Коленьку своего встречу? Вот счастье-то будет!”…
Так санитаркой всю войну и прошла. Сейчас думаю: и откуда силы-то брались – мужиков раненых волочить? Да ведь брались же!
А уж когда война кончилась, одна мысль была – Коленька! Опять помогли добрые люди: написали, куда надо. Пришла бумага: лежит мой Коленька, израненный весь, в Ленинграде, в медицинской академии. Поехала, нет, на крыльях полетела! Живой! Счастье-то какое!
Так возле тебя и осталась в энтой академии санитаркой. Спасибо, комнатку мне дали, потом тебя туда перевезли. Выхаживала я тебя, выхаживала, да не выходила. Чем я Бога прогневила, что последнее у меня отнял… И осталась мне от тебя только эта вот фотокарточка – красивый ты на ней, веселый, в пилоточке да с медалями. Соколик мой родненькой!.. Не плачу я, Коленька, не плачу...
Ну, а потом… Что ж … Деревню нашу в войну спалили, родни никого… Так я в Ленинграде и живу. Почитай, уж больше тридцати годков. За твоей могилкой присматриваю. В роддоме вот работаю. Девоньки детишек рожают. А я смотрю и думаю: “Вот ведь и Варенька моя могла бы деток нарожать, нам с тобой на радость!” Да, видать, не судьба…
А тем, кто рожает, бывает, очень тяжко приходится. И жалко мне их, и помочь всем хочется. А как же! Кабы добрые люди друг другу не помогали, и жизни бы никакой не было!..