Ах, не цвели нам пышные сирени,
Не полоскали кудри на ветру!
Уже по баночкам последнее варенье
Расфасовали, в баночки икру
Уж отметали, отмечтав на грядке,
Бесхвостые горбуши кабачков,
Загомонили школы меж звонков,
И осень поощрила беспорядки:
Холодными руками поискала
Отметины печальные чела...
Нашла, нашла. Ещё подрисовала.
Точнее паутинного лекала
Летящая морщинка пролегла.

Потом зима, метельный этот праздник.
И есть ли злее месяц, чем февраль?
Он не апрель – с рогаткой безобразник,
Красноречивый циник он и враль:
Звенит капелью солнечными днями,
А ночью лакирует гололёд.
Он и вслепую запросто убьёт
И грязными прикроет простынями.
Возможностью рождения второго –
Вот аргумент, которым вертит бес! –
Вытаивает мусор из сугроба,
Реальная непостоянность крова
Мечтам мифологических небес.

И даже вживе, здесь – на перекрёстки
Опаздываем эрой, веком, днём...
Живём. Живём... Разбрасываем блёстки
Ума, удачи... А потом умрём.
Имели место мы – местоименья,
И наша жизнь... вдруг тенью от крыла
Глагол в прошедшем времени – была,
Чтоб существительное стало тенью.
Утонет всё в реке забвенья, Лете,
Февральский день и мутный этот стих...
Никто из нас привычно не заметит,
Когда наступит час, и на рассвете
Распустятся сирени для других.