MEЙНЫПИЛЬГЫНО

Эх, тундыр мой, тундыр...
Мучает и гложет извечный проклятый вопрос...
Не дает покоя, едрить...
Лютый, онахо, вопрос, неудобный, мля...

Главный квестчион всей жизни местной интеллигенции и всякого прочего, несравненно более бестолкового народонаселения благоухающей магнолиями сумасшествия, стрекочущей цикадами белой горячки, жестокой от судорог и похмелья, безумной российской Арктики, ты понял?...
Вопрос – отец всех вопросов.

КОГДА ЭТИ ДИОКЛЕТИАНЫ РОДА ЧУКОТСКОГО, СОБАКИ БЕШЕНЫЕ, ЗАВЕЗУТ, НАКОНЕЦ, ВОДКУ В СЕЛЬПО?!

Когда?...
Мыркысчгыргын!

Скулит мой пес. Нюхач верный, следак, друган бессловесный, Нытэнкин, иди сюда – иди
поглажу... Эттыле...

Стонет душа беспросветная, ревет ржавой холодной волной в проливе, рвет-метелит
заледенелым колючим ветром несвежую рубаху на истомившейся груди.
Падает кытур-кин ылъыл – прошлогодний снег...
Мутен глаз.
Бьется жила неспокойная.
Когда?...

Когда?...

Когда?

Ты-майн'ы-вала-мн'а-ркын...
Уж и мозги по снегу, а они все не везут...

Но...

Чу...

Из-за пригорка показалась вереница нарт...

Ааааа... Да ну?

щелкнуло хрустнуло настом
вьется пар над рогами олешек что тянут большие груженые сани
пробудилась тундра вздохнула голубыми снегами
и бойкие синички да черная сойка невесть откуда фрррр слетели к сугробам
сверкнуло блестками из-за тучи и будто золотом одело снега восходящее ненадолго солнце
и вот уж кажется что сидит на нартах в теплой расписной кухлянке поет протяжную песнь и
улыбается нежно сама розовощекая девушка весна

ну да...

Это продавщица. Чувырла. Хха! Пьяная рожа, однако. Уже нахлобучила. На бой спишет. Ящики горой на нартах. Это... она... она... родимая...

– Где тулуп? Где, разъедрить вас всех, тулуп! Торбаза! Быстрее! Шнуром! Занимай очередь!
Вперед! Жена! Ты где, ведьма? Ты где! Беги! Вперед! Не жди меня! Беги!...
Где собака? Собака? Ты где? Нытэнкин! Деньги где?!Деньги! Вот они. Ааааааа!

Бегут, орут, несутся со всех ног. Кто знает – сколько там ее. Ведь не хватит на всех белого
безмолвия ! По две штуки – то всего на рыло! По две Это уже на наметанный охотничий
глаз видно-понятно.
Жена! Я здесь! Я тута! Руку! Отдай рукав! Вот...Вот я с женой, не орите – мы семья.
Она заняла, я пришел. Чё орать? Ты, давай, заткнись-ка, братка – лучше семью себе заведи.
Не жми! Не напирай! Куда мордой-то об дверь?
Вот оно...Вот оно – наше чукотское метро.

– А ну расступись! – подошли-скрипнули приятно сани, сгружают на снег ящики и все
считают – умножают и делят, и выходит... по две! Воистину – по две на рыло!
Блатных гони!
В очередь!

Звякнул замок, открылись двери и ящики перекочевали вместе с продавщицей внутрь.
Дверь захлопнулась.
Тишина...
Мертвая.
Полярная.
Тишь...

минуты облака тянутся белым туманом над головою
яркими зарницами трепещет-стучит кровь
тундра капелью икает спросонок
удивленно застыли гагары в выси небесной
так сколько ждать
томление сердец
нам двери бы поддеть
пора ей отворить защелку
как мешкотна
когда ж откроет
она там уснула што ли
открывай!
выломаем двери и халабуду твою на щепки!
хорош там квасить!
этто невыносимо

открывааааааааааааааааааай!

Кикимора выходит, жует
- Тихо, плять!
А ну не орать!
По одному заходить!
В затылок стройся!

Лишние – дети, приезжие, сумасшедшие, на больничном...
Из очереди – к хреням собачьим – шагом марш, а не то мигом закрою лавку!
Так. Давай – давай... Двигай.
Приготовили деньги!
Сдачи нет и не будет!
На старт!
Внимание!
По две на рыло. Больше не просите. Не дам.
Приготовились.

С наступающей Пасхой вас, алконавты чертовы....
Пошёл!

Дрожь...
Дрожь охватила население народов земли
Стронулись снега и льды Арктики
Скоко ж терпеть?
Чё так медленно?
Получил – уматывай!
Куда по второму разу?!
Держи! Держи его!
Дайте ему кто-нибудь в морду, у меня руки заняты!

Очередь...
Подходит..
Жена...
Две.
Мне.
Две.
Собака, где собака?
Я с собакой!
А что она не человек, что ли?!

Дай хоть одну-то еще! Я кандидат в члены Союза писателей Чукотки. Вот вырезка из газеты.
Как – нет? Мне положено!
Да провались ты... Сама иди туда.

Так и знал.

Вон – в Америке, полста километров отсель – отели для собак! Писатель тамошний жирует.
Пьёт сколько влезет. А тут бутылку собаке не дадут! И писатель – хуже собаки.
Тьфу!
Погань!
Кривоногие!
Алкаши!
Прости, бог всех Чукчей, за такие слова на народ свой непутевый!
Напраслину возвожу.
Мы – народ!
Мы еще покажем.
Вот, сейчас выпьем и покажем. Шоу, блин.

Все.
Неси бережно.
Не споткнись.
Оттак...
Неужели?
Дома...

дом мой родной свит хоум едрена печень
как в тебе стало уютно сразу
запахло дымком от очага
греет жена похлебку
дать ей сразу 250 чтоб отрубилась и не мешала радоваться жизни
потянуло добрым духом домоседства
ходики затикали резвее и радио перестало нести всякую мутнохрень замолкло
чтоб не беспокоить тихое счастье
теплую обережность стен
таинственный скрип сухих половиц
дома
который полная чаша
в котором 2 минус 0.25 итого 1.75 литра
потому что ведьма уже приняла
закуси дура а то будет как в прошлый раз
слышишь
это шуршит не лемминг под полом
это сходит с небес торжество потребления
ниспадает белыми хлопьями
пушистое блаженство
снисходит
сиянием и огнем богов прямо в кишки
мир
всякой твари
всем глистам
и микробам
рода человеческого
хых!

1.75 – 0.25 = 1.5
Одной как не бывало...

Ой, как жалко!...
Хохххххх!.......

Мысль.
Оттакося живет себе человечешко – чисто муравей на привязи: пашет-пашет, пашет-пашет, аж память теряет. Днем и ночью на копеечку блестящую смотрит завороженно, гладит ее, пересчитывает, ей только молится...

Тут, однако, противоположное, чувство его за шиворот – хвать! Водку привезли!
Замирает, перестает скрипеть в ём вселенское бешеное колесо. Человечешко растет, растет могучим клопом и полнится водкой. Калдырит, архистратиг греховных желаний наш облезлый, император пустых мечт, и вот уже встал, глыбоподобный – водочным духом дышит человечешко – плешивый ангел всемирного инкубатора: разинул короткие свои ручонки-крючки в стороны и горделивым бройлером хохочет он, золотом зуба своего сверкает – свеженародившееся дитя туповатого человечества.
Перьями трясет, водкой потеет. Весело ему жить.

Хух!...слеза....
1.5-0.25 = ... удручающе мало.

Но...
Приходит преображение.
Образ мысли уже таков, что аж отскакивает от стенок черепа.
Мысль парадоксальна не по-чукотски.
Чувство живого лохматого Эйнштейна в голове.
Движение шариков в мозгах параболически ускоряется.
Глаза глядят удавом – из чувства высшей гадской справедливости.
Мироустройство проступает в глаза со всех стен, с лохмотьев одежды.
Всюду космос.
Ты пьешь. Спокойно.
Вселенная на стрёме.

Конвертированная мысль второго порядка.
"Иттельмен я или выхухоль вонючая?"

Национальное самосознание, однако, бродит по дому, спотыкаясь о наши полумертвые тела,
словно набравшийся с утра призрак отца Гамлета.
Кыш!
Иди отсюда!
Иди, кому сказал! Иди, не пугай! Видали мы таких...
Нытынкин, выведи его!
Ведьма вяло бредит: – Шо це?
– Це? Це муха це-це! Це – наше национальное самосознание.
Бесполезная хреноёпселина. Нытэнкин оно счас выведет. До ветру.

Мы знаем иностранные языки, пусть не думают некоторые.
- А то – шо?...
Какого она там черта увидала?
Телевизор... она все время видит телевизор на всем....
Ведьма готова. Больше не наливать. Расход 250.
Это удачный брак.

Телевизор мы пропили.
Страшно. Очень страшно жить.
Новые этруски (тем, как известно, пришел каюк) дружно играют в апокалипсис, который уже (пьяному дураку ясно) – давно начался. Мертвые вылезли из могил, и строем поползли с мерцающих ящиков в их сознание, пробный шарик долбанул в озеро Чебаркуль, а они все играют. Нарциссирующие писаки и читаки все проспали, прохлопали.
Им кричат: – Апокалипсис! А они вопят в ответ: – Апокалипсис! Апокалипсис! Давайте играть в Апокалипсис! В Постапокалипсис! В пост-Перепостапокалипсис!
Им некому будет рассказать, что он пришел – когда до них, наконец, допрет. Потому что их сознание и их мир – это даже чукча знает: одно и то же, и если в сознание лезут из могил мертвецы – значит уже началось.

Когда приходит белочка к жене – не надо бояться. Белочка – не страшно.
По сравнению с вампирами и вурдалаками, с сопливыми оборотнями голливудскими.
Она своя, родная..

Но вот – шахиды...
Иногда приходят шахиды. Перепоясанные лентами, с батарейками. Безжалостные супостаты.
С холерическим ревматизмом в глазах. Два месяца тому приходили. Я пережрал – они тут как тут.
Ползал на коленях, порвал все штаны, умолял: – Ребяты! Тут два озера с рыбой – пойдем там бабахнем, вы не представляете – как это удобно: шахидами рыбу глушить. Я вашим завялю – вышлю мешок. Зайдете себе тихо-мирно в воду, скажете свою речевку и нажимайте там кнопки свои скоко влезет! Еще присылайте по осени потом. Шахиды нам на рыбалке – всегда надо. Но зачем дома-то? Какая польза?

А у жены араб какой-то над постелью. Из журнала.
– Ты скажи, Матильда: это что за араб у тебя на фото?!
Ты с кем снюхалась? Ваххабит, едрена печень? Я ревную. Тебе моих блох мало?

Эх... Болтаю много, как выпью...

Краткость – вот моя любимая жена.
Сестра таланта.
Мачеха секса.
Подхожу к портрету Эйнштейна.
Наливаю. Поклон в пояс. Хых!
Е равно МЦ квадрат!
Воистину – квадрат.

Оттак!...
Нахлобучено.
Хуххххх......

Или вот..
...Закусю, щас... Юкола. Погань немыслимая. Всю жизнь ее ем. Можешь себе представить?
Жена воняет рыбой. Собака воняет женой. Всюду запах юколы. Это проклятие.
Так вот.

Кренкель...
Первый полярник СССР.
Он был беспартийным...
Уважаю его.
После третьего – хожу кренкелем.
Морзирую.
Печень в норме.
Пульс прослушивается.
Арктика жива!
Родина слышит наш скрежет зубами по снегу.
Полярники Мейныпильгыно не сдаются!
Пришлите водки...

Грезятся дирижабли с Большой Земли.
Летят на выручку, сбрасывают ящики с парашютами.
И парашюты не раскрываются!
Ни один!
Ну что ты будешь делать!
Горе-то какое!...

Морзирую:
Все бутылки побились!
Будь проклята ваша забота о людях Севера!

Все. Ведьма упала на пол. Квасильда моя...
Она могла бы много полезного сделать для наших полярников.
Но боюсь, что они будут презирать ее после первой же брачной полярной ночи.

Белочка проскакала тихо из комнаты в коридор.
Интересно, это ее или моя?

Эх! Север! Белки... скачут..
Я тебе его дарю.
Приходи, забирай, сколько утащишь.
Чем больше Северу утащат – тем ближе к Садовому кольцу.
Хотя, если тащить с другой стороны – то результат будет намного быстрее.
Конечно, нас и там споят, но, ведь, под хорошую закуску!
А у нас...
Брат брата вчерась чуть не убил за полпачки печенья «Юбилейное».
Жизнь бьет...

Тундра свербит в сердце потомственного оленевода.
Жажда творчества выскакивает пробкой в потолок.

Завтра же выложу окурками «Девочку с абрикосами» или «Возвращение блудного сына».
Как у него кончились бабки. И он пришел. Обрыдайся, кто не засох еще!
Либретто к опере напишу, под псевдонимом Джузеппе Керосини. «Любовь к трем стаканам».
Опера. О том как молодой чукотский принц Калдырино никак не мог выбрать – какой из
трех стаканов водки он любит больше всего. Он любил их все три. Один за одним. Пылкое
сердце. Я бы тоже не выбрал. Застрелиться легче.
Дом-музей-туалет имени меня построят в родном селе.
Породнюсь с семьей Рытхэу.
Новую жизнь начну.
Эх...

Спаси Эйнштейн! Как штормит!
Дом раскачивает и крутит как щепку в унитазе.
Собака обезумела. Скоро я буду втыкать нож в ее будку.
Это традиция.
Следующий стакан – за чукотский флот.
А я уже как паук на сносях.
Никто меня не понимает. Одна собака знает, что я за экологию.
Морзя врывается в дом вместе со своей азбукой, чисто Буратино какой.

– Товариш Папанин? Я вас не слышу! Заткните собаку! Товариш!
Папнин! Алё! Что? Помер… Кренкель…Я – за него теперь…
Вот так новость…
Я скорблю на хрен! Товарищ Папанин!
Я очень исключительно на хрен скорблю! Так ему и передайте.

Все. Я щас укокошу кого-нибудь бесполезного!
Кренкель помер! Такой человечище крякнул…
А твари бессмысленные – по земле ходят.
И молчат еще подозрительно.
Родина, падла, зовет!
И я пью.

Я за Кренкеля теперь.
За всю Чукотку.
Две консервированные сосиски на хлеб чукотско-андреевским флагом.
Флот – не Му-Му.
Не втопишь.
Хой!

Там за туманами….
Навзрыд выходит стакан…
Критическое количество остается в баке.
Дотянуть бы до полосы...
Но нет.

Все срывается в штопор.
Крякнувший в небытие Кренкель зовет меня на двор.
Ну да, еще ж собака…
И я иду на двор, иду к будке…
Нытэнкин воет. Кренкель зовет. Папанин морзирует. Эйнштейн говорит:
– Встань и иди. Иди уже. Задолбал.
И я иду. Я к соседу иду: он уже готовый, но еще держится.
Я ухожу. Ухожу в коллективное бессознательное.

Прадед пил. Дед пил. Отец пил. Я пью.
Казалось бы – это не кончится никогда.
Но я нашел в себе силы с этим покончить.
Я не стал заводить детей. И я буду последний пьяница в роду.

Черная дыра сосет мою печень.
Белый кит утюжит шершавым пузом мой мозг.
Шаг в неизвестность – это лучшее, что можно предложить
настоящему иттельмену.

Хой!

* * * * *
Пастух Вселенной,
теоретик и практик относительности,
кандидат в члены СП Чукотки
Иннокентий Ефимович Никольцев
04 93 567 894
Выдан 25 октября 2002 г.
Сельским советом с. Мейныпильгыно

© Евгений Алексеев, Jead 2008-2012