Чемпионский характер

Дорогие радиослушатели, мы начинаем наш репортаж со стадиона города Брюхово. Сегодня здесь проводится отборочный тур по фигурному катанию на Сочинскую олимпиаду. Неожиданное решение в этом олимпийском цикле приняла спортивная Федерация: дать одинаковые шансы всем желающим спортсменам – и пусть победит сильнейший!

А вот и первая участница. Она не профессиональная фигуристка. Аделаида работает арматурщицей на бетонном заводе, а её менеджер и тренер – муж, слесарь-сантехник седьмого ЖЕКа Семёныч.
Итак, судьи готовы. Семёныч включает магнитофон. Спонсор проката Аделаиды – ЖЭК номер семь.
Семёныч выкатывает фигуристку на лед и начинает разгон. Несмотря на противооткатные валенки на Семёныче, разгон Аделаиды идет достаточно медленно. Ещё бы: в Аделаиде на вид килограммов сто двадцать, это почти два Семёныча.
Аделаида двигается прямо на судей. Видимо, так задумано, чтобы не было вопросов по прыжкам. Всё-таки заявлен каскад четыре прыжка по четыре оборота. Пока это не удавалось никому. Возможно, права была Федерация, подключив к выбору в олимпийскую сборную широкие народные массы.
Ага, Семёныч, наконец-то, набирает скорость. Аделаида энергично машет руками, готовясь к прыжкам, и, …проламывает бортик, сметая арбитров!!! Очень неожиданное завершение выступления!
Пока судьям меняют мебель, пока над ними и фигуристкой суетится бригада врачей, у нас есть возможность провести интервью с тренером Аделины.
- Итак, Семёныч, что Вы можете сказать по выступлению?
- Да, не всё у нас сегодня получилось. Есть пока такая беда – не хватает льда. Едрёнтыдь, ты почувствовал, я стихами заговорил? А вот сейчас почувствовал? Ну ладно, не парься, я отвечаю – стихами! Мы с Адочкой сначала в саночники решили. Подумали: с такой-то массой, да если разогнаться…! Только не придумали еще таких санок, чтобы моя Ада в них поместилась! И тогда меня – как ключом на двадцать семь: Адка, говорю, ёршик тебе в сливное, с такой фигурой – только в фигуристки! Достали с антресолей мои старые коньки – как по ней смастрячены, если с двумя шерстяными носками. Халат у неё почти новый – года нет. Начали подготовку. Она – от мучного отказалась, кроме батонов, я – неделю ничего крепче пива. Трудно, но было бы желание и инвентарь! А характер у неё чемпионский: везде впереди, всегда сверху. Вот так, собственно. Только бы квалификацию пройти, а к Сочи мы программу ещё усложним, время есть!

Жизнь в искусстве

- Отелло. Дубль один. Мотор! -скомандовал Семёныч.
Сосед Генка застрекотал старенькой кинокамерой. Аделаида взревела раненой медведицей и навалилась на Семёныча, норовя вцепиться ему в ухо зубами.
- Едрёнтыдь! – просипел придавленный Семёныч, – Ну вот как такую задушишь? Генка, ты снимаешь? Профессионализм! Настоящая африканская страсть! И где только научилась?
В это время ножки у старенькой тахты подломились, и Отелло с Дездемоной скатились на пол, сметая заодно обеденный стол и оператора.
- Ну что же, – сказал Семёныч с закрытыми глазами, перемазывая гуталин с лица на Аделаидин халат, игравший роль богатого венецианского костюма, – Дубль первый, он же последний. Айда караоке петь! С чистого листа, так сказать.

Золотая лихорадка

- Одевайся, к Петрухиным пойдем, – заявила мужу Аделаида, крутясь перед зеркалом в новом платье, – Алка от зависти сдохнет! Подай-ка шкатулочку с золотом!
- Где она? – Семёныч вздохнул и отложил кроссворд.
- Да в шифанере под бельём на верхней полке!
Через несколько минут Семёныч крикнул через коридор, – Нету ни хрена! Опять переложила, поди. Чего ты всё перепрятываешь, перепрятываешь, как будто от ЧеКи?! Дверь железная, кто залезет?
- Дверь китайская, – уточнила Аделаида, – А знаешь, какие сейчас воры ушлые?! Под матрацем посмотри. Если там нет – на антресолях в самом заду! Тебе-то как, нравится?
- Чему тут нравиться? Засунешь, как тампакс, сама забудешь, а мне – ищи! Что я тебе, золотоискатель на прииске?
- Дурак, я про платье. Правда, сиреневый мне идёт?
- ... Нету под матрацем! ... И на антресолях нету! ... Всё! Сама ищи, я курить ушёл! – хлопнул дверью Семёныч.
- Как это нету? – забеспокоилась Аделаида, – Куда ж я его тогда?
Когда через пять минут Семёныч вернулся, у дверей его встретило большое весёлое белое привидение.
- Вспомнила! Я ж его из шкатулки в пакет переложила и в банку с мукой засунула! Одевайся, пошли!
- Адка, ты, что ли? Едрить твою в сифон, так и заикой сделаешь! Ты в зеркало смотрелась, старатель? Ну на пять минут оставить нельзя!

Ледниковый период

- Не путайся под ногами, я холодильник размораживаю, – сказала Аделаида.
Семёныч понятливо хмыкнул и решил пока то да сё принять душ. Вышел он минут через пятнадцать, поигрывая бицепсами и прессом, благоухающий хорошим шампунем, в любимых трусах – плавках с серпом и молотом. Сердце пело и звало на подвиги.
Аделаида в полуприседе убирала оттаявший лед из глубины морозилки, и Семёныч игриво прижался к её полному бедру, синхронно запустив руку в вырез халатика. Аделаида так же игриво взвизгнула и высыпала Семёнычу в плавки целую пригоршню льда. Семёныч от неожиданности отпрянул, но наткнулся на табурет и, падая головой об стол, успел только выпростать руку из-под халата, при этом совершенно не нарочно заехав жене в глаз.
Потом они сидели напротив: он – на диване, она – на злополучной табуретке. Она прижимала резиновую перчатку со льдом ему к уже шишковатой макушке, он – делал такую же холодную примочку ей к начинающему проявляться подглазнику.
- Такой вот ледниковый период у нас получился, едрить твою на четверть оборота! – сказал Семёныч, – Да черт с ними, с синяками! Иди-ка лучше сюда, а то вымрем, как мамонты! – и потянулся губами к её щеке.

Скрипка и виолончель

- Мужики, я, конечно, сугубо за, но сегодня ни-ни! Жене профсоюз два билета в филармонию выделил. Идем в культуру, растак её! Скрипка, понимаете, и виолончель! Не всё же унитазы и фановые трубы, а и интеллектная жизнь, как способ самопознания и самореализации, едрить её в выгребную! – и Семёныч отодвинул налитый стакан.
Мужики уважительно хмыкнули:
-То-то ты сегодня весь в белом, ровно на выданье!
Из подъезда выпорхнула нарядная Аделаида. Зелёная юбка с разрезами и розовая шелковая кофточка с цветком-брошью из искусственного малахита на груди на жениной массивной фигуре делали крупное – грузным, а грузное – вообще невообразимым, Семёныч гордо глянул на мужиков и подал своей половине руку крендельком.

В филармонии была немножко паника. Привычный Семёныч ничего такого особенного не ощущал, а Ада уже у порога скривилась:
- Что у них за филармония? Ты запах чувствуешь?
- Да вроде нормально.
- Это у тебя нос профессионально сантехнически атрофировался, говном разит просто! Вон тётка мечется, начальство, наверное. Узнал бы, что да как, а я на таком фоне отказываюсь к культуре приобщаться!
Семёныч поймал за рукав суетящуюся даму с табличкой «Администратор» на верёвочке и строго спросил:
- Гражданка, что у вас тут за какофония такая? Совершенно невозможно в таком запахе воспринимать скрипку и виолончель, едрёнтыдь!
- Ой, у нас такая беда, такая беда, просим извинения! – залопотала администраторша, – женский туалет засорился, а сантехник выпил и…, прямо не добудиться, а пора начинать, а зрители, конечно, запахом недовольны, а музыканты вообще выходить на сцену отказываются, а у нас ещё и представитель из обкома….
Семёныч глянул на морщащуюся жену, вздохнул, выругался про себя и вздохнул:
- Покажите-ка, чего там у вас?! И откуда профсоюзы знают, кому билеты выделять?

- Вот Вы – человек культуры. Скажите, почему когда сереешь – ни одной мысли в голове, а когда ссышь – какой только лабуды ни передумаешь, вопреки затрачиваемому времени?! – пытался вести культурную беседу Семёныч, встав с засученным правым рукавом на колени перед унитазом и шаря в сливе. – Ага! Вот она!
Семёныч достал из унитаза скомканную программку и сказал администраторше с укоризной:
- За границей, между прочим, в туалетах специальную туалетную бумагу дают, растворимую, а у нас граждане вынуждены использовать всё от газет вплоть до того, что под руку подвернётся. Хотя бы в филармониях может государство на такие траты пойти?! Чем наши граждане хужее ихних? Мыло где у вас? Можете начинать концерт.

Сидели в ложе, администраторша неизвестно отчего расщедрилась. Скрипка и виолончель то по очереди, то вместе играли что-то незапоминающееся. Вентиляция уносила из зала последние остатки «какофонии», и только от Семёныча по ложе распространялся некоторый аромат.

За милых дам

- Не сходится, заррраза! – выругалась Аделаида и нагнулась за отскочившей от кофточки пуговицей, – В чем к Алке в субботу на День рождения пойдём? Всё, срочно садимся на диету!
- А я-то за что?! – возмутился Семёныч.
- Не за что, а для моральной поддержки, – успокоила Аделаида, – мужчины за милых дам должны быть к любым подвигам готовы, вплоть до смерти. Греки из-за Елены сколько воевали? Дон Кихота и Дульсинею вспомни, Ромео и Джульетту, Отелло и Дездемону. Нет, с Дездемоной я погорячилась, неудачный пример, …но по сути-то?! Короче, решено – диета!
Поужинали салатиком из помидор и огурцов, да еще не с майонезом, а с оливковым маслом. Попили чаю без сахара. Семёныч погрустнел и замкнулся в себе. Аделаида тоже не повеселела, но цель есть цель!
Семёныч сел, было, к телевизору, но там что ни канал – кулинарное шоу или едяная реклама, просто тоска какая-то. В холодильник сунулся, но Аделаида так зыркнула, что он засобирался – засобирался, да и испарился к мужикам во дворе в домино постучать.
- Ты чего такой потерянный? С Адкой поцапался? Борща не налила? – заинтересовались мужики.
- Не налила! – буркнул Семёныч, – На диете мы, едрить её в растакую!
- Мы-то не жена, мы нальём! – поддержали мужики, – Примешь для настроения?
- А чего, – оживился Семёныч, – наливайте, если под закусь!
Выпили по-гусарски: стоя, с оттопыренным рабочим локтем, под тост «За милых дам!». Потом уж – какое домино?! Повспоминали, кто в каких диетах поучаствовал, поговорили про разные случаи из жизни, про людоедство с голодухи и про анорексию. Страшное дело!
Домой Семёныч поднялся под лёгким хмельком, подкованный знаниями на все четыре ноги и хвост.
- Адка! – закричал он с порога, – Я тут такую классную диету услыхал! Можно всё, только без мучного! Кроме бутербродов, макарон и пельменей, конечно!
Аделаида на мгновение задумалась и облегченно вздохнула:
- Тогда сейчас пельменей наварю. Поедим по-человечески