Он поднял на крыло мою самую давнюю слабость
и накрыл ее болью, чтоб с ней каяться в скорбные дни.
Для меня оставалась одна лишь глупейшая малость:
обретение тела молитвы из злой болтовни,
из слов недостойных, неверных, лишенных достатка
расстроенных чувств на границе ума и любви.
Мне хотелось свободы, но получалось ехидно и гадко,
будто я как палач зло командую: «Пли!»