Учителя беседуют о Борхесе.
А больше им и не о чем беседовать...

Ведь не ругать же клятое правительство,
и цены непомерные,
и прочие
сомнительного качества достоинства
их жизни.

Не обсуждать же всякие товары,..
и где они дешевле продаются,..
а где – ещё дешевле...
Всё равно –
не хватит денег.
И не хватит их опять...

О, Боже! Ни на что не хватит денег!

Так может им беседовать о жёнах?
(мужьях...) – ненужное зачеркивать
настолько жирно,
насколько вы друг-другу не нужны...

Перебирать по памяти рецепты
приготовления чудесных блюд,
которых очевидно не попробовал
глухой библиотекарь из Айреса...

И уж конечно вовсе не о том,
как бешено несутся дни...
И даже годы...
И дети ужасающе растут,
своим взросленьем неожиданно пугая...
И погружая
в неизведанные бездны
бесплодных,
безнадёжных
размышлений
о том, как мы...
Да что тут говорить...

Как раз об этом говорить нельзя.
И даже неприлично:
разве можно
верёвку без конца упоминать
там, где... Ну вам известно где...

Не надо разговаривать “о прошлом”...
Перебивать друг-друга, вспоминая,
да торопясь,
да брызгая слюной,..
ведь кажется, что это интересно.
смешно
и очень поучительно.
Смешно...

Не нужно пересказывать сюжет
животрепещущего телесериала,
который тем мучительно любим,
что вносит видимость сюжета
в нашу жизнь...
И придавая ей
подобье смысла –

Латин-американского.

Единственного из доступных смыслов.
И можно оправдаться,
что даже этот Борхес был
всего лишь навсего
презреннейший “латинос”:
седой, носатый, аргентинский жид...

Который почему-то нам остался
единственною темой для бесед.

И потому –
с утра
учителя,
аж запершись в учительской на ключ,
азартно,
друг-друга торопясь перекричать,
беседуют.
Беседуют о Борхесе.

И напряжённо ждут
звонка.