1

При торжестве поверхностного глянца
мерцает недоверчивое дно,
и зреет незамеченным пятно
сметающего всё протуберанца.

Усыпаны цветами померанца
мечты густые, словно полотно,
открыто самодельное вино –
в краю черёмух должно набираться,

глотая климатическую грусть...
Магнолии мы помним наизусть,
как ставен бесконечное стенанье.

Пройдя несуществующей тропой,
мы получаем каверзные знанья,
без глубины на высоте любой.

2

Без глубины на высоте любой
лишь трын-трава растёт сквозь пепелище,
да лжековчег плывёт с дырявым днищем,
желаний мелочь сыплется крупой...

Отвязанный планидою скупой,
планидою злопамятной и нищей,
на прошлое собачится ветрище,
с песком в глазах, от ярости слепой.

И где она, неведомая призма,
чтоб одолеть ползучесть эмпиризма?
Где благости живительный прибой?

Идея оптимизма бездыханна:
коль не пройти до вражеского стана,
вести беседу тихо сам с собой.

3

Вести беседу тихо сам с собой,
холодный пламень в сердце наливая:
отступится, не вывезет кривая,
не вступятся горбатый и рябой,

и вытер окровавленный подбой
ладони чисто вымытого мая,
и лунный мост сгнивающие сваи
обрушивает прямо под тобой.

Отчаянья безбрежные просторы –
желанные при жизни море, горы,
но только антиглубь и антивысь.

Осталось лишь спасительного агнца
помиловать презрительным «пасись!»
и ничему уже не удивляться.

4

И ничему уже не удивляться...
Неподлинность явлений бытия
предсказана, как строфика моя,
Джульетте никогда не будет двадцать.

Отчаянью нетрудно предаваться:
аффекта исступлённая струя
другие осчастливила края,
здесь – кофе через край переливаться,

гореть забытым пламенем супам
(хозяйка перечитывает спам),
не отрастить как у Шопена пальцы

и не занять у Сенеки ума...
А что ты хочешь сотворить сама
теперь, послушав Рихтера и Каца?

5

Теперь, послушав Рихтера и Каца,
закроешь все мажоры поскорей,
поскольку птицы нет тебя серей,
и ни стиха в тебе, ни музыки, ни танца,

пора судом за пошлость привлекаться.
Пусть юг Сибири не Гиперборей,
тут жизнь течёт чем хуже, тем быстрей,
отчаянья не нужно домогаться,

навылет пулей каждый обиняк
перенесёт арктический сквозняк
от полюса до самого Тибета.

Частушку бесталанную пропой –
не постыдится жёлтая газета
сравнить сие с божественной трубой.

6

Сравнить сие с божественной трубой –
в осаде ли, в засаде ли загадкой:
кто подменяет инструмент украдкой
на ветра омерзительный гобой?

Несчастный карлик жёлто-голубой,
повисший там, в лохмотьях туч, заплаткой!
Погладь же землю скрюченною лапкой,
ещё раз назови своей рабой!

Несчастье – жить и не увидеть жизни
в бездарности, ненастье, дешевизне,
во всём, что называется судьбой...

Невзрачна вещь, но оказалась ноской...
Жаль, не дано трубы иерихонской –
обрушить стены и закончить бой.

7

Обрушить стены и закончить бой,
и никогда не начинать сначала!
Реальность никуда не пропадала:
ковчег дымится пьяною гульбой,

из трюма крысы движутся гурьбой
и прячутся под свежие завалы,
оставив нам и самогон, и сало,
и предпоследний сердца перебой.

Какой-то рыцарь из кафешантана
с ужимками актёра Челентано
склоняет умирающий народ:

«Пора пришла любить друг друга, братцы!»
И в этот час блефуешь ты, урод!
Пора прошла, и поздно собираться.

8

Пора прошла, и поздно собираться,
и поздно паковать добро и зло.
В душе дождит родное ремесло,
которому я хуже самозванца.

Крошится время наподобье сланца,
а вживе и летело, и ползло...
Не утонуть бы в камне... Где весло,
подарок языкатого албанца?

Раскину карты всех небесных звёзд,
морских путей и требований ГОСТ...
Созвучия смешны и ядовиты,

а пальцы рук, как щупальца медуз,
пароли ищут дебета-кредита...
Казённый дом. Но разве выпал туз?

9

Казённый дом... Но разве выпал туз?..
Я не по праву!.. Слева, у окошка...
Там на карниз насыпанная крошка,
и прилетает муза... или муз...

Судить об остальном я не возьмусь.
Куда ведёт садовая дорожка?
А санитарка сердится немножко
за этот суп... и чавкает вантуз...

Я не живу желудку на потребу!
Мне нужно только солнце, только небо!
Вы, карты, говорите... я не трус,

во мне неимоверно много воли,
я, может быть, пра-правнучка Ассоли...
Шестёрка пик?.. И полон сухогруз?..

10

Шестёрка пик, и полон сухогруз,
но ветер – стих, и не был ветер – проза,
он был vivace вкупе с maestoso,
такой любил, наверно, Лаперуз.

Я вообще сегодня не борюсь:
корма, шезлонг, расслабленная поза,
и к чайке ни единого вопроса,
сижу себе, закутавшись в бурнус.

Не нахожу знакомых очертаний
в морских просторах, средь портовых зданий,
в графичности огромных кораблей...

Мелькнуло платье с вышивкой цветною...
А то, что станет в будущем милей,
где память собрала, подобно Ною?

11

Где память собрала, подобно Ною,
осколки отражений наготы –
незащищённость сердца от беды, –
там вихрь прошёл ослепшею стеною:

явлений пыль и пепел пеленою,
потоки разобиженной воды,
закономерный мизер чистоты, –
всё это он оставил за спиною.

Навозный шарик всяческих скорбей
катала долго память-скарабей,
да организм не приспособлен к мести,

тем паче, с привлеченьем ремесла...
Так не ищи приданое невесте,
потерянное в лабиринтах зла.

12

Потерянное в лабиринтах зла
тебе, осведомитель озарённый,
не опытом, а зреньем одарённый,
обычная наивность принесла.

Не трогай сокровенного узла!
Багаж кровавой мыслью обагрённый,
победой вряд ли удовлетворённый –
нечестной контрибуция была.

Ведь только подлецы и, может, дети
не знают отвращения к победе,
а подлецам и детям несть числа...

И столь же многострунна эта лира,
сей бич многострадального эфира,
приданое, что муза мне дала.

13

Приданое, что муза мне дала, –
горящая меж строчек саламандра,
пожизненный припев, такая мантра:
не покидай рабочего стола...

И не было спокойного угла,
пока в ларце резного палисандра
не смолкла горькозвучная кассандра
(на принтере тихонько умерла).

Тут, выйдя в мир, я мира не узнала,
как будто зал наутро после бала,
как будто сад в начале ноября.

Где ж я была, и что тому виною?
Кто износил мой свадебный наряд –
серебряное всё и кружевное?

14

Серебряное всё и кружевное
в глубоком сне на ящике золы,
и заблудились царские послы
уж навсегда, вот это – основное,

хотя вполне реально быть женою,
стелить постель и накрывать столы,
и посещать какие-то балы,
но вовсе нереально быть живою.

Завить волос сияющую медь
и хрусталём на туфельках звенеть,
произносить с улыбкой иностранца

набор приветливо-дежурных фраз...
И – кладбище под оболочкой глаз
при торжестве поверхностного глянца.

15

При торжестве поверхностного глянца,
без глубины на высоте любой
вести беседу тихо сам с собой
и ничему уже не удивляться.

Теперь, послушав Рихтера и Каца,
сравнить сие с божественной трубой,
обрушить стены и окончить бой
пора прошла, и поздно собираться.

Казённый дом... Но разве выпал туз?
Шестёрка пик, и полон сухогруз,
где память собрала, подобно Ною,

потерянное в лабиринтах зла
приданое, что муза мне дала,
серебряное всё и кружевное.