Криком кричать
или биться об лёд,
или под сто восемьдесят,
не замечая знака,
чтобы из горла
густая кровь –
краснее роз,
алее мака.

Чтобы было похоже
как здесь, внутри, –
в горячечной мгле,
в дрожаньи истомы,
так и там – где мысли
по тонкой игле
тянутся-тянутся
в окна дома.

Легко улыбаться,
лениво жмурясь,
большой и рыжей
ласкаясь кошкой,
и хрипло дышать
сквозь больное ребро,
укачивать боль
чужой ладошкой.

Заглядывать
в собственное нутро
в недоумении
несовпаденья –
почему же оно
хлещет кнутом?
И падать-падать,
ища забвенья.

Не разомкнув губ,
кричать и кричать
на самом-самом
краю вселенной,
но тела крик
бессмысленно груб,
и рот растянут –
оскал Гуинплена.

От ужаса выть,
на луну взъярясь,
брошенной в ночь,
ударенной обухом,
сердцем своим
пятиться вспять,
вздрагивать, вскрикивать,
пугаясь хохота.

И фальшивя, –
сквозь стон и страх, –
«Колыбельная для…»,
привыкая к боли,
напевать сквозь слёзы,
дни свои для,
и раны кровить
кристаллами соли…