Вороны любят морозное утро,
Также, как я,
идут пошатываясь,
ослепительно черные
покинувшие ночлег.
Утро такое холодное, что воздух охвачен
Безысходной горечью,
прозрачная, фиолетовая дымка,
Зависшая в пустоте.

Они бросаются с голых деревьев на остатки,
высыпавшиеся из кормушки.
Слишком яркие, как покрытые лаком.
Слишком блестящие.
Едва отличимые от темноты.

Мы надеемся, что можем понять боль,
она приходит и уходит, и снова приходит,
как зима,
в своем желанном откровении.
Снегири – алые цветы на январских колючих ветках.
Голуби, всхлипывающие, поедающие зерна, которые просачиваются сквозь щели.
Воробьи, купленные за пару монет в Иерусалиме
и съеденные бедняком. Все эти повторения мы
выучиваем наизусть, сначала имеем, потом
не имеем. Понятое,
и непонятое.
В этом нет таинства мрака, клубящегося вне нас.

Иисус говорил, живите как вороны.
Я помню притчу,
Как один их них вонзил свой черный клюв в сало.
Не тратьте мгновенья на хлопоты,
Не собирайте запасы на зиму.
Не надо сеять и жать.
Это только другие птицы суетятся. Голубая сойка бьется
Под соседней сосной и верещит от зависти. А
Воробей в безлистном багрянике застыл в немом ужасе.

Но, француз Кревекёр писал,
что Вороны выклевывают глаза повешенным.
И те висят, уставившись пустыми глазницами за горизонт,
в никуда.

Я на улице,
Я дрожу от холода,
Я перестаю понимать, зачем я должен
Собирать все эти мелочи.
Этот раввин, например, запретил упоминать воронов в проповедях.
Или Плиний, думавший, что вороны безумны
и не могут найти дорогу домой.

Я не в силах унять дрожь.
Поиски рая, поиски ушедшей боли
Оказались всего лишь случайным блужданием.
А черные корни
Так глубоко во мне. Горечь.
Она ошеломляет.