Поникло,
тлея в камине полено.
Проникло
время в ткань гобелена.
Отъединенным замедленным жестом
жизнь передвинута с места на место.
Действительность медленна и подробна,
подобна
в прописях истин усталым ладоням;
время застыло в тревожном поклоне –
пауза старого мастера сцены
в действие нитью вплелась драгоценной,
но генно
память забилась подкожным суфлером,
ткани инача тревожным узором, -
но поздно.
И безнадежно тяжелые кисти
шелковой шторы повисли,
и листья,
там, за окном, – они тоже напрасны,
свечи не помнят этюда на красном
и гаснут.
Перемещенье вещей – априорно.
Покорно
в ткань гобелена вплетаю сосуды,
оба колена, ладони и губы;
глазом, в узор иной жизни вживленным,
вижу свое отраженье в зеленом
сумраке пыльных зеркал и забавен
клетчатый плед на любимом диване –
в тщетных попытках удерживать форму.
Укору
старых вещей поддаваться нелепо,
только привычки по-прежнему слепы
и от звонка в полутемной прихожей
дрогнула ткань оживающей кожей,
чуя надежду. Но разница между
поздним звонком и звонком запоздавшим
так велика, что уже и не страшно,
и интересней – про вышивку гладью
по радио.