Прядаю в поисках расслабленных я, ловец человеческих душ. Вонзаюсь в сердца кривым взглядом, глазом, одичавшим от долгого сумрака, постоянно начеку, сканирую пространство в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, вверх-вниз, вправо-влево. Вижу перья и червоточины, радость и ужас, цветы и камни. Цветы на камнях вижу я. В этих руках невозможно удержать кисть, эти пальцы не знали музыки, земля – радость им. Не нужно глядеть в душу, чтобы увидеть судьбу, здесь – не нужно. Судьба синими стрелами на не чувствующих холода руках говорит сама. Двенадцать лет строгого режима, как один день и как бесконечный сон, нужно только проснуться. И был его первый рейс, первый настолько, что щемило в яйцах, и он стоял под красно-желтым кленом посреди заваленного павшей листвой осеннего парка и ждал кого-то, и думал, как завтра сядет на корабль и сойдет с него только весной. Последний раз глаза его пробегут по длинным загорелым ногам, последний раз вдохнет он аромат ее волос, последний раз услышит он ее голос. Не важно, кто она и откуда, и куда, важно, что в последний раз. А потом… Потом шесть месяцев от погрузки до разгрузки, морская болезнь, когда выворачивает наизнанку уже вывернутого наизнанку, гнилая капуста и червивый лук, пьянство, беспробудное, дикое, чтобы только отвлечься, неописуемый морской мат и капитализм на траверзе, за кормой, по носу, не в руках, грязь, жара, драки в салоне, бром в чае и компот с привкусом соли, и вода, вода… Там научится он пить стаканами спирт, бить ногой в пах, лечить марганцовкой триппер, жрать дерьмо и спать по два часа в сутки. Там пропитается он вонью южных портов и ароматом горюче-смазочных материалов. Там будет он мечтать о земле, о женщинах, о доме. Он сядет на корабль восторженным юношей и сойдет на берег угрюмым мужчиной с тусклым взглядом и тугим кошельком. И каждый день будет лучше, чем предыдущий и хуже, чем следующий. Весь мир упадет к его ногам, а он, обогнувший Землю и ни черта не увидевший, пнет этот мир юхтевым ботинком под самый копчик и пошлет этот мир на три веселые буквы…